Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Кто это еще?
Бабушка-тетушка, лет пятидесяти, так что не очень-то и понятно, как к ней обращаться. Судя по склочному голосу — она равно обидится на любой из вариантов. В белом, туго повязанном платке, в черной кофте, длинной, чуть ли не до пола юбке, срзу видно — из тех бабок, которых хлебом не корми, дай прицепиться к кому попало. Нет, я все понимаю, война… не всех дураков убила, но я-то почему должен терпеть этот визг?
— Сидит, зенками хлопает, когда старые люди стоять должны!
«Старые люди» могли бы занять любое свободное место, трамвай шел полупустой, но, как я уже сказал: главное для этой бабки — скандал.
— Ишшо и волосы отрастил, как гриву у коня!
В этот момент меня дернул за язык сам черт, не иначе.
— Служение Господу не позволяет нам стричь волосы, — торжественно произнес я.
Бабка замолкла, как выключенная. Посмотрела на мое скорбное лицо, на волосы, на бороду, на черный костюм…
— Батюшка, прости меня, дуру старую, обозналася!!!
[1] Чистописание в школах отменили примерно с середины семидесятых. С массовым распространением шариковых ручек.
[2] Боб, один из героев мультфильма «Монстры против пришельцев». И говорил он буквально следующее: «Мозгов у меня нет, зато есть- идея!». Понятно, героя такая цитата не устроила.
[3] Опять ошибка. В пятидесятых годах — до 1961 года — ГАИ не занималась регулировкой уличного движения, это входило в функции ОРУД, отдела регулирования уличного движения. На ГАИ возлагалась функция организации дорожного движения, обоснование установки знаков и нанесения разметки, контроль за техническим состоянием улиц и дорог
Глава 51
Грустно. Уже к понедельнику опустела наша комната, да и общежитие в целом. Абитуриенты разбежались по ОРСу как… кто сказал, тараканы?!Не как тараканы, а как… как… как другие животные, вызывающие более положительные ассоциации, вот. Разбежались, чтобы последний раз вволю откормиться мамиными пирожками, а кто сомневается в том, что жизнь студента — не малиновое варенье, пусть первый бросит в меня салом.
Я проводил сестренку на вокзал, поцеловал в щечку, пообещал непременно встретить ее, если успею обернуться быстрее. И собираюсь выполнить это самое обещание. А если кто-то сомневается в том, что мои намерения в отношении этой девочки честны и чисты — тот может в меня ничего не кидать, я в него сам кину что-нибудь поувесистее.
Из нашей комнаты первым свалил Ирис, бормоча клятвы и обещая непременно привезти нам какое-то необыкновенное сало, которое во всей стране умеет делать только его бабушка. Что-то мне подсказывало, что родом он из тех мест, которые в нашем мире называются Украиной.
Кстати, комната была именно «наша», то есть заселяться мы будем именно в нее. Мне, как человеку бездомному, было неохота собирать в тюки свои вещи, которых накопилось неожиданно много, и тащить куда-то, где я буду вынужден перекантовать ближайшие недели две. Зачем? Ну так мне же надо «выписаться». Странно будет, согласитесь, если я буду весь август мозолить глаза коменданту, а потом гордо протяну ему паспорт с выпиской. Поэтому я пришел и попросил, «если это возможно», оставить нас всех в этой же комнате жить и дальше, после начала учебного года. Комендант оказался человеком понимающим и вполне дружелюбно согласился. После чего этот понимающий гад намекнул, что согласился он исключительно потому, что, со слов его знакомого, я, то бишь Ершан Ершанов, человек насквозь положительный, и, хотя немного и увлекающийся женским полом, но трудолюбивый и мастеровитый.
Этим своим комплиментом комендант обрушил нахрен все мои планы. Я-то, наивный талганский юноша, собирался тихонечко перекантоваться в уже знакомой мне кладовке в другом общежитии, под присмотром трех подружек. А так получается, что коменданты этих двух общежитий прекрасно друг друга знают и если не в первый день, так во второй, но мой нынешний комендант узнает о том, что я выписываюсь, не выезжая из Афосина. Мог бы и раньше догадаться: общежития-то — в двух шагах. Придется перебираться куда-нибудь на другой конец города… где я никого не знаю, и местность не знаю, и вообще. Эх, грехи мои тяжкие…
Вторым исчез Арман, которому, после резкого сокращения женского населения, в общежитии стало некого ловить. За ним удалился Мамочкин, которого провожала вся наша комната и половина шахматистов общежития. Он успел войти у них в авторитет, и даже записаться на какой-то самозваный турнир по шахматам, который в нашем Институте традиционно проводится между факультетами. Самозваный — потому что придумали его, организовали и проводят сами студенты, которые здесь народ шебутной и гнать их палкой, чтобы они чем-то занялись, не надо. Скорее, их придется гнать палкой, когда они чем-нибудь займутся.
Каз Зибровски исчез сразу вслед за Арманом. Вот, вроде только что сидел на своей кровати в углу, чертил непонятные мне — а возможно и самому Казу — чертежи, стрелочки и схемы, тихонько поглядывая на Армана и внутренне хихикая — это такое особое хихиканье, когда человек вроде серьезен, как надпись на надгробии, но в глазах у него пляшут целые кавалькады чертей — и вот его уже нет, как будто его унесли те самые черти, эмигрировавшие из глаз. На месте Армана я бы, заметив такой взгляд как минимум насторожился бы. Каз, какуже говорил, из тех людей, которые просто жить не могут без шутки.
Последним — не считая меня, конечно — уехал Берген. После моего трюка с милицией его отношение ко мне сменилось с настороженного на откровенно уважительное. Так что попрощались мы совершенно искренне. Нет, ну а что: человек он хороший, а то, что в голове тараканы устроили контрразведку — так у каждого свой личный сорт тараканов. Берген пообещал угостить нас самым настоящим вином с его родных гор… после чего я понял, что и мне придется «привезти» что-то «настоящее талганское». Хоть ты и вправду в Талган едь. Или темной ночью отрезай хвост у крокодила из здешнего зоопарка и копти его на костерке. Мало мне проблем — еще и это… Нет, можно, конечно, забить, ребята не обидятся, но осадочек останется. Да и… Неправильно это будет с моей стороны.
Мало мне проблем…
* * *В рамках решения одной из проблем, самой насущной на данный момент, я шагал вечером по пустынном и тихому коридору в свою комнату от Маратона. Того самого громилы-шахматиста, который, после отъезда Мамочкина, потерял своего постоянного партнера и теперь заглядывал в нашу комнату, шумно вздыхая так, что колыхались занавески.
Он тоже остался в комнате один и я открыл на него охоту, как на наиболее подходящего под мою цель: живет один, есть предлог набиться к нему в гости и он из старших курсов. Мои однокомнатники, например, вовсе не подходили.
Приманкой в моей охоте послужили, предсказуемо, шахматы. Я напросился учиться играть. На что Маратон от тоски согласился. Правда, между нами, учитель из него был не очень.
Многим кажется, что быть учителем просто: ты же знаешь, как решать всякие там дроби и интегралы и в курсе, кто был российским императором с 1825 по 1855 год[1], значит, можешь и рассказать другому. Немногие понимают, что уметь самому и уметь научить другого — разные вещи. То, что тебе кажется настолько элементарным, что ты делаешь, не задумываясь, для твоего ученика — темный лес и оттого, что ты ему покажешь, хоть раз, хоть десять — он не поймет.
Учить тоже надо уметь.
Маратон, например, учить не умел совершенно. Он путался в объяснениях, перескакивал с пятого на десятое, уходил в дебри, вспомнив «одну занимательную историю», спохватывался, что забыл о чем-то рассказать и возвращался назад, а когда ученик, то есть я, не понимал «элементарных вещей» — начинал кричать и ругаться. К его чести — не оскорбительно, весь его пыл направлялся не столько на меня, сколько на вселенную, которая допустила появление на свет вот такого вот Ершана, которые не видит разницы между длиной и короткой рокировкой[2].
В общем, если бы я и вправду хотел научиться играть в шахматы — уже заработал бы комплекс шахматной неполноценности. К счастью, мне, да простят меня шахматисты всего мира, плевать на эту замечательную игру.