Каисса

Удавалось это немногим, ведь совершивших преступление почти всегда задерживали по горячим следам. Убийцы и насильники не имели шанса найти прибежище в общине – они просто не добирались до нее. Зато был другой контингент «клиентов» Владыки, более денежный и желанный – финансовые мошенники и проворовавшиеся чиновники. Их не обвиняли сразу – в силу специфики преступлений в отношении них велось следствие. И на время следствия их отпускали, обычно под залог, чтобы не перегружать изоляторы. И они могли спокойно озаботиться вопросом, как избежать наказания. И когда по их делу выносился вердикт, их конечность уже успевала проделать сотни километров по городам и весям, обживая своего робота-курьера.
Остальным преступникам иногда, крайне редко, если поймать время между самим преступлением и объявлением их в розыск, перепадал шанс добраться до общины. У современного Родиона Раскольникова, убей он процентщицу в глухом подвале, было бы в запасе несколько часов, чтобы укрыться под рясой Владыки, пожертвовав рукой: пока приедут скорые, пока следователи изучат все записи Наблюдения, пока Каисса отследит чип героя Достоевского…
С таких «процедурок» Пистолетов получал деньги в свой Фонд. Перед операцией «пациент» переводил все свои цифровые рубли на счет ФФОР, а иногда даже специально брал крупный кредит, чтобы пожертвовать на развитие Обителей. А что? Отдавать-то было необязательно – когда в банке понимали, что их обманули, и принимали меры, организуя розыск должника, тот уже и знать не знал, где там его чип. Зато допивал уже не первый десяток литров знаменитого обительского лагера из личной пивоварни Владыки, заглушая фантомные боли.
Схема, придуманная Пистолетовым, по своей неустойчивости была похожа на дженгу на последнем ходу. Защищать ее было некому – хотя Владыка и имел крепкие связи везде, бюрократия давно исчезла в небытии, и оставалось надеяться только на неумолимость логики, с которой Лев Иванович изобрел схему. Сплетенная из правовых лазеек и дефектов в программном обеспечении, она, безусловно, вызывала негодование отдельных, особо рьяных представителей правопорядка. Но до тех пор, пока Партия отстаивала право Обителей на автономию – как символ того, что в меритократическом государстве уважают любые убеждения, – «процедурка» исправно выполняла свою задачу.
Любой свежий законопроект или обновление Каиссы могли привести к тому, что полиция приехала бы в Обитель и выловила бы всех одноруких на ее территории. Поэтому жили они тут как на пороховой бочке. Но за десять лет подобного ни разу не произошло.
В общем, сама по себе ампутированная конечность, лежащая сейчас на столе перед Владыкой, не представляла собой ничего необычного, что могло бы напугать его так, что он до сих пор сидел с выпученными глазами.
Но вот татуировка с ангелом на предплечье этого жужжащего насосами куска плоти – она пугала Пистолетова до чертиков. Искусное изображение могучего, больше похожего на бодибилдера человека с распростертыми крыльями, с гневным выражением лица занесшего над головой косу… В перьях крыльев незаметно были вписаны все те же «E. U.».
Татуировку пересекали по диагонали четыре глубокие царапины.
– Этот человек еще в госпитале? – спросил Владыка. – Мне нужно к нему. Немедленно.
  
Глава 10
   
Богдан.
 
9 августа 2035, четверг
 
Сегодня был запланирован четвертый сеанс психотерапии.
Ровно в шесть вечера звонок возвестил всей колонии особого режима номер триста тридцать семь, что заключенные могут завершить принудительные работы, залить коды на серверы ФСИН, выключить ноутбуки и разойтись по своим делам.
Богдан Морозов уже стоял в раздевалке для надзирателей, раздетый по пояс, в брюках из пиксельного серо-синего камуфляжа и черных летних берцах. Устало водил электробритвой по подбородку перед зеркалом. Военная выправка, ни грамма жира, бугристые мышцы, подбородок, опять же, волевой – результат ежедневных тренировок и правильного питания. Нельзя было уподобляться местным боровам-сослуживцам, коротающим вечера за пивом. Даже сейчас раздевалка была пуста, потому что уже за полчаса до звонка весь личный состав отправился в ближайшую деревню за самогоном. Будучи коренным москвичом и убежденным трезвенником, Богдан так и не научился без отвращения воспринимать провинциальные нравы коллег. Свои вечера он привык посвящать правильным вещам – походам в театр, чтению любимого Ницше, сочинительству и сборке-разборке оружия.
 
Или, как сегодня, психотерапии. Ее необходимость Богдан осознавал четко, разглядывая свое лицо: белое, как лист, с бьющейся на лбу жилкой, глаза навыкате, мешки под ними, складки у рта, морщинки на веках, вздувшиеся вены на шее, шрам на нижней губе, проросший седыми пеньками черный ежик на голове. Ничто из этого не портило природного обаяния тридцатилетнего надзирателя с гармоничными чертами лица и пронзительным взглядом хищника, но…
– Выглядишь не очень, – прозвучал голос от двери. – Устал, брат.
Богдан вздрогнул, но не обернулся.
– Да хорош, Беня, не игнорируй меня, – продолжил тот же голос. – Это невежливо.
Богдан нахмурился. Периферийным зрением он заметил, что человек у двери тоже раздет по пояс и смотрит в соседнее зеркало.
– Ты можешь просто не появляться? – спросил Богдан. – Ты мне не нужен. Совсем.
– Да мне плевать.
Жилка на лбу забилась сильнее. На щеках проступили красные пятна.
– Я от тебя сегодня избавлюсь! – пригрозил Богдан.
– Вот ты какой… Что, собрался к своей психологичке?
– Не твое дело.
– Красотка она. Я бы ей вдул. Люблю шоколадок, у них формы классные. Но я не пробовал никогда. А ты?
Богдан проигнорировал вопрос. Он тоже не пробовал.
– И ножки у нее шикарные. Каблучки, все дела… – Голос стал хриплым и вкрадчивым, послышалось жужжание электробритвы. – Молодец, брат, хороший вкус. Что наденешь?
Богдан медленно про себя досчитал до десяти, не отрываясь смотря в серые глаза собственного отражения в зеркале. Вот-вот хрустнут зубы, настолько сильно он сжал челюсть. Вот-вот исчезнут зрачки, настолько они сузились, будто кто-то направил фонарик в лицо.
– Китель надену, – сипло выдавил Богдан.
– Да пофигу ей на твои полковничьи погоны! И в кителе жарко будет, девятое августа на дворе, окстись, брат, – спокойно произнес голос. – У тебя в общаге рубашка есть и джинсы. Надень их. Ты на свидание идешь же, а не на парад.
– Это не свидание. Это сеанс психотерапии.
– И туалетная вода, помнишь? Только чуть-чуть, не лей на себя все.
– Нет у меня туалетной воды.
– Есть-есть. В рюкзаке сером, где дневник твой валяется.
– Точно. Не подлизывайся, я от тебя все равно избавлюсь.
– Тебе духу не хватит.
– Ты уже две недели ошиваешься здесь. Бесишь меня, гадости говоришь. – Богдан смотрел в зеркало и кусал щеки изнутри.
Ни разу с самого начала разговора он не решился перевести взгляд на собеседника.
– Во-первых, не гадости. Правду я говорю. – Голос прозвучал обиженно. – Во-вторых, чтобы Тайка меня прогнала, ты должен все-все ей рассказать. Как дело обстоит. Как мы с тобой общаемся. Только она тебе тогда вряд ли ответит взаимностью.
– Помощь Таисии мне не нужна, чтобы от тебя избавиться.
– Кому ты чешешь, брат! Ты уже неделю таблетки не пьешь. А я – вот он!
Богдан наконец-то развернулся. В нескольких метрах от него стоял молодой человек. Поджарый, симпатичный. Вертел в руках такую же, как и у Богдана, электробритву. Те же берцы. Те же штаны. Та же татуировка с ангелом на предплечье. Шрам на нижней губе. Черный ежик волос. Стоял грудь колесом, раскачиваясь на каблуках и высоко подняв подбородок. Смотрел прямо в глаза, испытующе, не моргая, едва заметно улыбаясь.
– Наверное, я это заслужил, – тихо произнес Богдан.
– Да ладно тебе, брат, – ответил двойник. – Все хорошо же. Ты вон красавчик какой. Полковник. Герой Российской Федерации. А тут только программисты, чахлые задроты, и коллеги твои, уродцы похмельные. А мы с тобой вон какие орлы! Помнишь, нас даже на календарь фотографировали? У Тайки по ляжкам потечет, вся твоя будет.