Каисса

– Почему вы вообще решили, что это она?
– Не знаю.
– Неужели такое сходство прямо?
– Да кто разберет. Женщины свой облик меняют, как хамелеоны, а уж за тридцать-то лет и подавно. Я себя-то не узнаю, хотя ты рядом стоишь. И непохожи мы с тобой. А Клэр я заново узнал, считай, пару недель назад – не помню, когда мы с ней познакомились и какой она тогда была.
– А татуировка? У вашей… ну и моей Клэр есть змея на руке?
– Нет. Но она могла свести ее.
– А сплит языка?
– А что это?
– Если бы был, то вы не спрашивали бы… Короче, не она это! Обознались вы.
– А я говорю – она! Голос вроде ее. Да и ощущение у меня, понимаешь? Это моя Клэр Девонская.
– А как ее девичья была фамилия?
– Готтгебен.
– Опять же, я ее первый раз вижу. А еще она из Обители – как бы я ее нашел, чтобы жениться-то? Шанс нам пересечься – мизерный.
– Ну вон пересеклись же! – засмеялся Саныч.
Из кузова вылез полицейский. Настоящий, тот, который с аптечкой приходил.
– Вы должны быть в камере, – хмуро сказал он при виде Платонов.
– Так нет клетки! – сказали они хором. – Мы не убегаем!
– Не оказываем сопротивления, не принимали участие в потасовке в баре. И всех, кто с нами был задержан, не знаем, – добавил Платон.
– Черт с вами. Разберемся, – махнул рукой полицейский. Он подошел к кабине, оглядел ее. Девонские старались не смотреть в ту сторону. Уж больно тихо там было. Полицейский достал рацию из кабины и подошел к ним с Санычем.
– Живы еще, – пробормотал конвоир. И уже в рацию: – Нужна реанимация, конвой тридцать-четыре-тридцать-семь запрашивает реанимационную бригаду. Срочно. Также запрашиваю МЧС. Двое раненых. Оба полицейские. Зажаты в кабине КамАЗа. Табельные номера…
Вдалеке кроны деревьев замерцали красным и голубым – приближались машины с проблесковыми маячками.
– Мужики, дайте закурить и полезайте в кузов, в камеру свою, а то засчитают побег, – сказал полицейский. – Что за?.. «Обительские»? Ладно. А откуда у вас зажигалки вообще? Сюда, быстро! Не положено!
Платон и Саныч юркнули в автозак. Уже из клетки Платон крикнул:
– Товарищ полицейский! Товарищ! А как девушку звали, которая с нами была?
В кузов заглянул конвоир:
– А че, познакомиться хочешь? Зря – у нее теперь крупные проблемы будут… Клара ее зовут. И фамилия немецкая – то ли Гебен, то ли Геббельс… короче, Гегебен какая-то.
– Знаете, Саныч, я считаю, что нам все-таки стоит заглянуть за «Обительскими», – задумчиво сказал Платон, вертя сигаретную пачку в руках.
Они сидели в камере предварительного заключения в Управлении МВД по Тверской области. За час они вернулись в город на полицейском «патриоте», прямо с места штурма автозака. Кто же знал, что такой солнечный понедельник уже к пяти вечера превратится в хаотичную кашу с попойками, перестрелками, заключением и встречей с будущей женой?
– Я всегда говорю: стучат – не открывай, – процедил Саныч. – Будут только не-при-ят-но-сти.
Платон примял полупустую пачку и положил в карман серых слаксов. Отметил с горестью, что его бежевая льняная рубашка с коротким рукавом приобрела неприглядный вид, покрывшись пятнами крови из носа товарища, разводами от пролитой бехеровки и графитными мазками сигаретного пепла.
– В смысле – «заглянуть за „Обительскими“»? – переспросил Саныч.
– Я к тому, что нас, скорее всего, сегодня отпустят. Нужно добраться до Обители, она примерно в трех часах отсюда. И найти там Клару и Матвея. Их надо спасать.
– Зачем нам это делать?
– Я вам поверил, что вы прибыли из будущего. Теперь верю, что Клара – моя будущая супруга и вторая половинка. Так почему мы должны оставлять такого родного нам человека в руках этих типов, которые ничтоже сумняшеся берут на таран полицию?
– Я смотрю, тебе понравилась девчонка? – хитро улыбаясь, спросил Саныч.
– Ну… она интересная, да. Хотя постарше меня. Ей, наверное, за тридцать.
– У нас с Клэр разница в девять лет. Еще один балл в пользу версии с будущей госпожой Девонской.
– Вообще прикольно. Парни моего возраста иногда фантазируют, представляют, какой будет их будущая жена. А мне вот довелось точно узнать – какой. У меня смешанные чувства.
 
Платон замолчал и попробовал посмаковать, что там за чувства у него такие. Было как-то томительно. Болезненно. Захватывающе. Горько. Это одновременно заряжало его на полную, вдохновляло, дарило какую-то смелость и дерзость. Но в то же время оно высасывало его силы без остатка и вгоняло в слабость и траурную грусть. Волнами, будто в Платоне заряжался сломанный аккумулятор.
Парень перебирал картотеку чувств, которые испытал за жизнь. Картотека была совсем небольшой – не такую богатую палитру эмоций, оказывается, переживает вундеркинд, круглыми сутками не отрывающий взгляд от монитора.
Но нужное отыскалось.
В восемнадцать Платон влюбился в одногруппницу. Он тогда уже оканчивал университет. В группе все были на несколько лет старше. И одна из девушек, Инга, заставляла его сердце и дыхание замирать. Он трепетал, когда просто подходил к ней, вдыхал аромат ее духов, рассматривал украдкой. Писал стихи, романтическую мишуру – в стол. Редкой удачей было поговорить с Ингой – переброситься парой-тройкой дежурных фраз по учебе. Но и этого хватило Платону, чтобы построить воздушные замки, в которых они стояли у алтаря. А уж когда им дали один вариант лабораторной на двоих и они сидели наедине после занятий и работали, Платон вдруг осознал, что она – его девушка. На следующий день он увидел, как парень с соседнего потока забирает Ингу на своем автомобиле, как они целуются и он грязно лапает ее за практически обещанный, принадлежащий Платону зад. Ту ночь и следующую юный Девонский не спал. Ворочался до утра. Даже температурил.
Вот! Именно такие чувства он испытал, когда обительские увезли Клару с собой. Один в один!
– Слушай, Платон, ни одна девушка не должна лишать тебя рационализма и логики. Ну куда мы поедем? Такое чувство, что ты влюбился в тень и теперь готов бросаться на баррикады. Попробуй… разнообразить свое общение с женщинами, что ли. Влюбленность губит, знаешь ли.
– Вы сами же говорите, как вам хорошо с вашей Клэр там, в шестьдесят пятом!
– Это другое.
– Да и потом: разве вам не хочется приключений? Сама судьба бросает вам – не только мне – вызов.
– Не хочется. Зачем?
– Вы там говорили что-то про свободу, про пирамиду Маслоу. Почему не забраться повыше? Свобода – это, прежде всего, смелость!
– Да, я согласен. Свобода – это умение называть вещи своими именами, не оглядываясь на чужое мнение. Не бояться сказать, что ты, например, слушаешь определенную музыку, если ты и вправду наслаждаешься ею. Или не стыдиться того, что ты русский. Несмотря на то что спортсмены твоей страны выступают под нейтральным флагом, а неолибералы с извращенной парадигмой с пеленок навязали тебе чувство вины за то, что, по сути, делают они сами. Нужно уметь, глядя в глаза, сказать, что ты не поддерживаешь, например, ЛГБТ, феминисток, бог знает кого еще, если ты им не сочувствуешь и считаешь, что они разрушают общество, а высмеиваемые многими «скрепы», наоборот, делают его здоровым.
– Вот! Вы меня насквозь видите! И вы меня этому должны научить, потому что я… боюсь.
– Я и сам не научился. Тем более то, что ты предлагаешь, – это не смелость, а безрассудство. – Саныч начал загибать пальцы: – Начнем с того, что мы даже не доедем до Обители: у нас из-за катавасии с чипами даже транспорта нет. О! Начать даже раньше надо – нас вообще могут не выпустить отсюда! Еще: что мы вдвоем сделаем против вооруженных отморозков, которыми кишит община? И если мы попадем – а тебя, кстати, даже не пропустят на КПП из-за сбоев в чипе, – как мы найдем там внутри Клару?
– Саныч, ну это же просто религиозная община. Типа монастыря. А не Алькатрас!
– Карпову вообще там самое место. Ты же видел, что он творил в баре? Настоящее чудовище! Зачем такого спасать?