Последний из Двадцати (СИ)

Словно поняв, что до головы ему не достучаться, страх полз дальше — холодом касался коленей, вкрадчиво умолял их поубавить пыл и тащить глупца-хозяина куда подальше.
Парень шмыгнул носом, как сопливый мальчишка — и тогда она, наконец, открылась ему. Признала в нём ничуть не изменившегося героя, рыцаря из сказок. Рун зажмурился лишь на мгновение, зная, что за этим последует. Паразит, словно осознавая свою уязвимость, спешно юркнул ему под рубаху. Юному чародею казалось, что он будет чуять, как мерзко эта тварь скользит по его телу, но напротив — он, как и в первый раз, ничего не почувствовал.
Мир вокруг него спешил навстречу преображению. Будто старательный художник, счастливица не жалела для него ярких красок. Он на миг оглянулся — кристальная чистота озера вмиг сменилась вонючим, мутным болотом — и это-то в нём он пару мгновений назад стоял? Всё нутро юного чародея стонало о омовении.
Мик преображался на глазах. Испарились дикость и безумие прежнего облика: спешила сама собой разгладиться борода. Тряпьё нехитрой одёжки расцветало узорами и чистотой, по телу разбойника побежала невесть откуда взявшаяся рубаха.
Она коснулась лица разбойника рукой, огладила щеку, улыбнулась, глядя на юного чародея, будто вопрошая — видишь, какой я стала теперь? Видишь, как счастлив он? Ты будешь счастлив точно так же.
Разбойник вдруг вздрогнул, забился в конвульсиях, повалившись наземь. Словно рыба, выброшенная на берег, он выпучил глаза, хватая ртом воздух, не в силах выдавить из себя ни слова. Счастливица забирала у него — его самого. Жизнь уходила из него по капле, становясь её силой, будущим счастьем следующих жертв. Вот значит, подумалось юному чародею, как она убивала остальных…
Песок под ногами чародея теперь казался горячим, но не обжигающим — приятно греющим пятки. Облик девицы перед ним теперь был иной. Словно желая отринуть прежнюю простоту, она старалась стать похожей — на всех его женщин сразу. Чужие, мокрые пальцы ворошили память, но Рун не обращал на это внимания. Груди счастливицы налились полнотой, обрели приятную округлость, будто у виранской рабыни. Лицо, всего на миг обратившееся безобразным комком глины теперь принадлежало Виске.
Или кому-то страсть как похожей на неё.
В глазах девчонки блеснул звериный, бесовской огонёк — он чуял на себе голодный взгляд матери всех проигранцев.
Всё так же безмолвна, как и прежде, она раскрыла ему объятия. Приди, говорило женственное, обнажённое тело, возьми!
Рун почуял дикое, нестерпимое желание последовать зову. Юное тело чародея отозвалось, наполнившись истомой, сладким ожиданием и дрожью нетерпения.
А теперь, вдруг спокойно и сосредоточенно сказал мастер Рубера, давай! Его голос будто иглами ужалил последнего из Двадцати.
И парень с размаху плеснул ей из фляги в лицо…
  
Глава тринадцатая, часть четвёртая
 
Мир вздрогнул в одночасье, пошёл трещинами, всюду сверкая обрывками белых ниток. Чистое, безоблачное небо покрылось рваными ранами и струпьями, сквозь которые полыхал огонь. Молнии из невесть откуда взявшихся туч месили ни в чём неповинную землю. Песок, что ещё мгновение назад лежал под ногами поднялся в раскалённый воздух тучами непроглядной пыли. Карамельный мирок крошился под напором дикой боли и отчаянного визга счастливицы.
Предательство чародея пробудило в ней сначала неверие, затем обиду, и лишь после — дикую злость. Из прекрасной, желанной девы нечисть обратилась в сморщенную, до жуткого худую фигуру. Тряпица платья — ещё того, что было в детстве теперь едва скрывала нагой срам. Обвисшие, будто заполненные желчью груди стремились к набухшему бугру живота. Морщинистое лицо дарило чародею полные недоумения — и озлобленности взгляды. Острые, на выкате глаза завораживали — руну казалось, что где-то в их глубине переливается счастье сотен, если не доброй тысячи человек.
Брошенной у алтаря девой она набросилась на него. Из глотки счастливицы полился жуткий, будоражущий визг вперемешку с первобытным рыком.
 
Ей хотелось мальчишку. Ещё парой минут назад ей хотелось взять его, будто ранее упущенный трофей. Приручить, присвоить, присмирить.
Теперь же ей хотелось добраться до его мягкой, податливой плоти, и рвать её голыми руками — вплетая в его подсознание жуткие ужасы.
Ей было далеко до изобретательности безумки. Всю жизнь она упражнялась в сочинении сказок для малограмотных крестьян, а здесь на зуб ей попался крепкий орешек чародей.
Змеи повалились на Руна с неба, жадно разевая готовые к укусу клыкастые пасти — парень отшвырнул их в сторону, отскочил прочь. Здравый смысл гнал его назад, к спасительным водам озера, но вопреки ему юный чародей спешил на возвышенность, ближе к лесу. Знал, что воды озера для него теперь опасны не менее, чем для противницы.
Окунись он в прохладу воды — и морок сгинет с него. Он не убьёт счастливицу с теми жалкими остатками сил, что были. Не затащит её в воду — она сильней и больше чем когда бы то ни было. Значит, можно было разрушить её мощь только здесь, на её собственном поле.
Проделывал ли старый Мяхар хоть что-то подобное в своей жизни? Призрак неустанно и ворчливо твердил, что он счастливиц и так, и эдак, и растак — не всяким соплям ему класс показывать! Юный чародей не слушал. Из под песка наружу стремились красные, будто от крови, корни. Небо заполонили тучи парящих бесов — уши закладывало от хлопота их крыльев. Голодные до его плоти, они жаждали рвать, кусать, жевать — хоть кусочек, хоть клочок…
Морок, не уставал твердить сам себе юный чародей. На деле же мы стоим по ту сторону видимого, вцепившись друг в дружку, будто влюблённые. А застывшая на месте Ска просто не знает, что делать дальше. Только бы, молил он её об одном, ей не пришло в механическую голову крамольная мысль запросить помощи в остатках Шпиля. Только бы…
Морок, сказал он самому себе, когда не сумел уклониться от очередной атаки летучих бестий; твердолобый бес врезался ему в грудь, выбил дыхание, едва не сбил с ног. Парень ухватил его за витые рога — каким только чудом он не пронзил его ими насквозь? — и что есть сил швырнул наземь. Едва пришедший в себя чертёнок успел разве что поднять голову, прежде чем юный чародей растоптал его, будто жука.
Морок.
Но боль тут самая что ни на есть настоящая.
С счастливицы сползал один облик за другим. Прежняя красота изредка пробивалась сквозь безобразность истинного обличья, но тщетно. Несчастную будто швыряло от одного вида к другому — словно привередливый Архи мял изначальную глину в надежде получить совершенство.
Парень споткнулся, грузно рухнул наземь. Еловая шишка больно впилась в правый бок, беспощадно и будто злого великана кольями кололи успевшие осыпаться колючки. Парень не сразу осознал, что стало причиной его падения. А когда понял — ужаснулся.
Он оказался неправ, огульно обвиняя счастливицу в слабости воображения. Мик — мёртвый и неживой, силился встать, схватив его за ногу. Хватка была холодной и мерзкой. Рун нашёл в себе силы рубануть чародейским импульсом — рука разбойника отвалилась сама. То ли в посмертии он потерял свою неуязвимость для чародейства, то ли счастливица просто не знала об этой особенности.
Вой бестии раздался у чародея за спиной. Страх, такой знакомый и будто родом из детства спрашивал — ну что, ты всё ещё не девчонка? Может, найдёшь хоть каплю смелости оглянуться?
Оглянуться Рун не успел: словно извивающийся снаряд, она врезалась в него. Когти успели полоснуть его по спине, ногам и ягодицам, прежде чем они вдвоём со счастливицей кубарем покатились по земле.
Как две сцепившиеся друг с дружкой собаки.
Пусть ярится, пусть пылает озлобой, что огнём, твердил самому себе чародей. Пока она поглощена собственной обидой, она не сможет вновь окутать его мороком — и высосать, точно так же, как она сделала с Миком.
Боль пульсирующе обжигала, но ещё не так сильно. Шок, вздыхала внутри него Гитра, временное состояние. Как только пройдёт — ты взвоешь.