Воды дивных островов

Заряночка схватилась рукою за грудь, и побледнела, и тихо проговорила:"Думаю, что мне двадцать лет". 
Тут обе замолчали; и вот, уняв наконец биение своего сердца, молвила Заряночка:"Теперь кажется мне, будто пробуждаются во мне воспоминания еще более ранние, нежели те, о коих я тебе давеча поведала. Некая женщина достала меня из корзинки и посадила на ослика; осмотрелась я - а вокруг расстилается поросшая травою лесная поляна; глядь - а прямо передо мною вверх по дереву шмыгнула белка, и обежала вокруг ствола, и спряталась; я потянулась к белке и позвала ее; тут подошла ко мне женщина, и подала в горсти лесной земляники". 
Тут перебила рассказчицу гостья, дрожа и бледнея:"Скажи мне, дитя, не помнишь ли, как выглядела женщина, что посадила тебя на осла и угостила земляникой?" Заряночка пристально вгляделась в лицо собеседницы, и покачала головой, и признала:"Нет, матушка, это была не ты". "Конечно, конечно, не я, - воскликнула гостья, - но подумай-ка снова". Проговорила Заряночка медленно:"Не моя ли госпожа то была? Высокая и статная, казалась она несколько худой и костлявой; с огненно-рыжими волосами, с ослепительно-белой кожей и тонкими губами". Отвечала бедная женщина:"Нет, нет; бесполезно; не такова была она". Тогда Заряночка подняла взгляд и с надеждой проговорила:"Да, но порою являлась она и в ином обличии: высокая, темноволосая, с изогнутым носом, с глазами ястреба, на вид около тридцати зим; словом, могучая женщина. Не видала ли ты таковую? - не помнишь ли ее?" 
Вскрикнув, гостья вскочила на ноги, и едва не упала, но Заряночка тоже поднялась, и заключила ее в объятия, и принялась утешать, и снова усадила ее на скамью, и опустилась перед нею на колени; вскорости бедная женщина пришла в себя и молвила:"Дитя мое, спрашиваешь, помню ли я ее? как смогу я позабыть ее? - ведь это воровка, похитившая мое дитя". 
С этими словами почтенная женщина соскользнула со скамьи, и опустилась подле Заряночки на колени, и склонилась к самому полу, словно не статная девушка была перед нею, а малолетняя крошка, и принялась целовать и ласкать Заряночку, и лицо ее, и руки; и приговаривала, всхлипывая и улыбаясь:"Потерпи малость, дитя мое, родное мое, прекрасное дитя! Ибо я и в самом деле твоя мать, и так давно тебя не видела; но как только приду я в себя, я стану умолять тебя вот о чем: не покидать меня более, и любить меня, как люблю тебя я". 
Заряночка обняла ее, и поцеловала, и молвила:"Я люблю тебя всем сердцем и никогда, никогда тебя не покину". 
Затем поднялись они на ноги, и мать взяла Заряночку за плечи, и слегка ее отстранила, любуясь на девушку; и, ни в силах наглядеться, приговаривала:"О да, выросла ты высокой и статной; выше, пожалуй, не вырастешь; а похорошела-то как, моя милая; это ты-то, что родилась в лачуге бедняка! - не удивительно, что нашлись желающие тебя похитить! Дивлюсь я: неужели сама я могла некогда похвалиться подобною красотой? По чести говоря, было время, когда многие называли меня красавицей; было да минуло, а теперь посмотри на меня! Нет, дитя мое ненаглядное, ты не печалься и не грусти; ибо отныне не знать мне более ни страха, ни горя, и настанут для нас двоих счастливые дни; глядишь, от такой радости и я похорошею да выровняюсь!" С этими словами она заключила дочь в объятия; и казалось, что сколько бы не обнимала она ее и не целовала, все будет ей мало; и любовалась она на руки Заряночки, и ноги, и плечи, и поглаживала их, и ласкала, и дивилась красоте ее тела, словно молодая мать, одержимая любовью к своему первенцу. А что до Заряночки, та весьма радовалась матери; и все-таки в глубине души раздумывала: кабы случилось так, чтобы кто-нибудь из братства забрел часом в эту сторону и разделит с нею радость от встречи со вновь обретенным дорогим другом. И говорила она:"Да окажется это Виридис!" - но в сердце своем, хотя сама себе в этом и не признавалась, мечтала девушка, чтобы отыскал ее наконец Черный Оруженосец. 
  
Глава 4. О том, как Якоб и сыновья Джерарда полюбили Заряночку. 
И вот зажила Заряночка в мире и покое; и вступила в гильдию вместе с матерью; и взяли они себе учениц, сколько положено; и принялись богатеть, ибо мало кто в Пяти Ремеслах занимался изящным рукоделием, а уж их работа воистину равных себе не имела, как по красоте рисунка, так и по мастерству исполнения. Девушка объявила народу, что бедная женщина (каковая звалась Одри) приходится ей родной матушкой, у которой саму ее в раннем детстве похитили; но никому не рассказала о похищении в подробностях. И стали жить-поживать эти двое в любви и согласии, и что до Одри, то, как она и предсказывала, теперь, когда дни ее наполнились счастьем, и текли в довольстве да в роскоши, красота давно минувшей юности возвратилась к мастерице, и стала Одри одной из самых пригожих женщин для своих-то лет; и невооруженным глазом видно было, что эти двое - и впрямь мать и дочь, настолько походили они друг на друга. 
Джерарда и его сыновей Заряночка оставила у себя в услужении; и приносили они ей немалую пользу, не только исполняя поручения и состоя на посылках; по чести говоря, красота девушки настолько бросалась в глаза, что порою, выходя на улицу или на многолюдный рынок, почитала она необходимым иметь при себе крепкого молодца с оружием; многие домогались ее любви, в том числе и знатные люди; кто - честь по чести, а кто и иначе. 
Что до поклонников, по правде говоря, только двое порядком ее беспокоили; а более всего тревожило девушку вот что: не могла не заметить Заряночка, что любовь к ней проснулась в сердцах Роберта и Джайлса, сыновей Джерарда. Засим порою раздумывала девушка, что следует отослать их от себя прочь. Но когда доходило до дела, никак не могла она собраться с духом; хотя другого средства не предвиделось, столь сильно ранила души юношей страсть к Заряночке. Не то чтобы они заговаривали о том с госпожой своей или намеренно досаждали ей знаками любви; однако никак не удавалось им скрыть свои чувства от зорких глаз Заряночки. Тем не менее, девушка все терпела во имя дружбы, и еще потому, что признательна была сыновьям Джерарда за верную службу; и по доброте душевной делала все, что могла, дабы утишить их горе. Воистину, человеком столь достойным и честным почитала она отца, а юношей находила столь пригожими и милыми, что говорила себе: кабы не образ другого, навечно запечатленный в ее сердце, один из этих двоих уж непременно стал бы возлюбленным ее и любезным собеседником. 
Второй ухажер, что порядком беспокоил Заряночку, был мастер Якоб, каковой, едва прожила девушка в его доме три месяца, стал открыто домогаться ее любви, и предложил свою руку, будучи человеком неженатым. Тяжко было Заряночке ему отказывать, столь участливо и учтиво обошелся с ней глава гильдии в первую их встречу; хотя правда и то, что при первом же взгляде на гостью оказался Якоб в плену ее красоты. Однако же отказать пришлось, и принял он отказ столь тяжело, что утратил всякий человеческий облик, и принялся рыдать, и молить, и сокрушаться, и так до бесконечности, пока не досадил девушке настолько, что едва она его не возненавидела. Засим дошло дело до того, что в один прекрасный день Заряночка объявила главе гильдии: не может она более выносить этого, и придется ей покинуть его дом и поискать другого. Тогда шум поднялся неимоверный, ибо Якоб рухнул перед ней на колени, и расцеловал ее ноги, как девушка тому ни противилась, и в горе своем сетовал и жаловался в голос, так что пришлось Заряночке уступить, настолько утомили ее безумствования поклонника, и пообещала девушка, что останется жить под его кровом. 
Тогда Якоб поднялся и ушел прочь; от горя его и следа не осталось, и радостным видом своим делал он честь летнему дню. 
На следующее утро мастер Якоб снова предстал перед девушкой; и та, полагая, что все начнется сызнова , поглядела на поклонника неприветливо; но глава гильдии заговорил с Заряночкой по-дружески, и объявил, что правильно порешила она: коли оба останутся жить под одной крышей, похоже на то, что не будет покоя ни ему, ни ей. "Но, добавил Якоб, - не желаю я, чтобы покинула ты этот дом, ибо всем хорош он, и вполне тебя достоин; это я должен уйти, а не ты. Засим скажу я тебе по правде, что с самого начала задумал я дом этот тебе подарить". С этими словами глава гильдии извлек из сумы свиток, а именно - дарственную на помянутый дом, должным образом заверенную и запечатанную, и вложил девушке в руки; Заряночка же, до глубины души растроганная поступком друга, равно как и поведением его этим утром, выронила пергамент на пол, и зарыдала от жалости к Якобу, и протянула ему обе руки, и глава гильдии расцеловал ее пальцы, а затем поцеловал девушку в губы, и сел подле нее. И воскликнула Заряночка:"Увы мне! - для чего даешь ты мне то, чего не могу я принять, и требуешь того, чего дать я не в состоянии?"