Спасти СССР. Манифестация II (СИ)
‒ О, диалектика Гегеля! ‒ звонко засмеялась Чернобурка. ‒ Узнаю!
«А и правда ‒ пятый месяц, ‒ подумала, удивлённо покачивая головой, Мэри. ‒ Вроде и немного, но какая бездна впечатлений!»
Да, самое важное ‒ людей ‒ она разглядела не сразу, их долго заслоняла внешняя непохожесть местной жизни, проявляющаяся во множестве деталей быта. Отсутствие супермаркетов, длинные сугробы по обочинам улиц, множество газетных стендов и обилие красного в наружной агитации... Ко всему этому надо было привыкнуть.
Вообще, она поначалу наивно полагала, что для понимания этой страны нужно обязательно проникнуться духом коммунистических ритуалов, и раз за разом честно пыталась их постичь. А потом однажды ей вдруг открылось, что даже сами их участники считают всё это бессмысленным. Открытие её ошарашило, потому как вера советских людей в светлое коммунистическое будущее, порой переходящая, с американской точки зрения, в жертвенность, не вызывала сомнений.
«Вероятно, ‒ думала она, ‒ они хранят эту веру в сердце, в «церкви, что в рёбрах», а публичные ритуалы сохранили своё звучание только для поколения, что их породило и сейчас почти ушло. Наверное, это даже уважительно ‒ сохранять всё как есть, пока живы эти люди».
Объяснение выглядело логично. Но всё равно у Мэри оставалось ощущение, что она не успела понять здесь что-то очень важное, и это её беспокоило. Впрочем, время ещё оставалось.
«А если случится... ‒ что может случиться, она даже про себя суеверно не проговаривала, но пульс начинал при этом частить, а щёки вспыхивали, ‒ то времени будет много».
Завтрак постепенно завершился, и отряд, оставив в лагере дежурных, двинулся на последний в этой экспедиции поиск. Стоило чуть пройти по полю, как вокруг стало понемногу темнеть. С востока, гася утреннее свежее солнце, потянулась дымка. Она быстро густела, превращаясь в плотный облачный слой. Пошёл по вершинам, по траве ветер, не стесняясь прохватывать людей своими знобкими касаниями. Потом отряд втянулся в угрюмый ельник, и под ногами зачавкали складки тяжёлой грязи.
Мэри почувствовала, как вокруг этого дивно начавшегося утра начинает что-то сгущаться, скручиваться ‒ тёмное и тягучее, лишающее его всякого смысла и счастья. Куда ни кинь взгляд, всюду были ломаные стволы и неопрятный лесной хлам ‒ местами подсохший, местами облепленный грязью, оставшейся после обтаявшего снега.
Лес в глубине своей был ещё мёртв, даже первые признаки ранней зелени не производили впечатления пробудившейся жизни, уж очень она здесь была тихой и невыраженной. Скорее, это была не жизнь, а смутные намёки на присутствие в мёртвом краю чего-то живого. Казалось, что погибшие и безнадёжно высохшие, здесь перешёптываются, протяжно поскрипывая, сами деревья, неявно и приглушённо, словно бы действительно неживые голоса.
«Как в хоррор-муви, ‒ невольно поёжилась Мэри и заозиралась с опаской. ‒ Хотя, собственно, почему «как»? Сейчас опять примемся собирать черепа как грибы».
Она не знала, сколько убитых тут людей уже никогда не встанут из тяжёлых пластов топкой глины. Но после сегодняшнего рассказа Андрея догадывалась, что их много, очень много. Может быть, ей вообще не дано представить сколько, и от этого становилось ещё страшнее и неуютнее.
Теперь её даже смущали аккуратные и ухоженные мемориалы родной страны. А ведь русские, такое впечатление, даже гордятся этой своей неприбранностью и неухоженностью, своими ужасными потерями в прошлом.
Отсюда, из этого леса, крайне неуместной казалась та просьба, исполнить которую она необдуманно подрядилась. Нет, серьёзно, вот чем она думала, принимая условия своего нелюбимого государства?!
Не оправдались и настойчивые предупреждения консульских о провокациях и вербовке со стороны зловещего КГБ, и не только у неё ‒ коллеги при встречах лишь пожимали плечами. Никто не пытался продать что-нибудь запрещённое или навязать знакомство и залезть в душу. Даже Светка-Чернобурка стала подругой не сразу, и первоначальный ледок в отношениях Мэри приходилось проламывать самой.
И как же ей, Мэри, повезло, что не пришлось предавать! Никто в её школе не подошёл ни под один перечисленный цэрэушниками особый признак! От этого она испытывала крайнюю степень облегчения. А ведь кого ни возьми ‒ что откликающегося на смешную кличку Пашу, что стеснительного до крайности интеллигентного мальчика-армянина или вот этого удивительного Соколова, что походя закручивает вокруг себя и людей, и события ‒ по отношению к каждому из них это было бы предательством. Сейчас, в этом влажном и тёмном лесу она это отчётливо понимала. И пусть такого не случилось, но само то, что она, Мэри, так легко на такое согласилась, вгоняло её в стыд.
«Нет, ‒ мотнула она головой, ‒ из этого надо вынести урок: пусть лучше мною остаётся недовольно государство, чем я сама. Выбор прост ‒ надо только не забывать, что он есть. Всегда есть».
Отряд тем временем вышел к неширокому лесному ручью и двинулся вверх по его течению. В медленных струях постепенно спадающей талой воды ещё болталась какая-то сомнительная черно-ржавая слизь. В русле чуть заметно проглядывали рыжие хлопья с жёсткими фестонами по краям. Местами они выползали на берег, превращаясь в останки убийственно-хищных металлических конструкций.
Наконец, отряд свернул левее и почти сразу вышел к знакомому уже месту ‒ лесному озерцу метров в десять диаметром, удивительно правильной круглой формы. На берегу лежал опрокинутый десятилетия назад ржавый патронный короб к советскому пулемёту.
Мэри взглянула сквозь прозрачную воду на дно этой старой воронки и вздрогнула: там темнели, уходя вглубь, солдатские сапоги. Разгулявшееся воображение дорисовало остальное, и пришлось кусать губы, чтобы не закричать на весь лес от охватившего её ужаса: смерть, хорошо здесь погулявшая, не ушла, а лишь притаилась.
На поляне за этим озером Андрей, шедший первым, наконец остановился. Достал карту, компас и принялся что-то прикидывать.
‒ Так, ‒ взмахнул рукой, указывая фронт, ‒ отряд, в шеренгу становись.
Мэри заняла привычное место на левом фланге.
‒ Начну с главного, ‒ начал Соколов веско и обвёл строй неожиданно жёстким для подростка взглядом. ‒ Остался один сегодняшний выход, и мы завершаем экспедицию. Она прошла хорошо, и не потому, что мы многое нашли. Мы все живы, мы все целы ‒ вот это самое важное. Так оно и должно остаться.
Директриса и военрук, стоявшие за его спиной, одновременно кивнули.
‒ Напоминал, напоминаю и буду напоминать: ничего с земли не поднимать. Вообще ни-че-го. Показалось, что нашли что-то интересное ‒ зовём нашего взрывотехника, ‒ Андрей повёл подбородком на усатого прапорщика с миноискателем, ‒ Вячеслав Иванович проверяет, даёт добро, и только после этого, но никак не раньше, начинаем трогать находки руками ‒ и только под его присмотром. Говорил и ещё раз повторяю: это не место для игр. Здесь умирали. Здесь можно умереть и сейчас.
Андрей взглянул на часы и продолжил:
‒ Время ‒ девять пятнадцать. На поиск у нас четыре часа. Потом обед, подготовка к завтрашнему свёртыванию лагеря и захоронению останков. Паша, ты ‒ левый фланг. Идёшь вон от того выворотня, азимут ‒ триста десять. Сёма, твой фланг ‒ правый, от тех трёх берёз. Азимут тот же. Фронт ‒ шестьдесят метров, между собой держим дистанцию в три-пять метров. Идём медленно, никуда не торопимся, смотрим внимательно. Доходим до вырубки, там привал, потом прочёсываем участок в обратном направлении. Вопросы? Нет? Отлично, по местам и за работу.
Там же, чуть позже
За полдня мы подняли ещё двух «верховых».
Одного заприметили как обычно ‒ по пробитой советской каске. Затылочной кости не было, и мох плотно заполнил череп изнутри. Когда Зорька вытряхнула бурый ком, проняло даже меня: на миг показалось, что выпали чудом сохранившиеся мозги ‒ настолько плотно отпечатался внутричерепной рельеф.