Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)

Он ловко соскочил с коня и направился прямо к зиккурату. Ступал он мягкими крадущимися шагами, словно горный барс, и во всём его облике, в его движениях было что-то хищное, кровожадное. И пока жрец Илшу возмущался перед Ану-син и стражником появлением непрошеных гостей, старший из них взбежал по ступеням лестницы. Когда он, не обращая внимания на протесты стоявших у входа в нухар евнухов, толкнул дверь, в зал ворвался яркий сноп солнечного света.
И в тот же миг эн Илшу, будто подчиняясь чьей-то воле, ниспосланной свыше, оттолкнул Ану-син в тёмную нишу в стене.
— Ты и есть тот самый Илшу, верховный служитель Иштар, чья мудрость некогда была почитаема во дворце правителя Аккада? — проговорил ассириец, вперив в жреца свой горящий взор.
У него был хрипловатый грубый голос, и Ану-син, скрытая от его взора в тени ниши, отметила про себя, что такой голос как раз под стать зловещей внешности чужака.
В ответ старый жрец молча кивнул и, величественно выпрямив спину, скрестил на груди длинные костлявые руки.
— Я — советник ассирийского владыки богопомазанного Нина, верховного жреца бога Ашшура, царя могучего, царя вселенной. Моё имя Эришум, — сказал ассириец с достоинством истинного царедворца.
— И чего желает посланник правителя Ассирии, да прославится имя его в веках, в обители владычицы Иштар? — спросил жрец, смиренно склонив бритую голову.
Советник ассирийского царя бегло осмотрел помещение нухара, и выражение его хищного лица ничуть не изменилось. Эн Илшу, наблюдавший за ним с замиранием сердца, тихонько, с облегчением выдохнул: «Он не заметил её!»
— Мне и моим людям предстоит долгий и трудный путь, — снова заговорил ассириец, уставившись на жреца своими алчными глазами. — Чтобы добраться до Ниневии, столицы Ассирийского царства, нужно преодолеть пески пустыни и безлюдные степи. Твой храм — последнее крупное святилище в пределах Аккада на нашем пути и он послужит нам приютом перед дальней дорогой на родину. Ты дашь нам еду, воду, корм для наших коней, а моим воинам — постель с женщинами. Мои люди должны как следует отдохнуть и развлечься.
— Но, благородный Эришум, при всём уважении, жрицы Владычицы Иштар не развлекают мужчин, когда им вздумается, — возразил эн Илшу, с трудом подавляя гнев.
— Неужто? — вскинул брови ассириец. Затем, насмешливо прищурив глаза, проговорил: — Может, ты ещё станешь уверять меня в том, что блудницы, которых ты содержишь в своём храме, принесли богине обет целомудрия?
— Высшие служительницы Иштар готовят себя к священному ритуалу сочетания с Бэлом-Мардуком, который предусматривает невинность девушек. Низшие служительницы участвуют в завершении акта бракосочетания божественной пары и только тогда развлекают мужчин. Желая позабавиться в храме Иштар, Дарующей воду, твои люди выбрали неверный путь, — не уступал ассирийцу жрец.
— Довольно, старик! — в раздражении вскричал Эришум, потеряв терпение. — Никто ни единым словом не смеет перечить советнику царя Ассирии! И если ты надеешься своими баснями утолить мой голод, ты сильно ошибаешься. Знай: ни один человек за время моего путешествия по Аккаду не посмел сказать мне «нет». Я был бы ужасно разгневан, если бы в этом храме мои желания не исполнились!
Высказав жрецу неприкрытую угрозу, ассириец круто повернулся и вышел из нухара.
Эн Илшу, сделав Ану-син знак оставаться на месте, последовал за ним, сопровождаемый молодым стражником.
  
Глава 19. Жертвоприношение
 
Жрец не вернулся за Ану-син, и она до самого вечера была вынуждена прятаться в нише, в безмолвном мраке нухара. Временами до неё долетал гул голосов, разносившихся во дворе зиккурата, и тогда она, предчувствуя что-то недоброе, страшное, опускалась на холодные плиты пола и мольбами вверяла себя заступничеству богини. Она то цепенела, то дрожала как жертва у подножия алтаря в ожидании несущего смерть удара. Когда же ожидание стало невыносимым, девушка вышла из своего укрытия и осторожно приоткрыла дверь.
Горизонт был залит багровым светом; ветер гнал облака и раскачивал верхушки деревьев. По поверхности реки скользила рябь.
 
Стоя на пороге нухара, Ану-син с тревогой смотрела вниз. Огни факелов двигались во дворе зиккурата в каком-то пугающем беспорядке, будто те, кто держал их в руках, участвовали в загоне животных. То тут, то там раздавались резкие крики; иногда громкий мужской смех сотрясал вечерний воздух. А где-то в отдалении звенели бубны, и эти звуки, нарастая, улетали в мрак вместе с жалобными стенаниями и шелестом высоких сосен у стен храма. Слышалось одновременно пение, возгласы, молившие о пощаде, и звон чаш. Всё шевелилось в разлившемся багрянце; дымились курильницы, крыши храмовых построек казались охваченными пламенем.
Ану-син хотела узнать, что происходит там, внизу, в раздираемой багряными отсветами темноте, но её удерживал неопределённый страх. Неожиданно она услышала быстрые шаги и учащённое шумное дыхание — кто-то поднимался по лестнице. И это точно был не эн Илшу. Не успела Ану-син захлопнуть дверь, как огромная тень мелькнула в лунном свете и что-то тяжёлое, сопя и хрипя, навалилось на неё. Содрогаясь от ужаса, девушка закричала. Но тут же чьи-то сильные властные руки оторвали её от пола и потащили внутрь нухара.
Спустя мгновение Ану-син стояла у алтаря и наблюдала за тем, как человек, ворвавшийся в святилище, разжёг огонь в чаше перед алтарём, закрыл дверь и, повернувшись к ней лицом, неспеша приблизился.
В колеблющихся пятнах света полускрытое чёрной бородой лицо Эришума казалось более чем зловещим — оно было ужасным. Именно таким представлялся Ану-син облик Намтара, посланника хозяйки подземного царства Эрешкигаль. «Насилие и смерть — вот о чём я думаю, когда слышу слово «ассириец», — вспомнились Ану-син слова старого жреца. И она содрогнулась, предчувствуя то, что её ожидало.
— Я знал, я был уверен, что самое ценное старик прячет здесь, — заговорил Эришум, разглядывая девушку с откровенной похотью. — Что ж, хитрый лис не зря так боялся за тебя — ты и вправду очень хороша. Верно, ты и сама знаешь, насколько ты хороша…
Советник ассирийского царя был пьян и оттого ещё более омерзителен.
— Тебя следовало бы прятать в крепости, за недоступными валами и мощными стенами, — продолжал он, буравя девушку тяжёлым взглядом. — Да и то было бы тщетно: ведь для Эришума, если он чего-то пожелает, не существует никаких преград.
Ассириец приблизился к Ану-син уже вплотную и, протянув руку, провёл по её щеке влажной от сикеры и пота ладонью. Девушка с гневом и отвращением оттолкнула его.
— Ах, вот как! — вскричал Эришум, свирепея. — Дикая кошка выпускает коготки! Да только она, видно, не знает, как бывает больно, когда их обламывают!
— Оставь меня в покое, — сказала Ану-син, изо всех сил стараясь сохранять холодное спокойствие.
Сейчас, глядя на ассирийца, она вспомнила человека, чьей женой так и не стала. Эришум и Киссар походили друг на друга, внушали невольный ужас своими откровенными животными желаниями и грубым телом. «Похотливые самцы», — подумала Ану-син с презрением.
— Да знаешь ли ты, несчастная, кто стоит перед тобой?! Знаешь ли, что мне довольно лишь пошевелить пальцем, чтобы этот храм превратился в груду развалин, под которыми нашли бы себе могилы и ты сама, и твои подруги-жрицы?
Ану-син продолжала дерзко и надменно смотреть ассирийцу в глаза, несмотря на то, что её душила холодная ярость, заглушившая все её предыдущие страхи.
— Мне безразлично, кто стоит передо мной, если этот человек не внушает ничего, кроме отвращения, — отозвалась девушка всё тем же невозмутимым тоном.
 
Эришум на мгновение потерял дар речи. Его маленькие глубоко посаженные глаза округлились от изумления.
— Ах, ты дрянь, — придя в себя после неожиданного оскорбления, прошипел он. — Если бы ты не была столь хороша, столь обольстительна, я бы с радостью отдал тебя на поругание моим воинам. Уж они втолковали бы тебе, как такой дикарке следует себя вести с благородным господином!