Звезда-беглянка

— Но как мы убежим? И куда?
Она широко раскинула свои прекрасные руки:
— Мир — наш! Подумай, как мы будем плыть в объятиях друг друга по Большому каналу в Венеции! А солнечный Рим! Переплывем Средиземное море… Почему бы и нет? Вперед, туда, где солнце!
— Но, как… как уехать отсюда? А маркиз, а твое положение?
— Мое положение? — Фенис пожала плечами. — Оно ничего мне не дает, кроме необходимости поддерживать скучнейшие беседы с неинтересными мужчинами и женщинами. Вирджил, я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты пробуждал мою страсть. Мне просто необходим тот огонь желаний, который ты будишь во мне.
Ее голос изменился:
— Здесь, в Англии, такая скука, такой холод! Я больше не могу. Увези меня, Вирджил, пожалуйста, увези!
У Вирджила голова шла кругом. Он не мог ни думать, ни соображать.
Он хотел исполнить ее желания, но как? Как?
Когда он вернулся домой, отец заявил ему, чтобы он забыл о маркизе, иначе ему не место в этом доме.
Вирджил оглядел библиотеку.
Почему он тогда не послушался? Почему не понял, что отец желал ему добра, что в его словах не было ничего, кроме здравого смысла? Нет, он был слишком глуп, чтобы понять!
Внезапно он почувствовал, что больше не может находиться в этом зале, где каждая книга, каждый предмет служили напоминанием об отце. Комната стала для Вирджила немым укором. Он медленно вышел и побрел наверх.
Положение наследника обязывало его спать в той комнате, в которой из поколения в поколение спали все лорды Дэмиены. Доукинс ждал его прихода, а в камине ярко пылал огонь, распространяя тонкий аромат можжевельника.
Запах навеял на Вирджила детские воспоминания: он стоит на лесной просеке и восхищенно наблюдает, как громадное дерево валится на землю, как с треском ломаются ветки, а мускулистые лесорубы превращают живой ствол в аккуратную стопку поленьев.
— Камин, Доукинс? — удивился Вирджил.
— Сегодня сильный ветер, милорд, а эти майские ветры так опасны, особенно с непривычки.
Это была дежурная фраза: «С непривычки».
Вирджил был в отличной форме, но только благодаря тому, что постоянно занимался плаванием, физическими упражнениями и ездил верхом.
Доукинс был прав. Сейчас он стал особенно чувствителен к холоду — намного сильнее, чем тогда, когда постоянно жил в Англии. Несмотря на все его усилия, солнце в какой-то мере подорвало его выносливость.
Он разделся в полной тишине, и, чтобы лишний раз не беспокоить камердинера, подошел к окну, чтобы опустить шторы. Он распахнул окно, и леденящий холод ворвался в комнату. Вирджил закашлялся.
— Милорд, незачем зря рисковать, — предупредил его Доукинс. — Вы забыли, что говорил в Неаполе доктор?
Лорд Дэмиен отошел от окна.
Этой зимой он был очень плох — не из-за климата, конечно, ведь в Неаполе тепло, — а потому, что дрался на дуэли из-за Фенис. Он не рассчитал силы противника и был ранен.
Доукинс вышел, пожелав ему спокойной ночи, и Вирджил остался один. Он лежал на огромной кровати с пологом. Здесь в течение столетий спали хозяева Баронс-Холла.
Мебель, как и все прочее, отделали заново, когда реставрировали дом, и позолоченные опоры полога сделали в виде пальмовых стволов. Раньше они казались Вирджилу романтичными. Теперь его тошнило от пальм, тошнило от их раскидистых листьев, яркими пятнами вызывающе пестревших на фоне лазурного неба, тошнило от их прямых, словно корабельные мачты стволов, по которым аборигены ловко взбирались на самую верхушку, чтобы достать сочный кокосовый орех.
Там он тосковал по английским дубам, которые столетиями прочно стояли на его родной земле, по запаху можжевельника, по пустынным побережьям, усыпанным красными листьями, по смолистым соснам и вечнозеленым елям.
В камине уютно потрескивали дрова, языки пламени отбрасывали на стены причудливые тени. Вирджил наблюдал за ними сквозь полузакрытые веки, и постепенно они стали превращаться в живые картины.
Он очутился в роскошном палаццо, где они с Фенис поселились, впервые попав в Венецию. Ему казалось, что он никогда не устанет смотреть на Большой канал — великолепное зрелище, открывавшееся из проемов старинных окон. Это казалось ему таким романтичным! Вирджил тогда бегал по книжным лавкам, покупая стихи и поэмы, чтобы потом читать их Фенис, которая никогда его не слушала.
 
«Что ты тратишь время на эти стишки! Поцелуй меня, Вирджил! Скажи, что любишь меня! Доставь мне удовольствие!»
Словно наяву он слышал голос, некогда разжигавший в нем неудержимые порывы страсти. Голос, который в течение многих лет повторял одно и то же:
«Вирджил, мне скучно!»
«Вирджил, пойдем куда-нибудь еще!»
«Вирджил, давай устроим вечеринку. Одной так скучно!»
«Вирджил, доставь мне удовольствие, соблазни меня! Я живу только ради этого!»
И это была чистая правда. Вирджил наконец-то понял, что Фенис жила только ради страсти, которую не он один, но и другие мужчины пробуждали в этой ненасытной женщине.
Огонь внезапно разгорелся сильнее, дрова в камине затрещали, языки пламени нарисовали на стенах новый причудливый узор. Картинка сменилась, и Вирджил перенесся на несколько лет назад, в то страшное время, когда он впервые узнал, что Фенис обманывает его.
Тогда он повел себя жестоко: вызвал мужчину из дома и безжалостно прострелил ему грудь. Когда кровь нестерпимо-алым пятном расплылась на белом полотне рубашке, только тогда он в отчаянии спросил себя: имел ли он право поступить так жестоко и безобразно, так запросто распорядиться драгоценной человеческой жизнью?
Потом была Фенис — рыдающая, умоляющая, просящая пощады.
«Я не хотела… это просто… случилось! О, Вирджил! Ты сам виноват. Ты ведешь себя совсем… не так, как раньше, я не люблю тебя так… сильно, ты не возбуждаешь меня!»
Сцены повторялись все чаще и чаще. Потом были другие мужчины, новые столкновения. Вирджил почти физически ощущал, как его мозг разъедает раковая опухоль подозрений и недоверия.
После того как он окончательно убедился, что его подозрения были не напрасны, наступила самая последняя стадия упадка; он просто закрыл на все глаза.
Они прожили с Фенис целых шесть лет, и за эти годы из неопытного мальчика-идеалиста Вирджил превратился в мужчину-циника.
По прошествии шести лет не осталось ничего, что бы он не знал о женщинах. Ничего, что Фенис не обесценила, не втоптала в грязь, не опошлила.
Когда она наконец-то бросила его, он возненавидел себя за то, что был безумно этому рад.
Нет, она не сбежала! Она просто безразличным тоном сообщила ему, что уходит к другому.
Вирджил уже несколько месяцев подозревал о существовании их связи. Любовник Фенис оказался египтянином, сказочно богатым, страстным, властным и при этом невероятно грубым и жестоким типом. Так вот чего так жаждала Фенис! Жестокости! А он-то одаривал ее нежностью!
Однажды он дал ей пощечину. Тогда она довела его до белого каления своим провоцирующим поведением с другим мужчиной. В следующее мгновение Вирджил устрашился: как он мог ударить женщину?! Это противоречило не только его принципам, но и его натуре.
Он рухнул на колени и в смятении стал молить Фенис о прощении, не в силах взглянуть на розовое пятно на ее щеке. Но посмотрев ей в глаза, он с величайшим ужасом обнаружил, что ей приятно, что она испытывает наслаждение!
Ей хотелось, чтобы ее завоевывали, брали силой, а он был недостаточно настойчив, ибо это было ему не свойственно. Он был искусным любовником, но мучить женщину, обращаться с ней, как с игрушкой или вещью, он не мог. А Фенис мечтала о мужчине, который надел бы на нее ошейник рабыни, о жестоком и бессердечном тиране.
Вирджил застал Фенис за упаковкой вещей. Отослав двух служанок, он молча стоял перед ней, ожидая объяснений.
— Совсем не обязательно было выставлять их за дверь, — заметила она. — Они знают, что я ухожу к Салину.
— Неужели ты думаешь, что будешь счастлива с ним?
Она пожала плечами.
— Так же счастлива, как могу быть с любым. Он очень богат, и с ним я ни в чем не буду нуждаться.