Последний из Двадцати (СИ)

Медленно он подошёл к Ска. И не поверил своим глазам: из под вороха изодранного в клочья платья, меж объемной груди был зажат лист бумаги. Рун ещё слишком мало знал Чавьера, но это точно было в его стиле. Наверно, знай местные селюки истинную историю того, кого величали юродивым — ощутили бы себя ничтожествами. Кто бы мог подумать, что наделённый волей и жизнью камень способен обучиться непростому ремеслу починки автоматонов, да ещё и научиться писать? Из местных на последнее был способен разве что мельник…
Развернув лист, Рун понял, что поторопился с похвалой — быть может, где-то в виранских школах механик и блистал грамотностью и чистописанием, то здесь подобный трюк ему не удался.
Рун не без труда прочитал о том, что ему следует мягко и осторожно коснуться шеи механической куклы — сзади, прямо под волосами. Там оказалась задвижка, но сперва следовало надавить до щелчка ребристую, бугром выпирающую кнопку.
Рун исполнил — механическое нутро автоматона проглотило кнопку. Задвижка защёлкнулась сама и в тот же миг заросла кожимитом. Интересно, подумалось чародею, а волосы кожимит тоже способен отрастить ей новые? Проверять, почему-то, не хотелось…
Он покрутил перстень на пальце — по телу пробежала дрожь, кольнуло будто иглой. В записке было велено провести изумрудом перед глазами Ска, что парень и сделал.
Автоматон вздрогнула, совершенно по-девичьи хлопнула глазами. Её взгляд стал живым, она обратила его на последнего из Двадцати.
— Приветствую, господин! Вы отсутствуете в системе как пользователь. Желаете удалить предыдущие настройки личности? Желаете очистить блок памяти?
Рун оба раза ответил отрицательно.
— Господин Рун… — она признала его сразу же, едва поднялась со стула. Юный чародей вдруг ощутил прилив какой-то абсолютно щенячьей радости. Когда она встала, платье окончательно соскользнуло с её плеч. Механическую куклу нисколько не смущала собственная нагота — если она в таком виде, значит, так нужно хозяину.
Рун, недолго думая, сорвал со стола провонявшую скатерть, накинул её на свою новую помощницу. Дерюга, едва коснулась её тела, в тот же миг обращалась в не очень красивое, но добротное, хорошо пошитое дорожное платье и плащ.
— Ты помнишь, что случилось? В Шпиле.
Она кивнула в ответ. На ум пришло предупреждение Чавьера — будет иногда своевольничать…
— Сможешь найти тех, кто за это в ответе?
Ему показалось, что на мгновение её глаза вспыхнули угрожающе алым. Кажется, отыскать обидчиков ей хотелось не меньше него самого….
  
Кошмары о былом, Сон Четвёртый, часть третья
 
Проклятие пыталось удержать его в собственных рамках. Зацикленное на функции, оно стремилось применить её ко всем и каждому.
В Руна полетела чёрная брань женской ревности. Кем бы ни была та застенная красавица, ей страсть как хотелось сохранить облика Чавьера цельным и понятным.
Рун, разросшись, напоминал какую-то карикатурную, но всё равно боевую многоножку. Лапы стискивали каскады щитов, щупальца щерились клыками мечей, копий и палиц. Из ошмётков брани росли чернильные, влажно масляные фигуры, в самоубийственной атаке устремившиеся на чародея.
Это пока легко, говорил самому себе парень. Это ещё не защита проклятия, это даже не проклятие — так, охранок от излишне любопытных глаз и рук…
Рун врезался в кучу-малу из глиняных фигурок, перехватывая инициативу в свои многочисленные лапы. Он закружился, вихрем кромсая, раскалывая, разрезая. Те почти не сопротивлялись — им попросту нечего было противопоставить могуществу одного из Двадцати. Интересно, подумал Рун, а будь на его месте кто-то куда слабее — смог бы провернуть подобное?
Они с проклятием как будто пробовали друг дружку на вкус, давая на откуп незначительные мелочи.
Юному чародею показалось забавным, что Чавьер — не обращённый камень, а проклятый — это открывало многие тайны. И почему только он сразу не догадался о чём-то подобном? Если можно проклясть мудреца на беспросветную глупость, то почему нельзя в обратную сторону? У заклинательницы из Вирании всё получилось.
 
Первичный пузырь защиты лопнул, пуская чародея внутрь, но сызнова меняя его изначальный облик. Будь у Руна плечи, он бы сейчас зябко поёжился. Это там, в преддверии он был в безопасности, но войдя в структуру проклятия он был уже не на своей территории. Почуяв добычу, на него ворохом обрушились маначерви. Голодные, истосковавшиеся по свежей мане, они готовы были высушить чародея до последнего.
Здесь отрастить себе рук и ног не получилось — облик оказался неподатливым и разламывающимся на ходу. Маначерви разве что не вопили от радости — беззащитная добыча явно была им по вкусу.
Рун нырнул в сторону, проскользнул меж двумя из них, едва не налетел на третьего. Чётвёртый был проворен и разинул ярко зияющий прогал пасти. Внутри чудовища полыхал огонь — парень знал, что лучше не испытывать его жар на себе.
Юный чародей метался меж ними, словно затравленная крыса — ему казалось, что он буквально слышит зловещий, и в то же время довольный гогот проклятия. Он прогнал подобные мысли — рисовать заклинаниям человеческие черты первый признак безумия.
Не убьют — это Рун знал точно. Истрепят и выкинут прочь, будто скомканную бумагу. На миг ему представилось насмешливое недоумение крестьян — наверняка, заслышав о творящемся, они побросали остальные дела и пришли поглазеть. Упиваясь ужасом, утопая в собственном страхе, но увидеть. Насмешка для могущества яд, когда она над ним.
Парень взъерепенился не на шутку. Он влил в свой облик целый поток маны — было обрадовавшиеся черви теперь вздрогнули. Ещё пару мгновений назад их ужин толстел прямо на глазах, обращаясь в лакомый кусочек, но теперь точно было что-то не так. Возможность творить собственный облик вновь была на стороне чародея. Не став ждать, он поднырнул потоком под ближайшего червя — тот издал нечто, подобное на вскрик. Рун полоснул его снизу зазубренным краем того, в чём с трудом узнавалась ладонь. Рухнувший во мглу ничего противник извивался до тех пор, пока парень не добил его ногой.
Собратья недолго горевали по ушедшему из жизни. Втроём, закружившись в причудливом танце, они вцепились друг дружке в хвосты. Рун сделал шаг назад — все трое обратились в одного, огромного червя. Парень страшно жалел, что возможность менять мироздание по своей прихоти ему здесь неподвластно. Только облик, только фехтование, только память непослушного тела и навыки с опытом.
Парень скользнул, ушёл от удара хвостом, перекатился. Здесь, в чёрном ничего нутра проклятия, он был словно на ладони. Там, где с ним ничего не могли поделать четыре юрких твари, одна большая и неповоротливая оказалась на удивление опасной.
Жар из пасти струей огня выплеснулся наружу, прошёл у юного чародея над головой. Маначервь выискивал жертву глазами, не тратя сил на лишнюю возню. Знал, паршивец, что сколько бы чародей не влил сюда маны в самого себя, а есть предел. Устанет, вымотается, и вот тогда можно будет брать тёпленьким.
Парень здраво рассудил, что бегство — худший из выборов, в особенности здесь и сейчас. Только хорошо спланированная атака поможет ему избежать клыков червя.
Будто вихрь он пронёсся прямо перед пышущим жаром носом, отвесил чудищу обидный щелчок — не выдержав такого нахальства, червь бросился за ним следом. Неповоротливый, тупой и глупый, он в то же время был повсюду. Кошмар — если бежать, но сплошной праздник если бить: где не режь, всюду попал.
Рун завертелся веретеном. Клыки маначервя сомкнулись, едва не вцепившись в его облик — и тогда он ударил. Руки, будто топоры, нещадно кромсали гигантскую тварь. Два выпада по носу, один снизу под челюсть — жар голубым пламенем вырвался из ран, едва не опалив чародея.
Последний из Двадцати отступил, но лишь на мгновение. Израненная тварь заколотилась в приступе бессильной ярости. Уходить было некуда. Извернувшись, червь вцепился Руну в тулово — огромные клыки сомкнулись в дикой силе укуса. Парню в миг показалось, что его разорвали надвое. Червь, не разжимая пасти, замотал мордой из стороны в сторону, в надежде растрепать и без того неплотный облик чародея. Рун знал, что если у того получится — ему конец.