Однажды орел…
— Моя фамилия Дэмон, — сказал он.
Брэнд ничего не ответил на это. У него были гладкие черные полосы, но лицо не было ни плоским, ни флегматичным, что так характерно для индейцев из прерий. Даже сейчас, несмотря на поцарапанные губы, распухший нос и почти заплывший от кровоподтека глаз, было видно, что Брэнд красивый молодой человек; на его лице, на фоне теплого цвета кожи, как оникс, выделялись глаза. Дэмон играл против Брэнда в бейсбол и видел его на полковых соревнованиях по другим видам спорта. Сейчас вся его красота и изящество пропали. Суставы на одной руке вспухли, а по тому, как он садился — сильно согнувшись, — Дэмон понял, что Брэнда ударили либо в живот, либо в пах.
— Меня попросил повидать вас Луис, двоюродный брат Джесси, — сказал Дэмон. — Луис Фанзал, — добавил он после короткой паузы. — Он говорит, что вы его друг. — Индеец по-прежнему угрюмо смотрел на него. — Я пришел сюда не по службе, а просто так. Он говорит, к вам отнеслись несправедливо, оклеветали.
— Ну и что же? — зло прошептал Брэнд. Его глаза выражали глубокое презрение.
Дэмон бросил на него удивленный взгляд,
— Как «ну и что же»? Он сказал мне, что вы…
— …И вы решили разыграть из себя великодушного офицера, сделали одолжение, пришли ко мне, — продолжал Брэнд все таким же гневным хриплым шепотом. — Играете в благородство, строите из себя доброго дядюшку, да?
— Послушайте, Брэнд…
— Плевал я на вас! Не хочу видеть ни вас, ни кого-либо другого. Никаких одолжений ни от кого мне не нужно. Понимаете?
Наблюдая за Брэндом, за его темными, горящими глазами, Дэмон неторопливо закурил сигарету. Понять парня довольно трудно. Его лицо выражало отвращение, безрассудный, безудержный гнев, но в то же время нельзя было не заметить, что это гордый человек и что он способен быстро восстановить свои физические и душевные силы. Свободолюбивый мятежник. Такие всегда рано или поздно попадают в беду. Дэмон с болью вспомнил Девлина, Рейбайрна, Клея, таких же гордых и гневных… К этим людям нужен особый подход, им нужно обязательно в чем-то уступить, и они отплатят сторицею.
Впрочем, возможно, на него вообще ничто не подействует.
— А я почему-то думал, Брэнд, что у вас больше гордости, чем оказалось в действительности, — тихо сказал Дэмон.
Брэнд напряженно взглянул на него.
— Гордости? — возбужденно повторил он. — Это единственное, что у меня есть. Ее у меня достаточно, чтобы спалить вон ту скалу до самого основания!..
Дэмон покачал головой.
— Вы сами роете себе глубокую могилу, и хорошо знаете это. В следующий раз будет одиночное заключение, а потом… — Он замолчал. — Вы озадачили меня, Брэнд. А я, надо сказать, не люблю быть озадаченным. Мне хотелось бы думать; что я в достаточной мере соображающий солдат. Однако, видно, я не всему еще научился за двадцать лет службы, если не могу сообразить, почему такой сметливый парень вдруг решил сдаться. — В глазах Брэнда вспыхнул огонь, и Дэмон понял, что добился того, что хотел. — Мне показалось, что вы смелый парень и сломить вас не так-то просто, что вы один из тех солдат, которые ни за что не позволят унизить себя… Неужели я ошибся в вас, Брэнд?
В палатке наступило молчание. Индеец погладил вспухшую переносицу.
— У меня есть причины на это, — пробормотал он.
— Согласен. Но зачем же позволять им беспричинно губить себя? Почему хотя бы не попробовать постоять за себя в честной борьбе?
— Я и так борюсь…
— Да, но не с теми, с кем нужно, и не так, как нужно. Что вы скажете о Макклейне?
Опять молчание. Брэнд переставил ноги так, чтобы цепь не давила на лодыжки, и недоверчиво посмотрел на Дэмона.
— Куда вы клоните, капитан?
Дэмон улыбнулся:
— Я сказал вам. Я не люблю ошибаться в людях. А уж если ошибаюсь, то хочу знать, почему такое происходит. Это моя гордость, если хотите. А куда клоните вы, Брэнд?
Индеец снова опустил глаза и беспокойно заерзал на ящике. Дэмон неторопливо курил, рассматривая территорию лагеря через откинутые клапаны палатки. Жара становилась все ощутимее; раскачиваемые легким ветерком верхушки акаций шуршали, создавая впечатление, что идет дождь. Дэмон чувствовал, как по шее скатывались и тут же высыхали капельки пота. Уголком глаза он видел, что Брэнд все еще мрачен, но теперь скорее от смущения, чем от гнева и озлобления. Дэмон решил подождать еще. «Может быть, я ошибся? — подумал он. — Может быть, мои предположения совершенно необоснованы».
* * *Три дня назад, меняя в своей спальне пропитавшуюся потом форму, Дэмон услышал шумные голоса спорящих солдат. Год назад он выскочил бы в таком случае на шум, чтобы разузнать, в чем дело, но теперь, привыкнув к возбудимости филиппинцев и зная их любовь к драматическим событиям, он спокойно продолжал переодеваться. Дэмон прикалывал к воротничку двойные капитанские шпалы, когда увидел отраженное в зеркале худое, но подвижное лицо Джесси — мальчика, обслуживавшего их дом.
— Capitàn, deve venir para hablar a Luis. Ahora mismo! [48]
Дэмон улыбнулся. Благорасположенное нахальство этого филиппинца было одной из приятнейших неожиданностей островов. Преданные, работящие и добродушные филиппинцы тем не менее считали нас своей собственностью с того момента, как только вы брали их к себе.
— Кто такой Луис? И почему это я должен поговорить с ним? — поинтересовался Дэмон.
— Мой двоюродный брат. Из Камилинга. — Джесси втолкнул в спальню малорослого, но плотного и крепкого паренька, одетого в форму филиппинской полиции. — Вот он.
— Сэр! — Луис энергично взял под козырек. Дэмон ответил ему. Джесси бесцеремонно приказал:
— Расскажи все капитану…
Дети Дэмона, разумеется, услышали большую часть рассказа, и это событие усиленно обсуждалось во время ленча.
— Сержант Макклейн сломал руку и получил рваную рану, — сказала Пегги. — А что такое рваная рана?
— Порезы и ушибы, — авторитетно ответил Донни, который учился в школе епископа Брента в Багио и сейчас находился дома, потому что были каникулы. — Брэнд, должно быть, пырнул его.
— Пырнул! — повторила Томми. — Что это за слово еще такое?
— Ну, это, знаешь… из блатного жаргона. — Донни был теперь худым и довольно нескладным мальчиком, с таким же пронизывающим взглядом и резкими переменами настроения, как у Томми. — Ребята всегда так говорят.
— А из-за чего они подрались? — спросила Пегги.
— Одному богу известно, — ответила Томми, — но и он не скажет нам. Может быть, из-за денег, или вина, или из-за какой-нибудь маленькой придурковатой филиппинской девушки.
— Послушай, Томми… — вмешался Сэм.
— А что, разве это неправда? Cherchez la femme. [49] — Она улыбнулась, но ее голос был несколько резок.
Томми немного похудела по сравнению с тем, какой была в Оглеторне или Бейлиссе; под ее очаровательными зелеными глазами легли синие круги, сквозь пудру проступали капельки пота, хотя день был не особенно жарким. Она ненавидела филиппинцев, и Сэм знал это. После суровых лет в Бейлиссе, когда страну затянуло в трясину депрессии, а военнослужащим понизили денежное содержание на пятнадцать процентов, Томми радостно восприняла предстоящую поездку на остров Лусон. Но ее ожидания не оправдались. Она пробовала держаться стойко, умею и экономно вела домашнее хозяйство, участвовала в деятельности нескольких благотворительных организаций, ездила с женами других офицеров за покупками в Лас-Тяньдас, на Квиапо или на озеро Тааль. Но все это она делала, переносила и выдерживала во имя единственной цели: лишь бы дотянуть до момента, когда срок службы Сэма здесь истечет и они смогут наконец уехать от этой невыносимой жары, влаги, муссонных ветров и проливных дождей, с этого острова, на котором все, что сделано из кожи, может за одну ночь обрасти трехдюймовым слоем плесени, оттуда, где в клубе все чаще и чаще с тревогой поговаривали о Японии…