Однажды орел…
Томми улыбнулась.
— Ты неисправим… Хорошо. — Она попыталась распрямить тело и громко вскрикнула от боли. — Ох, болит!
— Где? — озабоченно спросил он.
— Везде. Особенно здесь, — показала она рукой. — Ты знаешь, старая Колумбия устроила здесь сцепу. Я слышала, как она носилась взад и вперед по холлу. Помню, это было в самый трудный момент, когда мне было так больно, будто меня посадили в бочку и пустили ее под гору, понимаешь? Мне хотелось крикнуть ей: «Заткнись, ты, старая карга! Ты просто завидуешь!» Может быть, я даже и крикнула это, не помню. Что только не приходило мне в голову в тот момент! Ты знаешь, о чем я тогда подумала, Сэм?
— О чем?
— Об этом молодом виконте, или кто он там был, не знаю. Помнишь, там, в фойе казино, в Канне? Он разговаривал с тем дряхлым стариком, сидевшим в кресле-каталке. Как этот парень смеялся над ним! Ему было весело и совершенно безразлично то, о чем говорил старик. Старик был мудр, но не имел никакой силы, а мальчишка… — Томми с трудом откинула ослабевшей рукой упавшие на лоб волосы. — Как это долго тянулось, Сэм. По-моему, ничего в жизни у меня не тянулось так долго… Был момент, когда я решила, что умираю, что меня разорвет на части и я умру. Я подумала тогда: до чего же неправильно устроена жизнь, мы никогда не готовы к тому, что должно произойти с нами. А потом мне сразу пришла в голову совершенно противоположная мысль: нет, подумала я, это просто замечательно, если ты подготовишь себя к этому, то все будет хорошо; как лягушки в пруду едят, размножаются и плавают, плавают по всему пруду, и ничего, кроме этого… Боль заставляет тебя над многим задуматься, правда?
— Да, на некоторое время ты погружаешься в размышления.
— Вот именно. А потом, когда боль усиливается, думать уже просто невозможно, но ты чувствуешь, что познал что-то. Как все равно крошечный, но яркий луч света. Ты больше не боишься, для страха уже не остается места… А потом все мысли начинают вращаться вокруг одного: ты должна сделать это во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало… И я сделала. Мне это чуть не стоило жизни, но я сделала.
Томми взглянула на него сияющими глазами и продолжала:
— Я даже чуть не рассмеялась, когда посмотрела на Твикера, потому что он явно не ожидал, что я смогу это сделать. Он очень встревожился, я уверена в этом. Его взгляд стал совсем другим, он распрямил плечи и что-то взволнованно сказал Митчелл. Я не расслышала, что именно, но по тону поняла, что положение серьезное… А потом я собрала остатки сил и… победила! — Она глубоко вздохнула. — Ты знаешь, я выиграла это сражение. Это ведь и есть жизнь, правда? Борьба. Жизнь — это сражение, борьба. Борьба за то, чтобы дышать, расти, познавать, быть хорошим… Посмотри на него! — Она говорила слабым голосом уставшего человека, но в нем звучала победная нотка; она выглядела сейчас очень хрупкой физически, но безгранично воодушевленной морально, полной победной гордости. От непреодолимого желания обнять ее в этот момент у Сэма задрожали ноги. Ребенок, извиваясь, потянулся к ней, как слепой котенок, и она начала ласкать и убаюкивать его почти автоматическими жестами: львица, прикрывающая лапой одного из своих детенышей. Она неузнаваемо преобразилась и чем-то походила на юношу после первого победоносного боя.
Продолжая смотреть на сына, Дэмон вспомнил тот день на берегу Марны, спокойные серебристые воды реки, вспомнил Реба, и Тсонку, и здоровенного Краза, и Брюстера, и Дева и многих, многих других… Его глаза наполнились слезами. Это в их честь; его сын рожден в их честь; он заменит их, осуществит их мечты, будет таким же, как и они, страстным и гневным, готовым к бессмертному подвигу. Нет, они не умерли, они продолжают жить в памяти других, в том, что совершит его сын…
— Что случилось? — тревожно спросила Томми, заметив его слезы.
— Ничего, ничего, дорогая, — ответил он, просто задумался, вспомнил кое-что. — Он наклонился и нежно поцеловал ее. — Ты молодец, Томми. Родила такого отличного сына.
— Милый… А как идут учения?
— О, так себе. Кое-что получается хорошо, а кое-что и плохо.
— Ты выглядишь очень измученным.
— Да. Там ужасная грязь и пыль. — Он помолчал несколько секунд и добавил: — Мне пришлось круто обойтись кое с кем; не хотят понять серьезности учений, ведут себя, как дети, играющие в войну. — Он слабо улыбнулся. — Ты ведь знаешь мои взгляды и отношение к таким людям.
— Сэм, — сказала она, пристально посмотрев ему в глаза.
— Да?
— Ты должен пообещать мне одну вещь. Сейчас же.
— Хорошо. Что именно?
— Обещай мне, что ты не позволишь ему пойти в армию, Донни.
Взглянув на свою грязную, пропитанную потом форму, Дэмон улыбнулся:
— Ты выбрала отличное время для такого заявления.
— Нет, я серьезно, Сэм. — Она предостерегающе покачала свободной рукой. — Он посвятит себя чему-нибудь более существенному; займется более полезным, важным и благодарным делом. Понимаешь? Не таким скучным и бесплодным, как армия… Понимаешь? — Дэмон сдержанно качнул головой в знак согласия. Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза, думая каждый о своем. — Обещай мне это, Сэм. Умоляю тебя.
— А если мальчик проявит склонность к…? — начал он после некоторого молчания.
— Нет! — решительно запротестовала она, ударив кулачком по одеялу. — Все будет так, как я сказала. Ты знаешь, насколько восприимчивы дети и как легко на них повлиять, даже молча, ничего не рассказывая. Они ни о чем не имеют никакого представления, а ты ведь такая сильная личность, что можешь любого заставить поступать так, как хочешь ты…
— Не выдумывай, Томми, — торопливо возразил он. Его испугала мысль, что она каким-то образом почувствовала и поняла то, о чем он думал последние несколько минут.
— Но ведь это же правда, дорогой. И ты знаешь это. Любой мальчик захочет быть таким, как ты. Нет, нет, ты должен обещать мне, что сделаешь все возможное, чтобы держать его подальше от армии. От всего этого…
Дэмон потер лоб тыльной стороной руки. «Всякий желает своему ребенку лучшей жизни, — подумал он. — Лучшей, более полной жизни. И это вполне естественно…» Томми не сводила с него ожидающего взгляда. Казалось, она была готова ждать его ответа целую вечность. И он, пожалуй, был готов дать этот ответ.
— Конечно, — проговорил он, сознавая, что молчание слишком затянулось. Он взял руки Томми и нежно сжал их в своих ладонях. — Конечно, я обещаю, дорогая. Я сделаю все разумное и возможное для того, чтобы отговорить его от военной карьеры.
— Какое бы положение к тому времени ни сложилось? Он кивнул головой.
— Да, какое бы положение ни сложилось. Даю тебе честное слово.
— Слава богу, — сказала она со вздохом облегчения, как будто свалила со своих плеч тяжелейшую ношу. Жар, с которым она произнесла эти слова, вызвал у Дэмона улыбку, и, заметив ее, Томми рассмеялась. — Нет, правда, — продолжала она, — я боялась этого больше всего на свете. Ты не представляешь, как могут подействовать на мальчика звуки горна, подъем и спуск флага и всякие другие церемонии… Это понимает только тот, кто родился и вырос в военном гарнизоне.
Дэмон нежно поцеловал ее.
— Твикер разрешил мне побыть здесь не более десяти минут, я не хочу злоупотреблять его хорошим отношением ко мне. Тебе нужно поспать и отдохнуть, Томми.
— Да, да. Сэм, я способна проспать теперь три дня и три ночи. А что будешь делать ты?
— Во-первых, сейчас же пошлю телеграмму твоему отцу.
Она засмеялась и покачала головой:
— Бедный папа. Он всегда хотел мальчика. Ну что же, хоть нам-то повезло: не придется выбирать из женских имен, чтобы назвать его…
* * *Только теперь, выйдя из лазарета на прохладный воздух, Дэмон почувствовал, как у него болит голова после нескольких бессонных ночей. Гарнизон казался странно опустевшим; его охватило приятное чувство облегчения, которое испытывает человек, законно освобожденный от трудных обязанностей, в то время как его товарищи все еще обременены ими. Он хотел пойти в офицерскую столовую, но, вспомнив о своем внешнем виде, решил воздержаться. Но и идти домой, чтобы самому готовить себе кофе и яичницу, ему тоже не хотелось. После нескольких секунд размышлений он решительно направился в столовую рядовых. Сержант Свика, которого подбили, когда он играл за ротную бейсбольную команду, накормит его чем-нибудь. К тому же Дэмону не терпелось поделиться с кем-нибудь радостной новостью. Он теперь отец! Боже мой, отец! Отец малыша весом семь фунтов и девять унций! Когда Томми вернется домой, они соберут гостей, пригласят Скипа и Лизу, супругов Макдоно, Тома и Мег Уоррен — своих близких друзей; он съездит в Хэзлетт и раздобудет вина у этого хитрого дельца со шрамом на губе. Они пригласят Муза Шульца с его аккордеоном и будут петь песни. Томми снова сможет надеть свое замечательное платье лимонного цвета, опять взберется со Скипом на патронные ящики, и они начнут копировать разных людей, а остальные будут угадывать, кого они изображают…