Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

– Никуда ты не уйдешь, Хустина, врунишка несчастная. Никуда от меня не денешься, потому что никто не будет любить тебя, как я.
– Нет, не уйду, Сусана. Никуда не денусь. Сама знаешь: я здесь только ради тебя. А если браню – по твоей же милости, – то не серчай, я не со зла.
Она опекала Сусану с рождения. Носила на руках. Учила делать первые шаги. Наблюдала, как расцветают детские черты. «Губки точно сахарные, а глаза – конфетки мятные, лазоревые. Лазоревые да золотистые. Лазоревые да изумрудные. Да с мятными переливами». Пощипывала ей пяточки. Давала ей пустую грудь – не для кормления, а так, потешиться – и приговаривала: «На, поиграй себе на забаву». Она была готова затискать девочку до смерти.
Снаружи по банановым листьям колотил дождь, и казалось, стоячая вода луж вскипает под небесными струями.
От сырых простыней исходил холод. В сточных трубах, устало трудившихся со вчерашнего дня, клокотала и пенилась вода. А с неба низвергались все новые потоки.
Была полночь. Окружающие звуки тонули в шуме дождя за окном.
Сусана Сан-Хуан медленно приподнялась, а затем так же неторопливо встала с кровати. Вновь вернувшееся ощущение тяжести расходилось от ног по всему телу, подбираясь к лицу.
– Это ты, Бартоломе?
Ей почудился скрип двери, словно кто-то вошел или вышел. И снова – только перестук холодных струй, скатывающихся по банановым листьям, захлебывающихся в собственном неистовстве.
Сусана уснула и не просыпалась до тех пор, пока серый утренний свет не выхватил из темноты красные кирпичи, усеянные капельками влаги.
– Хустина! – окликнула она.
Та явилась незамедлительно, словно ждала за дверью, кутаясь в плюшевое покрывало.
– Что такое, Сусана?
– Кот. Он снова приходил.
– Бедненькая моя.
Упав к ней на грудь, женщина заключила ее в объятия. Наконец Сусане удалось приподнять голову Хустины.
– Почему ты плачешь? Я расскажу Педро Парамо, какая ты добрая. А про твоего жуткого кота ни словом не обмолвлюсь. Перестань, Хустина.
– Твой отец умер, Сусана. Позавчера ночью. Сегодня приходили сообщить, что все кончено: его уже похоронили; а сюда не повезли, потому что дорога очень долгая. Одна ты осталась, Сусана.
– Значит, это был он, – усмехнулась та и добавила все с той же усмешкой: – Пришел со мной попрощаться.
Давным-давно, когда она была девочкой, отец сказал:
– Спускайся, Сусана, и расскажи, что увидишь.
Пеньковый канат, на котором она висела, больно сдавливал талию и обдирал кожу на ладонях, и все-таки она боялась выпустить из рук единственную связь с внешним миром.
– Я ничего не вижу, папа.
– Смотри хорошенько, Сусана. Постарайся что-нибудь найти.
И он посветил сверху лампой.
– Ничего не видно.
– Я опущу тебя ниже. Дай знать, когда коснешься земли.
Она пролезла в небольшой зазор между досками. Прошла по старым, гнилым, растрескавшимся балкам, облепленным глиной.
– Спустись ниже, Сусана, и найдешь то, о чем я говорю.
Она спускалась все ниже и ниже, раскачиваясь глубоко под землей, болтая ногами и не находя ничего, кроме пустоты.
– Ниже, Сусана. Еще ниже. Скажи, если что-то увидишь.
Ступив наконец на твердую поверхность, она молча застыла, онемев от страха. Свет лампы кружил рядом, мелькал по сторонам. Раздавшийся сверху окрик заставил ее вздрогнуть:
– Передай мне то, что там лежит, Сусана!
Она схватила округлый предмет – и тут же выронила, когда на него упал луч света.
– Это череп мертвеца, – сказала она.
– Должно быть кое-что еще. Достань все, что найдешь поблизости.
Скелет покойника рассыпался на части; нижняя челюсть отпала, словно сделанная из сахара. Сусана передавала кусочек за кусочком, пока не добралась до пальцев ног и не вручила отцу фалангу за фалангой. Но вначале был череп, который развалился у нее в руках.
– Ищи дальше, Сусана. Деньги. Золотые кружочки. Найди их.
Она пришла в себя только много дней спустя, скованная холодом ледяного отцовского взгляда.
Вот почему теперь она смеялась.
 
– Так и знала, что это ты, Бартоломе.
Ее смех перешел в безудержный хохот, вынудив несчастную Хустину, плакавшую у нее на груди, поднять голову.
За окном лило не переставая. Индейцы давно ушли. Наступил понедельник, а долина Комалы по-прежнему захлебывалась дождем.
В конце концов дождь прекратился, но ветра – те самые, что принесли с собой ненастье – не утихали. В полях маисовые всходы просушили свои листья и полегли в борозды, спасаясь от ветра. Днем он терял силу и только трепал побеги плюща да гремел черепицей на крышах; зато ночами стонал и стонал без умолку. Громоздясь друг на друга, почти касаясь на ходу земли, беззвучно плыли по небу облака.
Сусана Сан-Хуан лежит, закинув руки за голову, и, погруженная в раздумья, слушает, как неугомонный ветер бьется в запертое окно, гоняя ночь с места на место. Внезапно звуки смолкают.
Кто-то отворяет дверь. Порыв сквозняка гасит лампу. В темноте не остается никаких мыслей. Только тихие перешептывания. Неравномерный стук собственного сердца. И пламя свечи, которое она видит сквозь сомкнутые веки.
Сусана не открывает глаз. По ее лицу рассыпались волосы. Капельки пота поблескивают на верхней губе.
– Это ты, отец? – спрашивает она.
– Я твой духовный отец, дитя мое.
Приоткрыв глаза, Сусана различает сквозь завесу волос чью-то тень на потолке и склоненную над ее лицом голову. Прямо перед ней, за дымкой ресниц маячит смутная фигура, излучающая свет; он идет из груди, пульсирует, словно трепещущее маленькое сердце, которое вот-вот погаснет. «Твое сердце умирает от тоски, – думает она. – Я знаю, ты пришел рассказать о смерти Флоренсио; это мне уже известно. Не горюй о других; не печалься из-за меня. Я заперла свою боль в надежном месте. Не дай своему сердцу погаснуть».
Сусана привстала и потянулась туда, где стоял падре Рентериа.
– Пусть мое отчаяние послужит тебе щитом! – воскликнула она, прикрывая пламя руками.
Падре Рентериа смотрел, как она ограждает горящую свечу ладонями, приближая лицо к зажженному фитилю. Лишь запах опаленной плоти вынудил его отдернуть свечу; в тот же миг пламя погасло.
Испуганная темнотой, Сусана кинулась к спасительному убежищу постели.
– Я здесь, чтобы даровать тебе утешение, дитя, – сказал падре Рентериа.
– Тогда прощай, – ответила она. – И больше не приходи. Я в тебе не нуждаюсь.
При звуке удаляющихся шагов на нее вновь, как всегда, накатила волна ледяного страха.
– Если ты умер, зачем являешься ко мне?
Затворив за собой дверь, падре вдохнул ночной воздух. Ветер по-прежнему не унимался.
Однажды в Медиа-Луну прискакал человек по прозвищу Заика и стал искать Педро Парамо.
– Зачем он тебе?
– Н-надо поговорить.
– Нет его.
– Передай, к-когда вернется, что я н-насчет дона Фульгора.
– Я его поищу, но придется подождать часик-другой.
– Скажи, д-дело срочное.
– Так и передам.
Не слезая с коня, Заика ждал Педро Парамо, которого ни разу в глаза не видел. Прошло немало времени, прежде чем тот наконец явился.
– Чего тебе?
– У меня д-дело к хозяину.
– Я хозяин. Какое еще дело?
– А т-такое, что дона Фульгора С-седано убили. Я вместе с ним был. Поехали мы водостоки ос-сматривать – дознаться, почему вода уходит. Тут нам н-навстречу люди какие-то, целой толпой идут. И один из них голос возвысил: «Этого я знаю. Он управляющий из М-медиа-Луны». Меня будто и не за-заметили. А дону Фульгору приказали с коня слезть. Назвались революционерами. Пришли, мол, за вашей землей. «Б-беги, говорят, к хозяину и передай, чтобы в гости ждал!» Дон Фульгор с перепугу и дернул. Не слишком резво – потому как тяжел на п-подъем, – но побежал. На бегу-то его и за-застрелили. Так и помер с одной поднятой ногой. Я как вко-вкопанный застыл. Дождался, когда с-стемнеет и сразу к вам, доложить.