Однажды орел…
В какой-то мере Сэма спасали его умение метко стрелять и атлетическое совершенство. Попав впервые на стрельбище, безгранично радуясь перерыву в скучных, до тошноты надоевших тренировках в прицеливании на станке, он выбил возможную сумму очков на дистанции пятьсот ярдов — результат, обычный для бывалого сержантского состава, но достаточно впечатляющий для новобранца. Лейтенант Вестфолл начал примечать Сэма. Острое зрение — залог успешной стрельбы, а Сэм всегда был отличным охотником, и ему совсем ни к чему были многословные речи сержантов о том, что «спрингфилд» — это лучшая винтовка в мире. С того самого дня Сэм прослыл отличным стрелком.
Второе, что спасало Сэма, это ротная бейсбольная команда. Сэм бросал бейсбольный мяч и ударял по нему дальше и сильнее, чем многие другие игроки, и он хорошо знал это. Капитан Пэрриш был несказанно благодарен судьбе за то, что она послала ему этого рослого поджарого парня из Небраски с такими сильными руками и ногами. Командир роты — худой, жилистый человек со светлыми голубыми глазами и тонкими серебристыми усиками — был азартнейшим болельщиком бейсбола. В молодости он был неплохим бейсболистом и много играл, но испанская пуля под Эль-Кени положила конец этому. Ранение не лишило его подвижности, он хорошо ездил на лошади, ходил в строю как отличный солдат, но принять низкий мяч или быстро пробежать до базы он уже не мог. Его страсть сосредоточивалась теперь на бейсбольной команде, которая могла бы легко побить этих надменных, прослывших непобедимыми ребят из второй роты. Когда он впервые увидел, как Сэм справился на тренировке с двумя лучшими кручеными мячами Кинзельмана, радости Пэрриша не было предела. Капитан Пэрриш и Тед Барлоу не походили один на другого, как только могут не походить два американских парня, но они прекрасно поняли бы друг друга. Неожиданно, словно по волшебству, рядового Дэмона стали назначать в наряд по кухне значительно реже. Земля казалась бесконечной. Плоские равнины, потом реки и ручьи, берега которых усыпаны огромными, как мешки с зерном, валунами. Некоторые из них соскользнули вниз и лежали наполовину в воде, другие беспорядочно громоздились на берегу. Попадались столовые горы с ровными плоскими вершинами, как будто срезанными чьей-то гигантской рукой. Потом опять реки, равнины, простиравшиеся так далеко, что при попытке усидеть их края начинало ломить глаза. Иногда встречались холмы и густые заросли кактусов: их отростки, казалось, были похожи на установленные идиотами и никуда не указывающие дорожные указатели. И над всем, под всем и во всем этом — невыносимые жара, и ветер, и пыль, которая окутывала солдат на марше до тех пор, пока они не стали похожими на скопище вылепленных из теста бродяг.
Они вышли из форта Барли довольно бодро. У гарнизонных ворот полковой оркестр играл популярную песенку «Девочка, которую я оставил…». Когда они проходили мимо полковника, капитан Пэрриш скомандовал им: «Равнение направо». Полковник — низкорослый краснолицый мужчина с седыми, свисающими, как у моржа, усами — молодцевато отдал им честь. Они шли, чтобы вступить в бой. Им предстояло догнать подлого мексиканского бандита по имени Камаргас, вторгшегося на территорию Соединенных Штатов и ограбившего американское почтовое отделение, выследить его и разбить в открытом бою. Три пехотные колонны, поддерживаемые на флангах кавалерией, должны были соединиться и районе Монтеморелоса, где находилась оперативная база Камаргаса. По крайней мере, так говорила сержанты. Должны были повториться Буена-Виста и Чапультепек. Пусть у него превосходящие силы — пять к одному, может быть, даже двадцать к одному, — все равно они готовились разбить наголову этих грязных мексиканцев, отомстить за оскорбление американского флага и завоевать себе славу.
Было тихое ясное утро, и, уходя, они долго еще слышали бравурную музыку полкового оркестра. Сержанты строго следили за равнением всей колонны по четыре человека в каждом ряду. Вещевые мешки не казались тяжелыми, идти было легко, кровь в венах пульсировала в ожидании приключений.
Но так было шесть дней назад. Теперь же каждый ощущал трудности перехода. Натертые ноги воспалились, беспорядочно болтались перекинутые через плечо винтовки, пропитанные потом и пылью рубашки одеревенели. Шутили уже совсем мало, а о песнях никто и думать не хотел.
— Когда же наконец мы догоним этого бандита Камаргаса? — громко спросил Девлин. — Я стер себе обе ноги. — Нос и рот у него были закрыты голубым носовым платком, походная шляпа опущена на глаза. Всем своим обликом он напоминал пьяного ковбоя. — Знаешь что, Сэм?
— Что?
— Я посажу этого бандюгу в клетку, отвезу его в Чикони-фоллс и буду показывать каждому, кто захочет посмотреть, на двадцать пять центов. Когда соберу приличный капитал, уволюсь из армии. А ты что собираешься делать?
— Я собираюсь пролежать в пруду подряд три дня и три ночи. — Сэм умирал от жажды. В его воображении рисовались пейзажи с водой: тихие горные озера, реки, грохочущие водопады. Он чувствовал, как стучит в голове кровь; горло, казалось, было шершавым, как наждак; язык распух и горел. Ужасное пекло, чертовски жаркая и сухая местность. Местность без воды. Только дураки да преступники могут жить в такой местности.
— Ну, это сначала, а что потом?
— Потом выпью весь пруд. — Сэм скорее умрет, чем скажет правду Девлину, пусть даже это его самый близкий друг. На самом деле он мечтал повести солдат в атаку, так же, как вел их на стены Чапультепека капитан Говард, мечтал втащить горную гаубицу на церковную колокольню в Сан-Косме и открыть из нее огонь по городским воротам, как это сделал генерал Грант. Города на возвышенной местности берут с возвышенных мест. Сэм намеревался отличиться именно здесь, в Мексике.
— А мне хочется достать здесь какую-нибудь мексиканскую куртку, вышитую серебром, — продолжал Девлин. — И еще гребенку, какую носят в волосах мексиканские женщины. — Он тяжело вздохнул: — Чертовски жалею, что не попал в кавалерию.
— Да, кавалерии — слава, а пехоте — пыль, — вмешался капрал Томас. — Вам нужно было думать об этом, когда вербовались.
Сем не был согласен с ним. Даже теперь он не мог отделаться от внутренней убежденности, что самой судьбой предназначено ему служить в пехоте, что все его испытания и триумфы будут связаны с ней. Конечно, нелегко было не потерять этой убежденности в такой палящей жаре, тащась по этим бескрайним пыльным равнинам, усеянным проклятыми мелкими камнями, на каждом из которых по меньшей мере три острых выступа.
Неожиданно раздался удивленный возглас Пенсимера. Справа от них на горизонте появилось небольшое, быстро передвигающееся облако пыли. Словно загипнотизированные, они смотрели, как оно, медленно увеличиваясь, скрылось за густые заросли и снова появилось. Теперь было видно, что это наездник, но какой-то необычный, бесформенный. Он становился все крупнее, и Сэм наконец понял, что на лошади два седока, один из них неуклюже мотается из стороны в сторону. Капитан Пэрриш и лейтенант Вестфолл поскакали к ним легким галопом. Движение двух наездников замедлилось, лошадь под ними шла теперь рысью. От двойного груза она тяжело дышала, ее бока взмылились. Вот она сбилась с шага, и второй седок то ли сполз, то ли упал на землю. Капитан Пэрриш повернулся и махнул рукой Кинзельману. Тот сразу приказал:
— Дэмон, Брода, Девлин! Идите туда, помогите им!.. Они вышли из колонны и побежали к остановившимся всадникам. Один из кавалеристов, тот, что остался на лошади, разговаривал с капитаном Пэрришем, а другой неуклюже сидел на земле, подогнув под себя ногу и держась рукой за бедро. Когда Сэм и его товарищи подбежали, он печально посмотрел на них и пробормотал:
— Меня ранили, ребята, ранили…
— Да это же Гёрни! — удивленно воскликнул Брода.
Дэмон посмотрел на Броду, потом на раненого: он не припоминал, чтобы видел этого парня раньше. Тот был без ремня, в потемневшей от пота рубашке, залитых кровью бриджах. Сидящий на лошади кавалерист взволнованно докладывал Пэрришу: