Мы Бреннаны
Он жестом пригласил ее к столу.
– Помнишь «Маленького пожарного»? Историю, которую ты всю дорогу рассказывала Шейну, а я делал вид, что не слушаю. – Джеки раскрыл большую папку и выложил из нее несколько небольших рисунков.
– Ох, боже мой! Когда ты это нарисовал?
– Я несколько недель над ними работал. – Джеки начал рисовать ту серию, как только услышал, что Санди возвращается домой.
Санди склонилась, чтобы поближе рассмотреть, каким Джеки видел маленького пожарного и его мир.
– Рисунки идеальны.
– Мне помогал Шейн. Он напомнил мне некоторые мелочи, которые в самом деле меняли дело.
Не удивительно.
Когда они были маленькими, Шейн годами каждый вечер требовал рассказать ему эту историю, и даже потом, когда он подрос, но из-за особенностей развития все еще любил слушать сказки. Санди никогда ему не отказывала.
– Я подумал, что мы могли бы вместе написать книжку для детей, – признался Джеки. – История же твоя. Ты могла бы написать ее, а я нарисовал бы иллюстрации. Мы могли бы поставить на ней имя Шейна как соавтора. Как считаешь?
– Я бы с великим удовольствием. – Глаза Санди загорелись.
– Окей. Я хочу сказать, что понимаю: детские книжки не для тебя. Твое дело – рассказы.
Джеки пристально посмотрел на сестру.
У Санди поникли плечи.
– Ты прости, я не рассказала тебе. Это же была такая мелочь, всего два рассказика. И я не хотела во все это вдаваться…
– Все нормально. Если я смогу их прочесть.
– Конечно. Но сначала я хочу просмотреть на твои картины. – Санди кивнула на холсты, стоявшие у стены позади Джеки.
Отступив от стола, он жестом указал туда, где хранил свои работы, завершенные или незаконченные. Некоторые из них оставались на самой ранней, экспериментальной стадии, а многие были брошены в ходе работы. Некоторые были близки к завершению. Впрочем, Джеки редко считал свои живописные полотна завершенными.
Санди сразу подошла к самой большой картине.
– Ты все еще работаешь над ней?
Джеки присылал ей эскизы. То был внешний вид их дома с улицы, который Джеки «заканчивал» много лет, настолько долго, что пришлось переделывать Молли и Люка из младенцев в малышей. Они играли на качелях из шин, а Микки смотрел на них с кресла-качалки на крыльце.
– Ага-а… не знаю. Просто я все время нахожу в ней недостатки.
Санди перешла к следующему полотну – портрету.
– Джеки, вот это да! – На холсте Шейн был изображен по грудь, смеющимся, с поднятыми плечами и склоненной головой. – Ты полностью передал его душу.
– Мне не очень нравятся его подбородок и рот. С ними что-то не так. Ты видишь?
Санди вгляделась.
– Может быть, слишком угловато?
– Точно. – Джеки сел в кресло у стола, сложил ладони домиком и ждал.
Санди прошла по одной стороне комнаты, потом обратно по другой, рассматривая, делая замечания и рассыпая похвалы.
– Я рада, что ты стал писать больше портретов.
– С людьми куда труднее, чем с пейзажами. Меньше простора для толкования.
Она подошла к холсту 50×60, закрепленному вертикально на высоком мольберте, прикрытом легкой бумагой.
– Ого. Можно?
Джеки покрутился в кресле, повернувшись в ее сторону:
– Конечно.
Театральным жестом Санди откинула бумагу здоровой рукой. Джеки в этот миг не слышал ничего, кроме шуршания бумаги и биения собственного сердца. Бумага слетела на пол, Санди отступила на шаг, не сводя с картины глаз, и откровенное любопытство в ней сменилось потрясенным узнаванием.
Джеки встал, подошел к ней, все его тело было напряженно: он не знал, чего ожидать. Она не отводила взгляд от холста, и Джеки был уверен, что она затаила дыхание. Он позволил ей увидеть картину – для Санди это был удар, и Джеки не сделал ничего, чтобы этот удар смягчить.
– Когда ты это написал? – промолвила она едва ли не шепотом.
– Начал месяцев через шесть после того, как ты уехала. Были ночи, когда я не мог уснуть и был не в силах отделаться от некоторых образов. Я считал, что живопись мне поможет.
– Помогло? – не отводя глаз от картины, спросила она.
В ее голосе прозвучало что-то особенное, словно ей самой не удалось найти средства, чтобы забыть произошедшее.
– Ну да. Ты когда-нибудь пробовала написать об этом?
Она перевела взгляд на него:
– Нет.
– Я писал картину какое-то время, пока не стало легче. И снова вытащил ее всего несколько недель назад.
– Когда я приехала домой?
Он замялся, не хотел грузить ее чувством вины, которого в ней и так было предостаточно, но как сорвать пластырь без боли?
– Ну да.
Санди отступила назад и рухнула на его кровать.
– Джеки, прости! Я такая дура: я сделала свою тайну твоей на все эти годы. – Она повернулась к нему лицом, и он увидел, как от жгучего сожаления у нее на глаза навернулись слезы. – Это было неправильно!
– Не кори себя. Мы оба сделали все что могли.
Санди подняла взгляд на картину и тихо заплакала. Джеки все-таки пробился сквозь ее страх и нежелание говорить о прошлом, которые появились в ней с тех пор, как Денни рассказал им о Билли Уэлше.
– Санди, нам нужно рассказать им. Это могу сделать я, или это можем сделать мы с тобой. Но ребята должны знать, с кем они имеют дело. Мы же не знаем, что задумал Уэлш.
Она смахнула капли слез с подбородка и кивнула:
– Сегодня вечером я им расскажу.
Джеки откинулся в кресле. Он молился о том, чтобы это стало первым шагом в исцелении тайной раны, что гноилась все последние шесть лет.
Глава десятая. Санди
– Сегодня вечером я им расскажу.
Стоило произнести это, как Санди охватила паника и ей нечем стало дышать.
Но в глубине души таилось нечто, напоминавшее облегчение. Она понимала (во всяком случае, в последние два дня, после того, как услышала имя Уэлша), что у нее нет другого выбора, кроме как рассказать семье правду. И ей нужно было собраться с силами. Теперь не признаться было невозможно.
Санди вновь повернулась к Джеки: он убрал волосы за уши и смотрел на нее с сочувствием; Санди стало стыдно. Ведь это она сделала его хранителем своей тайны, и теперь ему было больнее всех. Сама же Санди слишком многим причинила боль. Она подняла с пола бумагу, неспешно и аккуратно накрыла ею всю картину целиком. Никогда больше она не взглянет на этот образ ее самой – такой испуганный и опустошенный.
Но еще больше все в ней восставало против того, чтобы снова стать такой же, как ее образ на портрете.
Джеки стоял, сунув руки в карманы, и будто гадал, то ли она снова решит сохранить свою тайну, то ли передумает.
– Я сейчас в паб, – сказала она. – Время к закрытию. Народа там быть не должно.
– Все будет хорошо.
Если она посмотрит на брата еще раз, то ей не хватит смелости довести начатое до конца, поэтому она пошла к двери. В коридоре она остановилась, но не обернулась.
– Спасибо тебе, Джеки.
И ушла, не дав ему еще хоть что-то сказать.
* * *Она спустилась по лестнице прямо к выходу, даже не взяв жакет. Словно она старалась обогнать другую себя, ту Санди, что хотела остановиться, продумать все до конца, найти причину отказаться.
До паба Бреннанов она шла в тишине и подрагивала от холода. Натянув на руки длинные рукава футболки, она сосредоточенно дышала ночным воздухом: вдох-выдох. Пока Санди шла мимо домов с окнами, освещенными уютным светом ламп или мельканием экранов, в ее сознании мелькали разные картинки. Может, Денни с Кейлом закрылись пораньше и их в пабе не будет. Можно будет взять такси до аэропорта и исчезнуть. Может, случится чудо и ей не придется им ни о чем рассказывать. Впрочем, видения были мимолетны. Санди набралась решимости.
Прежде чем войти, она на мгновение сжала холодную бронзовую ручку. Еще один глубокий вдох, и она распахнула дверь.
Они оба были у барной стойки: Кейл мыл и расставлял бокалы с кружками, Денни занимался вычислениями в бухгалтерском журнале. Они стояли спиной друг к другу, и Санди показалось, что молчание в пабе не прерывалось довольно давно. Кейл со временем простит обман Денни, но пока ему очень тяжело. Огни кухни в правом углу были погашены. В пабе больше никого не было. Денни повернулся, держа в руках наличные и счета.