Последний из Двадцати (СИ)

Грозно нахмурив брови, Рун схитрил — обещал страшную кару, если поганцы тотчас же не проводят его к тому самому растреклятому озеру самолично.
Сработало. Бек сразу же оживился — лишь одна мысль о возможности сохранить свою шкуру и облик уже грела ему душу. Лий же оказался задумчив, как само размышление. В отличии от без умолка тараторящего товарища, он не желал лишний раз утруждать собственный язык. И чужие уши, добавил самому себе чародей, вспомнив сколь раздражающе звучало его заикание.
— Что ты надеешься этим сделать, сопляк? Ещё раз искупаться, прежде чем последний раз к Рудокопу постучаться?
Рун считал выше своего достоинства разъяснения разбойнику — да тот и не настаивал. Ска держала его поодаль от виранки. Руну вспомнилось, как головорез неодобрительно смотрел на возвращение мальчишкам человеческого облика. Великан справедливо полагал, что Рун был жалким слабаком без собственных заклинаний, запас маны которого изрядно исчерпался. Купился ли он на трюк с притворным проклятием? Если и да, то неустанно, час от часу подвергал его сомнению. За маской наглости он прятал проверку той границы, которую может перешагнуть, а потому вчера с каждой минутой позволял себе всё больше и больше.
Правда разбойника — не правда чародея. Рун уже раньше слышал эту присказку, вот только далеко не от Мяхара. Её в своё время пренебрежительно бросил мастер Рубера, едва Рун невзначай упомянул старого пройдоху. О взаимной нелюбви двух учителей разве что не слагали легенды. Кианор, Виска, Нилтар — что и говорить, этим грешила даже Гитра. Впрочем, та как будто выбирала, кто ей милей в этом конфликте по одним лишь ей же понятным критериям.
— Ата-ман, расскажи мне про него.
— Ар-ро, сопляк, я рассказал тебе всё, что знал. Будь ты на его месте и желай, чтобы о тебе болтали на каждом углу — стал бы рядиться в сталь доспехов?
Рун закусил губу — не признать правоту головореза было попросту невозможно.
— Кровавые Крючья, россыпь головорезов из отовсюду…
— Верно баешь, хоть и мажья муда. Уебков эта падла набрал всякоразных. Шелупонь не в масть так, для виду — кто покривей, кто погорлопанистей. Те в первую пошли, чтобы сразу на омлет. Канякаешь?
Рун отвечать не стал, продолжил собственную мысль.
— Чего хотел сам Ата-ман?
— А ровно того же, что и Во-жак, и Па-хан. Башка твоя кабанисья. Он выдумал себе самое ублюдское имя. А про головное он не баял — разве кто будет рассказывать о таком?
Мик расхохотался, но тут же нагнулся едва ли не к самому уху чародея:
— Я чую, что в тебе за эту ночь что-то изменилось, сопляк. Ты снова играешь не по правилам. Скажи, какие у меня могут быть гарантии, что ты не в шваль меня на следующем кону скинешь?
От разбойника несло кислым, нечистым дыханием и солью пота. Глазки разбойника угрожающе блестели — Мик не знал и никогда не ведал иного способа общения, нежели угрозы. Но мыслил великан сразу и на несколько шагов вперёд. Правда разбойника — не правда чародея, помнишь? — напомнил ему из недр сознания Мяхар и тут же рассмеялся.
— Если со мной… — Рун поймал себя на холодном, донельзя липком страхе, от которого трудно избавиться. Мик отмахнулся от его предупреждения, даже не дав договорить.
— Да-да. Виранку вывернет наизнанку. Ар-ро, зная твои прошлые заслуги — это будет болезненно, хоть и быстро. Но сейчас здесь и рядом твоя механическая кукла. Уверен, стоит мне свернуть тебе шею, как она сразу же потеряет главную цель своего существования и станет не опасней котёнка.
Мик сызнова был прав. Рун точно не знал, что сделает Ска, если его не станет, но утратив хозяина личные автоматоны, привязанные к ключу активатору, становятся неадекватны. Либо Мик знал об этом с самого начала, либо догадался сегодняшним вечером.
По спине чародея прокатилась волна мурашек: Мик и в самом деле оказался бы достойным соперником самому Старому Мяхару — хоть по уму, хоть по хитрости. Руна ещё вчера не покидали ощущения, что бывший Кровавый Крюк темнит. Что приготовленный им вчера ужин, излишняя болтливость — последнее, чего следовало бы ожидать от твари, подобной ему.
 
Парень ощутил себя безвольной, малой игрушкой в его огромных ручищах. Мик играл ими всеми, словно фигурками на раситтовой доске — знать бы ещё только против кого?
Двадцатый ощутил усталость — инициатива в этой игре переходила из рук в руки, и всё становилось утомительным и затянутым.
— Чего ты хочешь?
— Ар-ро, гарантий, сопляк. Тот мудила, что имел на ваш чародейский нужник зуб в отличии от тебя был горазд на сладость обещаний. Чтоб на его гузне кирки ковали, но ему хватило речей, чтобы убедить меня. Как думаешь, потерплю я второго обмана? И даже если вы все здесь окажетесь завязанными в узел после такого, ар-ро, я буду обманут дважды.
Рун понял. Для разбойника репутация того, кого сумели провести два раза к ряду будет означать крах. Авторитет, выстраиваемый год от года пошатнётся и вот-вот рухнет со своего пьедестала. Его будут боятся, как и прежде — кровожадность и звериную жестокость из него невозможно вытравить никаким позором. Но желающих провести его станет в разы больше. Не сам ли Старый Мяхар учил, что когда считаешь себя неуязвимым ко лжи — ты уже солгал самому себе?
— И как же выглядят твои гарантии, чтобы я мог здесь и прямо сейчас вытащить их из-за пазухи?
— Ар-ро, ну ты уж что-нибудь придумай, мажья срань. У тебя это неплохо получается, я уже видел.
— Тут! — прервал их разговор вдруг вклинившийся Бек, пальцем ткнув в вдруг открывшиеся просторы. Рун за спором с разбойником и заметить не успел, как могучие стволы деревьев всё чаще сменялись мелким кустарником, а теперь и вовсе они вышли к полям.
Трава всем смертям назло тянулась к солнцу, зеленела и жухла. Местами виднелись топкие, редкие проплешины. Тучи паразитов роящимся облаком кружили над полем в поисках хоть сколько-то съедобной добычи. Носок ботинка чародея коснулся мягкого — Рун едва не отскочил с визгом прочь, когда увидел, что наступил на крысу.
Грызун был мёртв как минимум с утра — жальники нещадно сосали кровь из почившей, звенели крыльями, сталкивали наземных соседей муражорцов прочь. По мнению крылатых, добыча могла принадлежать только им.
Если бы поле было живым, то оно бы выглядело уставшей, оставшейся без мужниной ласки девой. Здесь буквально всё стонало без крепкой руки сенокоса. Уныло раскачивались ветви одиноко растущей средь травы плакучницы, особняком торчали порастающие зеленью и вьюном булыжники.
— Там за сенокосом — Бабьи Юбки будут! — Бек едва ли не задыхался от волнения, когда говорил. Щёки мальчишки горели огнем, глаза — надеждой услужить мстительному чародею.
— Ой-е-е-ёй — затянул прежнюю песню Лий. Заика и до того всю дорогу вздыхал, будто его кто на привязи тащил за собой. За каждым кустом ему мерещился тот самый выдранок. Сейчас же он запричитал хуже прежнего.
Солнце жарило зло и беспощадно. Последний из Двадцати наделил себя привилегией чувствовать лёгкую, не колющую прохладу и сжалился над Читль. Тратить ману на других он посчитал излишним.
— Что это за тварь такая, этот выдранок? — Рун расспрашивал не зря. В прошлый раз он был ограничен во времени, чтобы выспрашивать подобное. Сейчас же было жизненно необходимо.
Чернь любила имена. Одно чудовище могло носить с десяток имён. Поговаривали, что будучи юной(уже смешно) и глупой(больше похоже на правду) Гитра носилась от одного края стены до другого с одной лишь целью — составить список тварей, обновить бестиарий. Её уши ласкали слухи о дивных чудищах, что готовы были терзать простой люд почём зря. Каталогизировать, присвоить категорию, поймать за хвост все имена, коими их кличут.
Мяхар не уставал забавляться, рассказывая, что воочию видел, как вместе с ней в путь пустился сам дух разочарования. И ежели у самого Шпиля, едва она сделала первый шаг, он едва ли был размером с горошину, то вернулась она уже с самым настоящим исполином.
Оборотень в глазах крестьян рос и креп с каждой новой надумкой, обрастая тысячью клыков и девятью хвостами. Они спешили обозвать обыденность чудовищ чем-то непостижимым. Неустанно рядили обычного призрака то в хрумку, то в аляльницу, а то и вовсе норовили обречь повитушкой.