Последний из Двадцати (СИ)

— Только иногда, а не всегда. Может, будет говорить больше положенного. Или проявлять инициативу. Тут плюс, как не погляди — думаешь, её виранцы своими кривыми ручонками понасобирали? Они только у Древних как подчистую слизывать горазды. Перья к жопе, хвост трубой, дым изо всех щелей, а выдумать чего умнее или разобраться в том, как работает — умишки не хватает. Смекаешь, паря?
— Что-то ты не очень своих сородичей любишь, — не без сомнения отозвался юный чародей. Чавьер лишь хмыкнул ему в ответ.
— Тут уж в какую сторону не крути, а всюду дуля, пацан. Тебе не к месту, не к почести. А девка твоя в самом деле не из говна леплена. Я таких в своей жизни пару-другую видел, хоть этих чурбанов наперечинил — тебе не сосчитать. Доходит-нет? Надумал чё? По рукам? А то как запустить не скажу.
— А как же репутация Двадцати? — Как будто обиделся Рун. Мастер лишь развёл руками.
— Так ты ничего и не обещал прежде-то. Но показать, что меня не под кустом нашли — надо.
Рун не спешил с ответом. Он знал, что любопытство губит, но сдержать его в рамках было выше всяческих сил. Парень выдохнул и вдруг почуял, что ему страшно душно в этом доме и хочется наружу.
Чавьер терпеливо ждал.
— Камень… Почему ты хочешь, чтобы тебя превратили в камень? — вопрос был глуп, нелеп и оскорбителен. Руну казалось, что мастер разозлится, осыплет его бранью, не станет отвечать. Чавьер же оказался иного мнения и пожал плечами.
— Потому что я всегда и был камнем, — он поднял глаза на чародея, и его лицо расплылось в широкой улыбке. — Я не шучу, паря. Я камень, который превратили в человека.
Сбрендил. Теперь уже Рун был уверен на добрую сотню — ни один из Двадцати не обладал даже и близко таким потенциалом, чтобы наделить изначально неживое волью, мыслями и сознанием. Всегда получались только огрызки. Виска развлекала себя тем, что превращала в двигающихся кукол симпатичных крестьянок, но никогда наоборот.
Чавьер кивнул — недоверие Руна будто отразилось у него на лице.
— Я и не ждал, что ты мне поверишь, да ты ведь сам спросил. Так ли тебе в самом деле важно — зачем и почему?
Рун согласился. Совсем неважно. Если кто-то в мире готов помочь чародею, а в обмен просит глупость — то это его, глупца, на это право. Парень облизнул высохшие губы, поймал на себе ворох чужих взглядов. Устав ждать, крестьяне пялились в давно нечищеное, затянутое паутиной окно. Наверняка хотели увидеть, как Рун призывает проблемных бесов на их тощие спины.
— Чародейка. Я… пригодился ей в одном деликатном деле. И она сделала это со мной. В "награду".
Застенные чародеи. Рун слышал, что у виранцев тоже есть маги, вот только их потенциал куда меньше любого из Двадцати. Либо Чавьер врал, либо… либо врал. Механик же, видя рост флегмы в собеседнике, ухмыльнулся.
— Да ты, я погляжу, мне не веришь! Да только мне твоей веры, что корове кизяк — никогда не требовалось. Смекаешь, а? По рукам?
Мастер как будто давно уже обратился в комок нетерпеливости. Рун посмотрел на протянутую ему ладонь, сказал самому себе, что обязательно ещё об этом пожалеет, и шлёпнул своим согласием в ответ…
***
На улице их ждали соглядатаи. Крестьяне почтительно держали дистанцию, забыв обо всём на свете. В хлеву завывали недоенные коровы, чей-то кабанис гулял по огороду и мрачно жевал всё, что попадалось на пути. Скулила собака на привязи.
Боятся, понял Рун. Ему хотелось бы улыбнуться — его всегда пытались убедить в том, что страх, в первую очередь, связан с уважением. Он верил без оглядки, но сейчас видел, что есть совсем другой, простой и незамысловатый страх, не пачкающий собой гордость уважения.
Селян обуревал страх, но любопытство злыми бесами хлестало спины. Чародей притащил мёртвую бабу в деревню — они никогда не видели автоматонов, покрытых кожимитом, — и на добрых полдня заперся в хижине. А потом к нему наведался юродивый.
Юродивый с тех пор не изменился — ни в ту, ни в другую сторону, а вот то, что они с чародеем ударили по рукам и условились — тут дело точно нечисто.
 
— В янтарь не превращай, — Чавьер не замолкал ни на секунду. Будто где-то внутри него жила навязчивая потребность говорить — и неважно что, и неважно с кем. — А то в янтарь сделаешь, а мне потом у какой бабы на сиськах до скончания веков болтаться! Кому-то, может, и в кайф, но не по мне такие пирожки. Сечёшь, малец?
Рун кивал головой в ответ.
Интуиция его не подвела и почивала на лаврах. Будто невзначай, юный чародей попытался опробовать образную структуру механика и понял, что влип.
Первое время он убеждал самого себя, что это ошибка. Его, чародейства, облика — но ошибка. Потому что буквально всё в Чавьере говорило, что он камень и уж точно никогда не был человеком. Застенная колдунья с деликатными просьбами к камню от этого реальней не стала, но Рун вдруг понял, что озадачен и пока не знает, что делать.
Его магический дар тоже не знал и крутил пальцем у виска. Хозяин, конечно, в своём праве, но превращать камень в камень — это уж увольте! Парень потеребил собственный подбородок, уколол пальцы о небритость щетины — это здесь чародейство творилось исключительно на заплетании заклинаний. Что, если мифическая колдунья попросту чародействовала иначе? Было над чем подумать.
Чавьер спешил ответить на так и не прозвучавшие вопросы. До беспамятства ему казалось важным, чтобы чародей знал всю его подноготную.
Рун пытался справиться как с собственным мышлением, так и с тем ворохом новой информации, что дождём пролилась на его голову.
— Мастер по автоматонам везде пригож, пацан. Верно сечёшь, что тут не город. Во у тебя башка напряглась, там ведь так и крутится — чего этот безумец торчит здесь, в захолустье? Будет он хоть мрамор, гранит или ещё какая щебёнка — да только каков смысл? С такими-то знаниями любой кузнец себе в торбу утащит!
Последний из Двадцати отрицать не стал: вопрос и в самом деле приходил ему в голову. Найти автоматона в ближайшей округе — как минимум странно. Если, конечно, виранцы не изобрели и тайком не внедрили особую породу механических коров…
Последние, будто чуя, что размышления чародея касаются лично их, отчаянно замычали. Здесь, куда Чавьер вёл парня, царил дух навоза, парного молока и свежей травы. Пастухи провожали чародея со спутником взглядом, полным флегмы — какое им дело до них, когда в котомке припрятана бутылочка крепенькой? Если где-то и есть невозмутимость, подумал Рун, то она точно воплотилась в пастухах.
— Привязан к предмету? Или к месту? — Парень озвучил первую догадку, что пришла ему в голову. Чавьер же разве что не подпрыгнул на месте.
— Соображаешь, брат, уважаю! Гляди, — мастер вдруг начал разгребать траву, а после и землю. Его ладони вонзались во влажную почву не хуже доброй лопаты, пока на свет не появился сундучок. Простенький, оценил его взглядом Рун, но со вкусом.
Внутри на бархатной красной тряпице покоился клинок без ножен. Чародею стоило лишь бросить на него взгляд, как вдруг защипало в носу и заслезились глаза.
— Чуешь, малой? Это её подарок.
Рун отшатнулся, словно от пощёчины — теперь он точно знал, что застенная чародейка не плод безумной выдумки.
От кинжала пахло женственной, аккуратной магией. Последнему из Двадцати будто когтями полоснули по щеке. Продолжи он глядеть на кинжал и готов был бы поклясться, что услышит почти змеиное шипение. Чавьер пожал плечами.
— Она такая была. В меру вредная, в меру наивная, в меру ревнивая… — мастер как будто хотел оправдать чародейку. Рун отрицательно покачал головой.
— По поводу последнего ты точно привираешь. В меру ревнивая? Знала ли она что вообще что такое мера?
Чавьер спорить не стал и развёл руками. Рун же прочистил горло.
— Ну, допустим, почему селяне это твоё сокровище не отыскали я понял. Они, наверняка, не знают, что это за штука, но стороной её обходят.
— Как есть, — согласился Чавьер.