Последний из Двадцати (СИ)

Она вышла перед ним раньше и сама, прежде чем младший из Двадцати успел закончить очередное хитрое плетение.
Мальчишка тотчас же опустил руки — пульсар, заготовленный для удара, сник под тяжестью сомнений, а после и вовсе рассеялся, оставив юного чародея один на один с девчонкой.
Руну стало не по себе. Где-то внутри пробудился доселе незнакомый, почти сладостный ужас. Он один на один с незнакомой ему девчонкой, и просто не знает, что делать. Его ровесницы из Шпиля это одно — их-то он каждый день видит. От их насмешек разве что спина не хрустела.
Но с этой…
По телу бежала до странного приятного дрожь. Мальчишка хорошенько разглядел — даже сквозь тьму! — её лицо. Голубые, почти небесного цвета, глаза чарующе блестели в темноте. Страх недоверия с её мордашки спешил сойти на нет, смениться добродушной улыбкой.
Мажонок и сам не понял, как до жуткого ему вдруг захотелось оказаться в её объятиях. Чтобы она обхватила его своими крохотными ручками, присвоила, сделала своим.
Морок чёрной пеленой застилал глаза, а разум ученика Мяхара тонул в нём без остатка. Словно ещё на что-то надеющийся, но изначально обречённый, он цеплялся абсолютно за всё.
Здесь нет людей. Здесь. Нет. Людей.
Он повторял это про себя, будто спасительную мантру — не помогало.
Будто послушный верный пёс он подошёл ближе. Маленькие ручки новой знакомицы стискивали чёрную, как сама ночь, тряпичную куклу, зло блестели чёрные же пуговицы глаз. Рун бросил на игрушку лишь мимолётный взгляд — та вдруг ответила ему хищной улыбкой.
Мажонок не успел испугаться. Юркая тварь молнией метнулась к нему. Зарождавшийся в его глотке крик едва зачался и тут же потух в бесконечности висящего вокруг безмолвия.
Кукла была бесцеремонна. Ему вспомнилось, как Кианор жадно и беспощадно вырвал из рук Виски её новую игрушку и сорвал лоскут тряпичного платья — им двигало какое-то до безумия пошлое любопытство. Теперь всё изменилось: Рун ощутил себя беспомощным деревянным болванчиком в руках кого-то огромного и могущественного. Девчонкина кукла обратилась в жидкий, неприятно холодный липкий комок. Бесцеремонно лезла под одежду, лужей растекаясь по всему телу.
Морок, что на мгновение выпустил жертву из своих паучьих лап, теперь взялся за мальчишку с утроенной силой.
Рассудок помутился. Мир перед глазами вдруг заходил ходуном. Былое желание налепить на себя охранок-другой, и сдобрить всё это третьим испарилось, будто его никогда и не было. Грязный подпол спешил заверить младшего из Двадцати, что всё как раз наоборот. Подпол — это там, наверху. Потому что стоит тебе только сделать шаг, высунуться наружу, как подхватит под руки вереница забот и гадких обязанностей. Уроки, ровесники… учителя. Чёрная жижа вытаскивала из самых потаённых уголков юного чародея всю мерзость гадких мыслей — и делала их стократ хуже. Учителя — негодяи, ровесники — сволочи! От уроков магии и вовсе давно болит голова…
То ли дело здесь, внизу, где нет добра, зла, хорошего и плохого. А есть только она.
Девчонка теперь не казалась ему крестьянской приблудой. Словно луковица цветорада, она скидывала один неприглядный слой за другим, обнажая красоту.
Зачем, вдруг спросил себя мальчишка, куда-то идти, когда рядом есть она? А если рядом она — это же счастье.
Сейчас-тие.
Щасте…
Внутри пробудился самый настоящий вулкан блаженства. Рун ощутил, что всё это время бежал по пути самообмана, гнался за какой-то ерундой, но теперь увидел свет истины. И эта девочка — такая светлая, такая живая, в ней искра, а вокруг и везде — лишь мрак невежества.
Мальчишка пытался выразить новые чувства в словах; язык не слушался. На лицо легла добрая улыбка. Нечто внутри откуда-то из недр вытащило образ бесконечно улыбчивого и столь же бесконечно мёртвого селюка.
Сомнения и треволнения отступили сразу же, как только новый смысл жизни юного чародея заглянула ему в глаза.
Ей хотелось, чтобы он улыбался — и он готов был от пяток до ушей обратится в огромную улыбку. Она пожелала развлечений — и он принялся выплясывать ей на потеху. Звонко хлопали ладоши.
 
Пока не явился он.
Рун не сразу осознал опасность, что изволила рухнуть на них непосильной ношей. Бес из самых глубин, слуга Бледных корявыми пальцами рвал небо над головой. Ночь, казалось, заливали кровавые раны. Бесконечная синь безоблачного неба трещала, будто гнилая древесина: бес был старателен и непреклонен. Топорщились вверх круто завитые рога, мхом торчали волосы из ушей. Зелёная кожа, повсюду увитая уродливыми бородавками, некрасивый крючковатый нос, толстые губы. Глаза пылали жарким пламенем, готовым поглотить всё, чего только коснётся проклятый взгляд.
Нечисть перед юным чародеем бесновалась в собственной нерешительности. Словно посланник Бледных жаждал лёгкой поживы, но оказалось, что здесь могут дать по зубам.
Мальчишка ударил первым. Не помня самого себя, он бросился на угрозу, лелея внутри себя лишь одну мысль.
Защищать её — это тоже счастье.
Первые удары Руна потонули в защите нечисти. Бес извивался, будто змей, размашисто шлёпал по воздуху кончик мохнатого хвоста. Брошенная юным чародеем сосулька хрупнула, осколками разлетевшись по полу, а хват чародейских рук из под земли поймал разве что воздух.
Взбешённый наглым отпором, рогач жутко взревел — из клыкастой глотки повалил кислый сивушный дух. Рун попятился от него прочь, нырнул в сторону. Вовремя — едва противник пришёл в себя, как бросился на мальчишку. Когтистые лапы молотили прямо перед мажонком — земля, не желая терпеть осквернения грязных ударов, комьями вздымалась в воздух.
Она смотрит, думал Рун. Это счастье. С его рук вырвалось проклятие — гремучими гадюками они выросли из его рук, беспощадно устремились к бесу. Рогатый великан оказался скор на выдумку: из-за его спины одна за другой возникали огненные птицы. Стремглав, в отчаянной атаке они обрушивались на одно проклятие за другим. Чавкающе лопалась пузырившаяся, остаточная мана, Руну в лицо вдруг ударил жар, заставил прикрыть глаза рукой. Посланцу Бледных только того и нужно было. На бесконечно уродливой морде отразилась тень победного торжества. Пол под ногами мальчишки вытянулся, черной завесой потянулся вверх — с запозданием, но младший из Двадцати понял, что вот-вот окажется в маническом мешке.
Смекалка сработала на опережение. Поток воздуха ударил сверху, едва не прибил Руна к земле, заставив упасть на колени — это ничего, сказал он самому себе, это так надо. Было сомкнувшаяся над его головой завеса лопнула, словно гнойный пузырь — мальчишка выскочил наружу.
Вокруг царствовал огонь. Мир, светлый, красивый, заполненный лично его, Руновым счастьем, был почти уничтожен.
Девчонка жалась к стене. Крохотные ручки сжимали обрывки тряпичной куклы — ошмётками во все сторон торчали потроха солома. Зажмурившись, она ждала своей незавидной участи — нависший над ней великан стискивал в своих руках самую настоящую смерть.
Умереть за неё — честь! Честь? — переспросило насмешливо внутри чужеродное нечто — не честь. Счастье.
Он метнулся, заслонив её собой от смертельного удара. Боль пронзила мальчишку с ног до головы и почти вывернула его наизнанку. Он взвыл, будто волчонок и заскулил побитым псом. Словно ядро, юный чародей пролетел сквозь потолок. Старая древесина норовила наделать ему заноз даже сквозь изрядно истрёпанную рубаху.
Инерция протащила его по земле, ударила о остатки забора.
Бес вынырнул сразу же, едва мальчишка только открыл глаза. В голове бушевал только один вопрос — эта тварь убила её? Нет, отвечали чувства, елеем и бальзамом ложась на больной вопрос. Не убил, ты бы почувствовал. А теперь — дерись.
  
Кошмары о былом, Сон пятый, часть четвёртая
 
Исчадие Бледных стояло над ним, словно рок, во всём своём отвратительном могуществе. Бугрились валуны каменных мышц — им не требовался панцирь брони, о них хрустнет любой клинок. Уши пряли, будто у лошади, с рогов валил дым. Из пасти угрожающе торчали шипы клыков — бурая, будто яд, слюна капала с них на примятую, пожухлую траву. Земля под его копытами дымилась.