Последний из Двадцати (СИ)
Неказистый, сухопарый, почти старик — не ровня старому Мяхару по возрасту, но всячески стремился его догнать. Торчащие к низу усы, густые брови, скрывающее лицо шляпа с широкими полями.
Двенадцатый знал, где Бука сейчас — и уже этим заслужил право умереть человеком.
Рун убивал легко и непринуждённо. Жалость, иногда давившая на совесть при казни крестьян сейчас спала крепким сном. Испытывать что-то кроме абсолютного равнодушия к тем, кто убил его собратьев, он считал недостойным.
Поначалу он хотел обращать в камень всех и каждого, кто хоть сколько-то причастен к нападению на Шпиль. Вскоре он понял, что ещё пара дней поисков — и он будет таскаться не с напоясной мошной, но с заплечным мешком на спине. Перспектива казалась ему не шибко радужной.
Бука притаился в Холмистой роще, недалеко от крестьянского кладбища. Юный чародей долетел порывом ветра, клочком ночной мглы спарил на высокое дерево — не заметить чадящий дымом костёр в паре ли оттуда было попросту невозможно.
Когда он увидел их, ему на миг стало смешно. Бук не растерял былой хватки и сколотил свежую банду из кучки оборвышей. Они зябко тянули руки к костру, ежились от ночного холода. Одного только взгляда на эти оголодавшие, злые разбойничьи хари хватало, чтобы понять — они мечтали разве что о крестьянине на толстой кобыле с кучей шерстяных одеял.
Рун вырвался столпом земли прямо у них из под ног. Нехитро сложенное кострище брызнуло негодяям в лица. Ошпаренные, ничего не понимающие, визжащие от ужаса они бросились в разные стороны. Если это те, подумалось юному чародею, кто должен был защищать Бука от него, то парень был крайне разочарован.
Ужас быстро сменился решительностью. Лапища разбойников тут же потянулись к ножам и топорам — по крайней мере до того момента, как они увидели своего противника.
Рун сплёл собственное тело из потока искрящихся молний. Первый — самый смелый и самый глупый, бандит не успел даже замахнуться, как его срезало потоком бушующей энергии. Разом обгоревший, забившийся на земле в страшных предсмертных конвульсиях, он стал собратьям грозным предупреждением.
Бегите, улыбался чародей, чуя как внутри него просыпается оголодавший до чужой крови хищник. Молнии в его руках обратились беспощадно жалящими плетьми. Последовавшие же совету чародея плавленым воском растекались по земле, едва успевали сделать первый шаг.
Бегите, вкрадчиво шептали сплетаемые юным чародеем заклинания. Спасайтесь! — молили проблески милосердия и не таившие надежду перебороть убийственный азарт.
Один за другим, поражённые, они находили быструю гибель: последний из Двадцати не щадил собственной маны на столь увлекательное развлечение.
Краем глаза он заметил, как неприметная тень стремглав бросилась прочь из лагеря.
Стонущие от боли разбойники молили о смерти, но Рун птицей вспорхнул в небо — по воздуху захлопали массивные совьи крылья.
Острый глаз готов был выхватить в ночной мгле любую мелочь. Слух, ставший идеальным ласкал уши: парень чуял, как тяжело дышит его будущая жертва, как хрустят сухие ветки под массивными шагами.
Добыча норовила ускользнуть: правы были те, кто звал главных зачинщиков нападения на Шпиль людьми необычными.
Назвать Бука обычным было бы оскорблением.
Разбойник менялся на ходу. На миг став теневым скакуном, он перескочил через огромный овраг. Массивная туша жеребца, будто вода, перетекла в обманчивый облик лесицы — к серой шерсти быстро липла лесная грязь, нанося природный камуфляж. Словно колокольчик, болтался из стороны в сторону каплевидный, но порядком облезший хвост.
Не уйдёт, понял Рун, быстро приближаясь к беглецу. Бек в облике лесной куницы развернулся в прыжке — и правое крыло чародея тут же обожгло болью.
Единым, сцепившимся снарядом они рухнули наземь, покатились. Рун, поборовший боль, закрылся рукой — острые клыки, метившие в шею пронзили кожу насквозь. Парень тотчас же скинул ладонь, оставив её в пасти лесицы, поспешил отрастить новую, приготовился к бою.
Напрасно.
Бук, едва почуявший свободу, выплюнул нежданную добычу, отскочил в сторону, уменьшаясь на лету. Тело хищницы тут же сменилось крохотной фигуркой — мышь полёвка, пробуксовав задними лапами, нырнула в ближайшую норку.
Здравый смысл толкал с насиженного места уже давно правивший рассудком азарт. С чего ты вообще взял, вопрошал он голосом старого Мяхара, что эта тварь — тот самый Бук? Разве ты сам никогда не кидал обманки, стремясь уйти от погони?
Рун шмыгнул носом, вытирая кровь под носом. Во рту стоял металический, мерзкий привкус. Кидал он обманки, и не раз. Вот только обманку бы он распознал за целую ли ещё по запаху.
Бегунок на его ладони вспыхнул яркой звездой, но тотчас же погас до крохотной, едва тлеющей свечи. Парень вплёл в него задачу — идти по духу свежего мышиного пота и передавать ему информацию.
Пустив по следу волшебную ищейку, он вновь отдался на волю ветра. Тот подхватил ставшего легче пера чародея, потащил за собой.
Ночная прохлада помогла ему прийти в себя. В голове вели беседы призраки учителей — старый Мяхар как всегда раскатисто кряхтел на хладнокровное спокойство мастера Рубера. Словно желая составить им приятную кампанию, к ним присоединялась извечная обитательница библиотеки Гитра.
Парень отдавал себе отчёт, что, наверно, сходит с ума. Спорить с самим собой голосами мертвых — явное безумие; но парень не собирался с этим бороться. Последний из Двадцати будто чуял, что в своём единоличном возмездии он не одинок, что мудрость и уроки старших идут за ним по следу, куда бы он не направился.
Бегунок вмешался в тот сумбур, что устроили призраки в голове юного чародея — он взял след.
Рун обрушился на то место, что коршун. Нос парня принял на себя заклинание, и лес раскрылся перед чародеем в совершенно ином обличии. Запахи, окружавшие его повсюду, резкие и слабые, защекотали ноздри. На миг он растерялся — к новой особенности, учил его мастер Рубера, поначалу надо привыкнуть.
Нити терпкого мышиного духа тянулись отовсюду, но только одна из них была с особой, почти едва различимой ноткой. Стоило отдать должное Буку — в своём ремесле он явно добился мастерства.
Заклинание с рук чародея прыгнуло сквозь толщу земли, и тут же вырвалось ветряным потоком, разрывая густо растущую траву и рыхлую, жирную почву. Мышь забилась в беспомощной попытке вырваться из крепкой чародейской хватки. Парень охладил немного собственный пыл и сызнова захлестнувший его восторг от преследования. Эта погань нужна ему живым, а ведь в таком обличии его так просто раздавить…
Словно прочитав мысли последнего из Двадцати, Бука разросся до котёнка, а после обратился дикой кошкой. Мохнатые, острые уши стояли торчком, сквозь подушки мягких и мощных лап проступили бритвенно острые когти, готовые к бою. Из глотки кошки полилось нечто похожее, на приглушенный рык.
Рун швырнул его прочь, ударил о дерево и, не давая опомнится, что есть сил приложил о землю. Мана стискивала несчастного, будто в гигантском кулаке. Рун знал, что чувство победы, ликовавшее в его душе обманчиво, как никогда. Буке нечего ему противопоставить в плане силы, но вот в умении бежать ему точно не откажешь.
Парень хлопнул в ладоши, и свежее плетение из маны тотчас же окружило беглеца прозрачным, что мыльным пузырём.
Бук понял всё и сразу, едва полоснул когтями по мнимо хрупкой поверхности своего узилища. Вновь сменил облик, сел, откинулся на спину, запрокинул голову. По лицу пленника чародея градом валил пот- от недавнего бегства, и переполнявшего его с головой волнения.
Вместо паники теперь он отдался на откуп спокойствию. Что мог сделать он сделал…
Рун утёр лоб, утерся краем плаща. Из-за этой погони он сам выглядел не лучше — невесть каким чудом измазанная грязью дорожное платье молило о стирке.
Юный чародей облизнул высохшие губы, справился с жаждой, зажмурился лишь на мгновение. Бука смотрел на него так, как должен был бы смотреть человек. Разве что в этом, подумалось Руну, он полный профан.