Последний из Двадцати (СИ)

Чародей не обращал на это внимания. Не обратил и тогда, когда огонь подпалил его плащ с краёв, зацепился за давно испорченную рубаху. Юного чародея интересовал лишь его клинок.
Мысль, родившаяся в голове толкала его на глупости. Что, спрашивал он самого себя, если ничего не выйдет, а это лишь пустая трата времени? Почему просто не подпалить вторую кляксу так же, как первую и выждать, когда она попросту сгорит?
Время — ответил ему старый Мяхар. Знаешь, сколько бесовка сделает ходов за это время?
Время — вторил ему мастер Рубера и замолчал: меньше всего на свете ему требовалось разъяснять, почему не стоит тратить столь драгоценные мгновения на ожидания.
Клинок легко лёг парню в руку — будто Вигк только и занимался тем, что стоял над душой кузнеца, заставляя подгонять рукоять под ладонь юного чародея.
Ставшая крошечной горящая клякса была уже не столь опасна. Пусть шустро, но всё равно недостаточно она ползла к чародею — парень затоптал её сапогом, закончив страдания.
Выжившая противница косилась лоснящимися буркалами на факел, обходя чародея стороной. Рун не знал, есть ли у неё глаза, но лелеял детскую надежду, что они у неё должны быть.
Выставив перед собой факел, он вдруг ткнул остриём клинка прямо в жирное тулово. Чернилами брызнуло масло. Рун исполнил клинком пируэт, загородился факелом — возжелавшая ответить на его атаку клякса тут же растеряла большую часть своего энтузиазма.
Словно умалишённый он бросился к ближайшей стене. Ему вспомнилось, как в детстве ему часто попадало — и от матриарха, и от Гитры, да много от кого за неровность почерка. Разобрать в той мазне, что он остриём клинка и прилипшим маслом намалевал на стене слово "друг" смог бы разве что безумец. Ожившая клякса была жуть как похожа на такого рода безумца. Не думая о такой ерунде, парень прижег чернила, заставив их едва ли не мгновенно высохнуть.
Слова на стене вдруг озарились светом, давая понять, что парень все сделал правильно. Ещё мгновение назад готовая утопить его в своих чернилах клякса встала, как вкопанная. Она качалась из стороны в сторону, ушей Руна касалось бульканье, а сама она разом забыла про былую враждебность. Парень облизнул высохшие губы и выдохнул: ему казалось, он слышит, как дрожа от неизбывного восторга хлопает в ладоши краснокожая дьяволица.
Стены, хранившие монолитную единость вдруг изменили самим себе — сквозь них шустро проступили очертания дверей.
Ска буквально вырвала кости из рук бесовки. Её воля подсветила ему дверь — не тратя времени даром, Рун скользнул туда.
Четыре шага. Ему повезло оказаться в крохотной комнате — её можно было пропустить. Ска повела его дальше.
Если у удачи и была своя Архи, то Руну она сейчас представлялось угрюмой, насупившейся на весь мир девчонкой. На грани слёзной истерики. Будто заведомо записав юного чародея в свои враги, она наказывала его за неверие.
Ловушка. Рун едва не захныкал, как малое дитя — почему сразу после сражения была ловушка?
Огромная юла кружилась на одном месте посреди просторного зала. Казалось, ей достаточно одного неловкого толчка, чтобы она упала, зацепив лепестками каменный пол.
Лепестки то складывались во время вращения, то поднимались, обнажая бритвенно острые клинки.
Дверь за спиной чародея втянулась в стены, обратилась ничем. Бежать было некуда. Будто озорливый пёс наконец получивший свободу, жужжа как рой пчёл, юла сорвалась с места. Она неслась прямо на Последнего из Двадцати. Словно в отчаянии он встретил её клинком — кружащаяся проказница поняла, что ей отнюдь не рады, и после удара потянулась в сторону.
Лезвия высекали искры, едва коснувшись стен. Будто им было зверски больно, они тотчас же отталкивали нахалку прочь. Еще минутой назад шустрый вихрь смерти обратился в молниеносный. Рун едва успевал отбить мчащуюся на него погибель или рухнуть в сторону.
Бедолагу с ног до головы пробил холодный пот. Тело с каждым мгновением не без ужаса ожидало, что беспощадная сталь лизнёт — руку, ногу, щиколотку. И тогда конец, нет больше никаких охранков…
 
Парень соображал судорожно и плохо. Нутро требовало импровизировать — иначе из этой комнаты он выйдет разве что в виде фарша.
Здравый смысл противился импровизации всеми силами — что толку тратить на неё силы? Думай, пожимал он плечами, посмотри вокруг — должно же быть что-то, что выключит эту адскую машину! Где-то в недрах сознания зло ухмыльнулся мастер Рубера, приговаривая собственную мудрость, что только дурак дерётся с ловушкой.
Мудрец же думает, как её обмануть.
Рун поспешил прочь, но слишком поздно. Лезвие тотчас же вспороло рукав, брызнула кровью на стену — внутри чародея все взорвалось болью. Он рухнул на пол, закрывая порез ладонью. Под ней пульсировало тёплым и влажным, воображение спешно слало в голову мысль о том, что руки больше нет.
Рука была на месте. Стиснув зубы, чародей попытался встать на ноги и вдруг осознал, что нажал ногой на пластину. Та озарилась голубым, но не обжигающим пламенем. Парень понял, что это свет пробудившейся в нём надежды.
Пол был выстлан неравномерной плиткой — среди круглых особняком пробивались большие и овальные — ровно такого размера, чтобы на неё можно было ступить ногой.
Рун кошкой нырнул в сторону следующей, та зажглась, как и предыдущая. Здравый смысл заставил его проверить, ступить ногой на обычную плиту — свет тотчас же сгинул, будто его и не было.
Стоять можно только на этих плитах.
Юла, будто брошенная дева, в отчаянии спешила ему навстречу. Она норовила нырнуть лезвием под клинок, опробовать на вкус ноги чародея, ужалить в плечо, живот и спину.
Словно назло ему, ведая о каждой его неудаче, бесовка-великанша склонилась, подмигнула, показав язык и затрясла костьми в ладони. Ска пропускала свой ход, где-то по ту сторону проигранцы ликовали своему отрыву.
Он сбивался ещё дважды. Кровоточили плечо и колено — Руну казалось, что он в любой момент утратит силы, упадёт — и проснётся уже в новом для себя качестве. Кровь алым потоком лилась под ноги, подошва ботфорта норовила заскользить по плите в самый неподходящий момент.
Сложность ловушки определялась белой костью. Позади пылали огнём уже четыре, Рун стоял на пятой плите, судорожно выискивая последнюю. Юла ударилась об угол, отскочила к середине, срикошетила, на мгновение задержалась на одном месте. Последнему из Двадцати в какой-то миг показалось, что она на самом деле живая. Будто дикая рыба-людоед она идет лишь на запах крови и ничто её не остановит.
Силы норовили покинуть чародея вместе с кровью. Раньше ему это показалось бы детской глупостью — маг способен затягивать раны и восполнять силы напрямую из маны. Бодрствовать столько, сколько потребуется. Сейчас же его валила с ног невесть откуда навалившаяся усталость, делая каждое новое движение ватным, непослушным, до бесконечного тяжёлым.
Ловушка.
Чародей запоздало понял, что шестой нажимной плиты попросту нет. Глаз метался от одного зажженного овала к другому, тая тщетные надежды вычислить тайну узора, или системы по которой они расположены. Там, где должен был быть последний овал не было ничего. Бесовка послала юному чародею воздушный поцелуй, на миг оттянув край набедренной повязки. Лицо острозубой дьяволицы посетила самая зловещая улыбка, которую Рун только видел.
А что, вдруг спросил он самого себя, если надо прыгать наугад? Или нужна была особая последовательность, которую он не сумел соблюсти?
Визжа и кромсая воздух, юла понеслась на него. Лепестки, казалось, резали ломтями всю прошлую жизнь чародея на части. Рун выдохнул и вдруг осознал, что видит ту самую треклятую, шестую пластину — у самого входа.
Не допрыгну. Он сказал это самому себе уже в воздухе. Не допрыгну — слишком большое расстояние, нет места для разбега, да и разве может человек совершить такой прыжок без волшебства?
Он жаждал только одного — зажмуриться. Не получалось. Ноги, словно заведённые, перебирали, молотили по воздуху, коснулись твёрдого — оттолкнувшись от самой верхушки юлы он прыгнул еще раз.