Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

За это мы с Натальей и ухватились, чтобы отвести его. Я должен был идти, потому что он мой брат. Наталья, понятное дело, тоже, потому что она его жена. Она должна была вести его под руку, тащить на своих плечах всю дорогу туда и, возможно, обратно, а он в это время мучился под тяжестью собственного груза – под тяжестью надежды.
Я и раньше знал, что было там, внутри у Натальи. Знал ее немного. Знал, к примеру, как одиноки ее круглые, твердые ноги, горячие, как камни под полуденным солнцем. Я знал. Мы много раз оставались вдвоем, но каждый раз между нами проскальзывала тень Танило. Мы чувствовали, как его покрытые язвами руки встревают между нами и уводят Наталью, чтобы она продолжала ухаживать за ним. И что так будет всегда, пока он жив.
Теперь я знаю, что Наталья раскаивается в том, что произошло. И я тоже раскаиваюсь. Но это уже не спасет нас от угрызений совести и никогда не принесет нам покоя. Мыслями о том, что Танило все равно суждено было умереть, что его час уже пробил и что не было смысла идти в Тальпу, так далеко, – этими мыслями нас теперь не успокоить. А он почти наверняка умер бы здесь точно так же, как там. Разве что здесь это случилось бы немного позже. Потому что все те страдания, что он перенес в пути, вся кровь, которую он потерял, вся его бессильная ярость – из-за всего этого он умер раньше. Хуже всего то, что мы с Натальей пинками подгоняли его даже тогда, когда он уже не хотел двигаться дальше. Когда понял, что дальше идти нет смысла, и стал просить вернуть его домой. Мы собственными руками волочили его по земле, чтобы он хоть как-то шевелился, и отвечали, что вернуться уже нельзя.
«До Тальпы отсюда ближе, чем до Сенсонтлы». Вот что мы отвечали. Но до Тальпы было все еще далеко – много дней пути.
Мы хотели одного: чтобы он умер. Честно говоря, мы хотели этого еще до того, как вышли из Сенсонтлы. И каждую ночь, что мы провели в пути до Тальпы, мы тоже хотели этого. Сейчас это трудно понять, но я очень хорошо помню, что тогда мы хотели именно этого.
Я помню эти ночи. Сначала мы разводили костер. Потом костер догорал, тлеющие угли постепенно гасли и превращались в пепел. Тогда мы с Натальей искали, где укрыться от света ночного неба. И там, вдали от глаз Танило, прятались среди безлюдной степи и глубокой ночи. Одиночество толкало нас друг к другу. Оно толкало Наталью в мои объятья, и ей от этого становилось легче. Она чувствовала, будто все тело ее отдыхает, забывала обо всем и скоро засыпала. Казалось, ее тело испытывает огромное облегчение.
Земля, на которую мы укладывались, еще не успевала остыть. И плоть Натальи, супруги моего брата Танило, тоже нагревалась от тепла земли. Взятые вместе, два этих тепла превращались в нестерпимый жар, который среди ночи будил ото сна. Тогда мои руки устремлялись к Наталье и ходили туда-сюда по жаровне, в которую превращалось ее тело. Сначала слегка, а потом – стискивали так, будто хотели выжать из ее тела кровь, всю до последней капли. И так раз за разом, одну ночь за другой, до рассвета. На рассвете холодный ветер гасил жар в наших телах. Вот что мы делали с Натальей у дороги на Тальпу, когда сопровождали Танило, чтобы Святая Дева спасла его от страданий.
Теперь это в прошлом. Танило спасся уже от самой жизни. Он больше не сможет жаловаться на то, какого труда ему стоила эта жизнь. На свое изуродованное тело, полное гнилой воды, которая сочилась из каждой трещины у него на ногах и руках. На эти огромные язвы, которые вскрывались медленно, тихо-тихо, а потом из них пузырями выходил воздух и этот гнилостный запах, который повергал всех нас в ужас.
Теперь, когда он умер, мы, конечно, думаем обо всем этом иначе. Теперь Наталья плачет по нем: наверное, для того, чтобы он – там, где он сейчас, – увидел эти страшные угрызения совести, которые камнем лежат у нее на душе. Она говорит, что в эти последние дни чувствовала рядом с собой лицо Танило. Единственное, чем он мог с ней соприкасаться: лицо, вечно покрытое потом от усилия справиться с болью. Лицо, которое приближалось к ее устам, пряталось в волосах, умоляло о помощи тихим-тихим голоском. Наталья рассказывает, что он говорит, будто наконец-то вылечился. Что его больше не мучают боли. «Теперь я могу быть с тобой, Наталья. Помоги мне быть с тобой». Так, мол, он сказал.
 
Не успели мы выйти из Тальпы, оставив его глубоко-глубоко в этой яме, как Наталья забыла обо мне. Я прекрасно помню, как сверкали прежде ее глаза – словно две маленькие лужицы под лунным светом. А теперь ее взгляд затуманился, глаза поблекли – она будто искупала их в пыли. Будто потеряла зрение. Для нее теперь не существовало ничего, кроме ее дорогого Танило, за которым она ходила все то время, пока он был жив, и которого похоронила, когда настал черед умирать.
Мы шли двадцать дней, прежде чем выйти к большой дороге на Тальпу. До того времени нас было трое. Но здесь к нам с разных сторон стали присоединяться люди. Люди, которые, как и мы, словно притоки, впадали в эту широкую, похожую на речное русло, дорогу. Течение этой реки толкало нас вперед, и мы шли. Кто-то будто тащил нас волоком, подталкивая со всех сторон, дергая за пыльные нити, которыми были обвязаны наши тела. Потому что из-за топота ног с земли постоянно поднималась белая пыль, похожая на кукурузную муку. Поднималась высоко вверх, потом снова падала вниз. А ноги при ходьбе ворошили ее и заставляли подниматься вновь. Пыль круглые сутки висела вокруг нас – снизу и сверху. А наверху, над землей, раскинулось небо – пустое, без единого облака. Только пыль. Но пыль не дает тени.
Нам приходилось ждать ночи, чтобы отдохнуть: от солнца и от этого белого света, который шел от дороги.
Потом дни начали становиться длиннее. Мы вышли из Сенсонтлы в середине февраля, а теперь был март и рассветало очень рано. Не успевали мы закрыть глаза на закате, как нас тут же снова будило солнце. То самое солнце, которое, казалось, недавно только зашло.
Жизнь никогда не представлялась мне такой медленной и жестокой, как в те дни, когда мы шли там, среди этого людского месива. Мы походили на клубок червей, которых вытащили на солнце и которые теперь извивались в пыли. Пыль заключала нас всех в единый поток, так что мы не могли сделать и шагу в сторону. Глаза сами собой устремлялись вслед за облачками пыли. Сталкивались с ней, как с незримым и непреодолимым препятствием. И небо – все время серое. Как тяжелое пятно, оно давило на нас сверху. Лишь иногда, если приходилось переходить через реку, пыль поднималась немного выше, и становилось яснее. Мы опускали горячие, почерневшие головы в зеленую воду, и от каждого из нас шел голубой дымок, похожий на пар, который выходит изо рта на морозе. Но скоро мы вновь исчезали в пыли, пытаясь укрыть друг друга от солнца, от этой страшной солнечной жары, тяжесть которой чувствовал на себе каждый из нас.
Однажды наступит ночь. Вот о чем мы думали. Наступит ночь, и мы отдохнем. Нужно только преодолеть этот день, пройти его любой ценой и спастись от солнца и жары. Потом постоим. Позже. Сейчас нужно сделать усилие, затем – еще одно, и поскорее дойти – вслед за остальными, такими же, как мы, и прежде многих других, идущих за нами. Вот что сейчас нужно. В могиле у нас еще будет случай отдохнуть, и как следует. Вот о чем мы думали – Наталья и я, а возможно, и Танило – когда шли по большой дороге на Тальпу среди паломников. Каждый, и мы тоже, хотел прийти к Святой Деве раньше других, пока у нее не закончились чудеса.
Но тут Танило начал слабеть. В какой-то момент он уже не мог идти сам. Мясо у него на ногах стало трескаться, из трещин сочилась кровь. Мы подлечили его немного, но идти дальше он уже не хотел. «Посижу здесь день-другой, а потом вернусь в Сенсонтлу». Так он говорил.
А мы с Натальей так не хотели. Внутри нас сидело нечто, не позволявшее нам чувствовать никакую жалость ни к какому Танило. Мы хотели дойти с ним до Тальпы, потому что в ту пору в нем все еще было предостаточно жизненных сил. Вот почему Наталья подбадривала его, пока спиртом протирала ему ноги, чтобы снять воспаление. Говорила, что только Святая Дева в Тальпе способна излечить его. Только она в силах сделать так, чтобы он получил облегчение раз и навсегда. Лишь она одна. Есть много других святых в прочих местах, но только Дева из Тальпы действительно хорошая. Вот что говорила ему Наталья.