Сияние жизни (СИ)

Длинная канава, выложенная изразцами, хрупкие обугленные кусты над берегами сухого, как и все вокруг, русла бывшей реки и статуя, верхняя часть которой напоминала погашенную после долгой ночи свечу: на оплывший воск кто-то изо всех сил дунул, сшибая с него капли, вытягивая оплавленный материал прочь от горячих могучих губ.
На одном из наплывов, обезобразивших — или украсивших? — скульптуру, сидел Каору: серый пыльник-комби разведчика, расслабленная поза и никакой маски. Синдзи заложил полукруг рядом со статуей, и Нагиса приглашающе похлопал по ноздреватому камню рядом с собой: мол, присаживайся, поговорим.
— Что мы тут делаем? — спросил Синдзи, вертя головой.
— Сидим. Разговариваем, — тонкие губы Нагисы растянулись в ухмылке.
— Понятно.
— Что именно?
Он недоумевающе посмотрел на беловолосого, но тот был убийственно серьезен.
— Что именно тебе понятно? — переспросил Нагиса. — Где мы? Кто я? Кто ты? Что тебе понятно?
Синдзи молчал и смотрел на Каору — без удивления или злобы. Безумие собеседника, безумие сна, свое собственное безумие: чему уже удивляться, на что злиться? Мгла вокруг колебалась, туман закручивался сияющими завитками вокруг статуи. «Она зверски фонит», — некстати вспомнил Синдзи и вдруг сказал:
— Я уже был здесь.
— Ты всегда где-то уже был. Что тебя удивляет?
— Я и не говорил, что удивлен, просто… Узнал это место.
— Да… Поговорим об Аянами? Она ведь неподалеку умерла?
— Да.
— «Да — поговорим» или «да — неподалеку умерла»?
Он опустил голову, а Каору беззаботно продолжал:
— Этой статуе досталось дважды: в первый раз она потекла во время Второго Удара, который очистил этот континент от людей, а во второй раз — в твоей личной катастрофе. Крохотная метка, объединившая твою смерть со смертью уймы народа.
— Мою… Смерть?
— Да. Ты умираешь. Как я и говорил. Помнишь? Ты на самом деле «вроде как». Ты ее не пережил, просто получил отсрочку.
— Но почему?! — Синдзи почувствовал боль, поднимающуюся из мерзких и зловонных уголков сознания. — Я что, никто без нее? Да что она такое?! Я как-то ведь жил раньше! Жил!!!
Каору покивал головой, и он затих, видя скорбь на клейменном безумием лице.
— Это очень грустно, Синдзи-кун. Ты даже не представляешь насколько. Да-да, не представляешь, не спорь… То, из-за чего ты так ценен, тебя же и убивает. «А-10», способность к синхронизации. ЕВА — придаток, возведенный руками человека, но даже с ним ты можешь сливаться в одно. А она — такая же, как ты.
Синдзи вцепился в камень, будто боясь, что его сейчас сдует:
— Так я и Аянами…
— Да. Если тебя это утешит, она бы тебя тоже не пережила.
— Это не… Любовь?
Каору захохотал:
— Любовь? Синдзи-кун, ты неподражаем! Что такое слова? Почему они так нужны тебе? Ты живешь в мире, где усилием мысли отправляешь в полет стаю смертей, где можешь быть всесильным, но…
Он вдруг замолчал и вперил алый пылающий взгляд в Синдзи:
— Скажи, мой друг, ты хоть раз сказал ей, что любишь ее? Облекал душу в слова?
Икари помотал головой. Во рту было гадостно, а уж что творилось на душе…
— Вот. И вам обоим было хорошо, вы были одно. Без слов.
— Без слов… — эхом отозвался Синдзи.
— Я бы не хотел играть в слова, но лучше, чтобы ваши чувства не назывались любовью, — нараспев сказал Каору. — Не хочу думать, что такое прекрасное чувство так жестоко убивает. Хотя… Люди часто воспевают смерть.
Каору забросил руки за голову и медленно лег на горячий камень, глядя в серое низкое небо. Синдзи проследил его взгляд и увидел, что над ними закручивается вихрь.
— Это твое пробуждение, — тихо сказал Нагиса. — Ты проснешься, наверное, в последний раз. Пока Сорью напилась, воспользуйся ее мягкостью, насладись ее телом. Пойди, скажи полковнику, что ненавидишь ее, что не простил ни за доверие, ни за смерть Рей. И умри. Да, умри.
Синдзи дрожал и понимал, что он хотел бы сделать именно это, если бы знал, что ему остался час-другой жизни. Мантра «Это же мой сон… Это же мой сон…» не спасала: он явственно ощущал, что ему влезли в душу, прочитали там самые грязные страницы, плюнули туда и разочарованно захлопнули книгу.
 
— Я… Не хочу…
— Какой она была? Она правда часть тебя?
Нереальные пылающие глаза взорвали его голову болью.
— Д-да…
— Думай о ней.
Вспышка.
— Вспоминай о ней.
Боль.
— Чувствуй ее.
— Нет!
— Покажи мне ее.
Каору держал на ладони пульсирующий шар света, а другой рукой ухватил Синдзи за загривок, заставляя вглядываться в сияние. Вихрь образов, боль в голове, и боль во всем теле, и страх, и… Он видел, как что-то течет из него в этот шар, вливается и меняет его, как увеличивается в размерах странный предмет, как дрожит рука Каору под тяжестью пылающей ноши. Сфера полыхнула белым, голубым и красным, и Синдзи вдруг понял, что смотрит в еще одну пару рубиновых глаз.
«Икари? Это ты?»
Синдзи вскочил, видя только гулкую тьму. Мир растворялся в пульсе, бьющемся, как пулемет, а затхлого воздуха с металлическим вкусом не хватало — словно после заплыва под водой.
— Тихо, тихо, Синдзи-кун.
Он вздрогнул и не сразу узнал хрипловатый голос юродивого.
— Т-ты… Я…
— Сон. Разумеется, сон.
— А…
— Аску вызвала Мисато-сан.
Синдзи замолчал и прислушался: Нагиса дышал так же тяжело, как и он сам. Молчание затягивалось, и Каору, наконец, поднялся с кровати:
— Можно понять женщин, боящихся рожать. Но я все равно не понимаю.
— Что?
— Держи свою силу, Синдзи-кун. И больше никому не отдавай. Даже мне.
Слегка дрожащая рука ухватила его за запястье и поднесла к чему-то теплому и немного влажному. Мягкая кожа щеки — слишком мягкая! — мокрые волосы, прилипшие к этой щеке, самую малость вздернутый нос, тонкие мягкие губы… Он вздрогнул, и во тьме перед ним вспыхнуло пламя — обжигающее пламя тяжеленной сферы, в которой будто всплывал из невозможных глубин образ.
— А… — он запнулся. — Ая… Аянами?
— Я здесь, Икари.
Голос. Голос, которого уже не должно быть.
— Ты… — он изо всех сил старался, но ничего громче шепота не мог из себя выдавить. — Ты вернулась?
— Я должна.
— Аянами, но ты же…
— Я должна быть рядом. Должна быть с тобой, — сказало невидимое чудо ровным голосом. — Тебе должно быть хорошо.
Синдзи вдруг похолодел, а тьма немного подумала и невозмутимо закончила:
— Ты моя жизнь, и я сделаю все, о чем ты попросишь.
Он хотел закричать, но горло ему не подчинилось, а у самого уха прозвучал задумчивый голос с пляшущими нотками безумия:
— Любовь, Синдзи-кун? У тебя чертовски странные представления о любви…
  
Глава 14
 
— Синдзи-кун? Входи, конечно.
Полковник приказала кому-то выйти. Проходя мимо Синдзи, предыдущий посетитель без слов потрепал его по плечу и ушел по лестнице наверх — в боевую рубку. «Кагитару», — подумал Синдзи и отстраненно представил усыпанную бумажными завалами крохотную комнатку, конверты, карты, полуразобранный «люгер» Мисато-сан… Он нащупал стул и сел напротив стола командира экспедиции.
— Что тебе? — утомленным голосом спросила женщина. — Выкладывай побыстрее.
— Я… Хм, не знаю, как начать.
Он все еще ничего не понимал, но точно знал одно: необходимость отчитаться перед Кацураги о воскрешении Рей — это словно целительная отдушина, которая позволит ему переложить хоть капельку своего безумия на другого человека.
— Я… — начал Синдзи и замолчал. Слова упорно отказывались ему служить. — Сам не понимаю… Но, Мисато-сан…
— Да что такое?! — зло рявкнула Кацураги, повышая командирский голос.
Синдзи вздохнул: металлический лязг хорошо — хоть и временно — прочистил голову.
 
— Около двух часов назад в нашей каюте появилась старший сержант Рей Аянами.
Хорошо понимая женщину, Синдзи вслушался в молчание, отчетливо пахнущее недоумением и даже испугом. «Чокнутый пилот в самом разгаре чокнутой миссии. Я бы даже посочувствовал вашим ощущениям, Мисато-сан». Пауза затягивалась, и он понял, что чего-то не учел. Кацураги со скрежетом отодвинула стул, молча встала и обошла его, оглушительно громко бухая сапогами по железу, а потом открыла дверь. Синдзи вздрогнул от еще плотнее сгустившегося молчания, которое прервал невозможный голос: