Воронье царство (СИ)

— Как могу быть не врагом, если я служу нашей родине, — и снова упрек. — Полководец отправил меня посмотреть, что тут творится.
— Насмотрелся?
— Вдоволь.
— И на чем попался?
— Хотел уберечь девчушку от твоих извергов.
Корвус не сдержал смешка, звонким эхом отразившимся от каменных стен.
— Сколько зим, Хальвард, — пробуя давно забытое имя на вкус, проговорил Корвус, — а ты ни капли не изменился. Успешно хоть?
— Зарубил бы всех, то не был бы здесь, — нахмурился пуще прежнего. — Почему ты это творишь? Зачем тебе столько крови на руках?
— Так надо, — Корвус махнул рукой, отгоняя тени, стянувшиеся к жаровне в ожидании его воли. Вот уж действительно расточительная трата сил — два призыва и все без толку, головная боль и скверное расположение духа на ближайшие дни обеспечены.
— Кому? — возмутился брат. — Тебе? Твоему богу?
— Всему северу, как бы тщеславно это не звучало. Да, плата высока, но иначе никак.
— Я не понимаю.
— А желаешь понять?
Корвус подошел ближе. Брат всегда отличался внушительным ростом, не помогали царю и высокие каблуки сапог, потому смотреть в его недоумевающие глаза пришлось снизу вверх.
— Что же прикажешь с тобой делать, Халь? Взял бы с собой, чтобы ты лично убедился в моих словах, только как я могу доверять тебе, когда ты пришел шпионить и убивать моих солдат? Молчишь?
— Ты предлагаешь мне последовать за убийцей?
— Убийцей, тираном, узурпатором — называй как душе угодно. Да, не твой метод, согласен. Но и не в моих правилах кого-либо о чем-то просить. Поэтому я предложу лишь один раз. Докажи мне свою верность, и я покажу тебе лицо истинного врага.
— И как же мне ее доказывать с кандалами на руках?
— Начни с малого, скажи, один ли ты здесь…
========== 11. День последней жатвы ==========
Судя по приготовлениям, Жатвенник в Равнице намеревались встречать с размахом. Словно таламийские земли и не раздирались войной, а под стенами города-крепости не стояло лагерем черное войско. Запах свежеиспеченных калачей стелился по округе, фасады домов и лавки торговцев украшались венками из рябины, а на улицах тут и там встречались жители в ярких нарядах да слышался звонкий смех детворы, радующейся угощениям. С одной стороны, жизнерадостность горожан грела душу, и дышалось оно как-то легче, когда шагаешь по этим самым улицам, не таясь. Только разбивалась вся радость о колкие и пугливые взгляды прохожих, о никогда не скуднеющие ряды виселиц да о высокие клети, заготовленные на задворках крома, там, где за крепкими дверями располагался вход в подземные казематы. От одного взгляда на тугие прутья делалось дурно и тошно. Неужто Раунхильд правду говорил, неужели не только кровь домашнего скота прольется завтра по случаю окончания жатвы да во славу богов? «Бога», — горько поправил себя жрец.
До прогулки, рано утром, придав захваченному святилищу надлежащий их нуждам вид, врановые жрецы провели совместный обряд. Со времен обучения Риван не участвовал ни в чем подобном, когда десятки жрецов в полной тишине усаживаются вокруг общей чаши, в которой мерно тлеют травы, все как один вдыхают их аромат, и не теряя общности, чувствуя всеми, даже самыми потаенными, уголками души присутствие братьев рядом, переступают грань миров. А затем, приведя в порядок мысли и чувства на «той стороне», возвращаются, чтобы выслушать наставника, кем для жрецов Корвуса являлся Раунхильд. Он говорил уверенным спокойным тоном, по всей видимости, не в первый раз повторяя эти слова:
— Мы всегда были истинными проводниками между обителью богов и простым народом. Никому иному, кроме как врановым жрецам, не удалось достичь такого единства со своим покровителем, никто другой не слышит своих богов так отчетливо, как слышим Бога-Ворона мы. Потому не стоит ставить под сомнения указанный нам путь, ибо воля мудрого бога предельно ясна — мы должны приложить все усилия, чтобы помочь его сыну исполнить свою миссию. Перед Корвусом стоит великая цель по объединению севера, мы же в свою очередь должны делать то, что хорошо умеем — быть связующим звеном. И пока наш царь подчиняет новые земли, нам назначено донести до его народа, что им ничего не грозит, покуда их сердца будут открыты для мудрого бога.
 
Как Риван ни силился, он не мог понять, верил ли Раунхильд сам в то, что говорил, но одно было ясно — внемлющие его речам жрецы впитывали каждое слово без малейшей тени сомнения, старшие братья согласно кивали, в глазах же юнцов горела неподдельная гордость. Раун, как его назвал колдун, напомнил о важности обрядов, о необходимости сделать так, чтобы ни одна капля крови в этой войне не пролилась напрасно. Словно это что-то меняло для сложивших голову, будто сама по себе жизнь вдруг перестала быть бесценной. Риван слушал Раунхильда, опустив глаза, боясь выдать свои истинные чувства.
По окончанию наставлений старший жрец выбрал тех, кто останется практиковать в Равнице после того, как реильская армия продолжит свой поход. А затем в гонтину впустили местных жителей, что решились прийти за советом к вестникам мудрого бога. Чувствовалась неловкость сродни страху, с которой горожане обращались к жрецам, за время войны некогда привычное общение с Богом-Вороном стало не просто запретным, а как будто чем-то пагубным. Но иного выхода у горожан не было, завтра только мудрому богу они смогут воздать почести и преподнести дары, и только у него будут просить о плодородии на будущий год да о благополучии семей. Не многие готовы пойти на риск и тайком почитать своих излюбленных покровителей, поэтому, как народ принял при старой власти указ, что Богу-Ворону молиться запрещено, так и сейчас, хоть и с опаской, но делал то, что велено и дозволено. А врановые жрецы в свой черёд старались сделать все возможное, чтобы люди чувствовали себя комфортно в их обществе, говорили мягко и с пониманием относились к каждой, даже самой незначительной, проблеме. И на удивление Ривана, Бог-Ворон с охотой отвечал вопрошающим через братьев, которых Раунхильд определил под обряд, усадив их уединенно чуть в стороне, так, чтобы сами беседы с мудрым богом оставались личными, как и подобает.
Но с таким трудом налаженная идиллия грубо прервалась, когда один из прихожан, щуплый паренек, кинулся с ножом на жреца. Стража среагировала быстро, бунтаря скрутили и увели, а жрец отделался лишь несколькими легкими порезами. Несмотря на то, что его жизни ничего не угрожало, Раунхильд попросил тех горожан, кого не напугала потасовка, оставить гонтину, дабы они могли оказать помощь своему брату и подготовиться к завтрашним ритуалам.
Так до середины дня жрецы и провели в сборах, после чего Раун отпустил всех желающих в город, строго-настрого запретив покидать оживленные улицы, патрулируемые солдатами. Прогуливаясь, Риван прокручивал в голове услышанное из уст старшего жреца. Зачем Богу-Ворону насильно объединенный север? Что же это за миссия такая у Корвуса, что оправдывает столько боли? И сколько вообще правды в этих словах? Жрец, собираясь с мыслями, пытался определиться с вопросами, что хотел бы задать Раунхильду. И самым жгучим из них, хоть и небескорыстным, был о том, что же тот нашел в Риване интересного?
Когда смотреть на беспечных гуляк стало совсем невмоготу, Риван вернулся в святилище. Не привыкнув к полумраку после яркого и еще теплого осеннего солнца, жрец не сразу приметил Раунхильда.
— Тебя-то я и жду, — сухость тона и сурово сведенные светлые брови напрочь перечеркнули всю волевую подготовку к разговору со старшим жрецом. — Идем.
Риван хотел было поинтересоваться, стряслось ли чего, но слова застряли в горле, и дурное предчувствие накрыло с головой, когда стало понятно, что оказавшись на улице, они направились к тем самым клетям. Возле которых жрецов ждал лично реильский царь, и все в нем — скрещенные на груди руки, надменный взгляд и гневный излом губ — говорило о том, что не для приятной беседы он позвал сюда Ривана. Стоило, наверное, поприветствовать Государя, но тиски еще сильнее сжали глотку, а ожидание недоброго сковало мысли. Корвус смерил взором жреца, словно увидел в первый раз, а затем беззлобно, но уничтожающе проговорил: