Контуженый (СИ)
Я обратным ходом делаю полукруг по комнате, забираю из сейфа пистолет и сую за пояс. Шмель разваливается на диване. Я не сажусь, держу предателя на расстоянии. Жалею, что не связал ему руки.
Шмель напряжен, но запуганным не выглядит. Спрашивает со скрытой издевкой:
— И что теперь? Убьешь?
— Ты прав, пора заканчивать. Но я не палач. Для ликвидации предателя есть особая группа. Сейчас позвоню Чапаю, и за тобой приедут.
Одной рукой держу пистолет, другой достаю телефон.
— Подожди! — просит он. — Давай договоримся.
— А как же Чех, Русик, Урал, Днестр, Механик и Кедр? Нет, для предателя приговор один.
— Я про живых. Пока еще живых. Еще минуту, сейчас…
Его взгляд прикован к телефону на столике. Часы на дисплее отмеряют новый час и мобильник включается. Шмель преображается. Взгляд из просительного становится надменным.
Шмель тянется к телефону, но я останавливаю:
— Не трогай!
— Любимой девушке не ответишь?
— Кому?
Он кивает на телефон:
— Со зрением тоже беда?
На дисплее светится имя Маши Соболевой. Я в недоумении:
— Какие у тебя дела с Машей?
— Общие с тобой, Контуженый. Ответь на видеозвонок. Давно Машку не видел, полюбуемся.
Я делаю шаг к столику, касаюсь телефона, включаю связь. Изображение дергается, сначала я слышу мужской голос, а потом различаю картинку в свете фонарика:
— Так видно? Вот она. Не признается, сука, где Контуженый.
— Покажите ее получше, — требует Шмель.
Я вижу Машу и узнаю наше тайное место. Она в кресле машиниста в паровозной будке. Ее волосы растрепаны, на лице синяк, губа кровоточит.
Рядом самодовольный крепыш. Видимо из тех, кто назвался «музыкантом» и искал меня. Он хватает девушку за волосы и запрокидывает голову. Маша кричит и дергается, он придавливает ее к спинке кресла.
Его напарник снимает на телефон. Я вижу его руку с пистолетом. Правая, все пальцы целы. Это не трехпалый Григ.
Он действует еще более жестоко, чем первый. Сует ствол в распахнутый от крика рот Маши и допрашивает:
— Говори, где Контуженый?
Я потрясен. Неужели это «музыканты Вагнера», искавшие меня? У группы розыска такие методы? Перевожу обескураженный взгляд на Шмеля.
— Кто они?
Шмель наслаждается моим состоянием и объясняет:
— С одним никчемным киллером ты справился. Я послал двоих покруче, а тебя нет. Парни скучают.
От его слов холодеют руки. Это бандиты и убийцы, нанятые предателем. Жизнь Маши в опасности.
Шмель приказывает в телефон:
— Эй! Куда ты суешь? Как она ответит? Освободи ей рот, у девки есть дырочка получше!
— А можно? — переспрашивает тот, что с пистолетом.
— Нужно. И пожестче!
«Пожестче»! — это указание Шмель озвучил по телефону, когда я прятался под лестницей. Он еще тогда принял решение не останавливаться ни перед чем, хотя передо мной изображал раскаявшегося друга.
Бандит-крепыш с радостью разрывает пуловер на груди Маши. Я слышу ее крик и сам кричу в телефон:
— Не трогай ее! Прекрати! Я здесь!
— Контуженый у меня, — объясняет Шмель киллерам. — Но вы продолжайте, пока он не выполнит мои условия.
Крепыш бьет Машу, чтобы не сопротивлялась, и валит ее поперек кресла животом на сиденье.
Я разъярен, но беспомощен. Тычу стволом в сторону друга-предателя:
— Что тебе надо?
— Положи пистолет. — Шмель указывает на стол.
— Прикажи отпустить Машу.
Шмель не спешит с ответом. Мы оба смотрим на дисплей телефона. Один бандит зажимает ногами голову девушки и снимает то, что делает другой. А крепыш сдирает с девушки джинсы до колен и с гадким рыком хлопает по обнаженной попе.
— Сначала ты положишь пистолет! — требует Шмель.
Я не в силах смотреть на издевательство и кладу пистолет на столик.
— И второй ствол тоже.
Я подчиняюсь и достаю из-за пояса пистолет Шмеля. На столике два пистолета, я обезоружен, но Шмель недоволен:
— Сбрось их.
Я сталкиваю пистолеты на пол. А бандит тем временем полностью сдергивает машины джинсы, словно получил ту же команду. Маша дергает голыми ногами визжит от страха, что лишь раззадоривает распоясавшихся насильников.
— Прикажи отпустить ее! — требую я. — Хотя бы с ней по-людски!
Шмель меланхолично глотает коньяк из бутылки и указывает на оружие под моими ногами:
— Оттолкни подальше.
Я в отчаянии пинаю один пистолет, замахиваюсь ботинком на другой… И краем глаза замечаю рывок Шмеля с поднятой в руке бутылкой. Защититься не успеваю.
Удар! Комната опрокидывается. Оглушительная кровавая вспышка в моей голове поглощается безмолвной черной дырой.
48
Я слышу надрывный голос: «Прицел шесть — сорок. Угломер тридцать один — двадцать. Огонь! Выстрел!»
Вжимаю голову, открываю рот, пытаюсь зажать уши, но руки не слушаются. Дергаюсь — бесполезно. Я ранен? Наваливается слабость. Вместо оглушительного хлопка мины мозг сверлит пронзительный голос: «Я русский, и мне повезло. Я русский, всему миру назло».
Разлепляю веки, двигаю глазами. Под щекой паркетная доска с идеальными узорами деревянной текстуры. Я не в окопе, не в блиндаже и не в раздолбанной снарядами хате. Я лежу на полу в теплом доме и бормочу боевые команды. Пытаюсь приподняться — не получается. Руки стянуты за спиной, а ноги на щиколотках обмотаны скотчем. Под носом мой телефон орет популярную песню «Я русский!».
Чьи-то руки тянут меня вверх и толкают в сторону. Это Шмель. Я шлепаюсь как куль в угол дивана. Шмель поднимает телефон и выключает звук. Наклоняет голову, заглядывает мне в глаза.
— Очухался? Растолкать оглушенного Контуженого еще та задачка. Хорошо, что у тебя плейлист духоподъемный.
Шмель кривится в улыбке и садится на противоположный край дивана. Между нами пара метров и низкий столик с выпивкой. Я узнаю комнату. Мы в доме Шмеля, куда я пробрался, чтобы разоблачить предателя. В моих руках было оружие, я диктовал условия и решал, что делать, а сейчас мои руки и ноги смотаны скотчем, а в голове горький туман.
Морщусь, пытаюсь вспомнить, как оказался в беспомощном положении. Затуманенное сознание выдает абсурдную картинку: Шмель превращается в огромного летящего шмеля, больно жалит меня в голову, сбивает с ног, и я отключаюсь.
Часто моргаю и трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. Передо мной Шмель. Он без крыльев, с руками, ногами, наглыми глазами, а вместо жала у него заклеенный нос.
Я ворочаюсь, сажусь вертикально, ожидаю боль в голове. Терпимо. На столике пузатая бутылка текилы и почему-то коньячные бокалы. Под рукой Шмеля пистолет, другой торчит у него из-за пояса. Кажется, это мой. Мы поменялись ролями.
Шмель замечает мое внимание к оружию.
— Ты идеалист, Контуженый. Сейчас время воинов. Обмани, стреляй первым — иначе сам поймаешь пулю. А если стреляешь, не промахивайся! — Он кивает на пробитую картину под открытым сейфом. Рядом на полу пачки купюр.
Шмель наливает текилу янтарного цвета в широкие бокалы. Один двигает ко мне и усмехается, словно только что заметил мою беспомощность.
Я постепенно вспоминаю наш разговор и демонстрирую скованные плечи:
— Я тебя не связывал.
— Я же говорю, ты идеалист, вымирающий вид.
Шмель глотает текилу и ворчит:
— По вкусу, как самогонка, а стоит…
О какой ерунде он болтает. Я упираюсь в бывшего друга ненавидящим взглядом.
— Ты предал нас, Шмель. Раненного вэсэушника пожалел, а наших ребят в расход.
Он отмахивается:
— Не смотри на меня так! Тот раненый укр ничем на тебя не похож. Я думал, он сдох. Полез по карманам в поисках ценного, а там только дешевенький мобильник. И тут он открывает глаза. Мне кричат — добивай! Я очередь в землю. Звякнул с его телефона себе и сунул ему в руку. Знаешь, зачем? Чтобы троллить его? Хрена лысого! Рассчитывал потом срубить денег за спасение.
— Расчет оправдался?
— За спасение украинцев СБУ не платит, только за убийство наших русских.