Талисман цесаревича (СИ)
Мужики засуетились, развели костер и поставили на огонь два котла, а к телеге подошел Авдей.
— Юрий Сергеевич, вы не станете буйствовать, когда я вас развяжу?
Ничего себе! Имя-отчество полностью соответствуют моим! Я так образовался, что хотел заорать во всё горло, да кляп не дал. В ответ послышалось только сдавленное мычание.
— Ах, да, прошу покорно простить.
И Авдей вынул кляп. Я как следует отплевался, подвигал туда-сюда челюстью и тут мне пришла в голову мысль проверить мужичка «на вшивость». Судя по всему, мужик не знает как себя вести, а раз так, следует вытребовать для себя наибольшую степень свободы. Глядя в глаза Авдею ухмыляюсь:
— Развязывай, Авдейка. Слово даю: ни бить тебя не стану, ни убегать.
— Кому Авдейка, а кому Авдей Власьевич! — попытался встать в позу мужичок.
— Ты перед мужичьём выламывайся, Авдейка, а я сам знаешь кто.
Почему я пошел на обострение в такой тяжёлой ситуации? Да всё очень просто: явно дело тут нечистое, сам Авдей назвал меня побочным сыном, то есть незаконнорожденным сыном кого-то важного. Кроме того, он говорил, что сам исправник лично знаком со мной, а такие значительные фигуры как исправник, не будут водить знакомства с кем попало. Значит, Авдей может стать моим сторонником, надо только выяснить, чем его привлечь. А раз так — надо играть, надо блефовать.
Глянь-ка, блеф и вправду пошел впрок: Авдей принялся развязывать верёвки. Что любопытно: связан я был крепко, но в то же время, после многочасовой тряски в телеге, кровоток не нарушился. Видимо в роду Авдея были разбойники — татары или казаки-людоловы. Уж очень характерный этот навык, по части связывания.
Но суставы после нахождения в неудобной позе всё-таки болезненно поскрипывали. Я выбрался из телеги, бережно разминая локти и плечи. Суставы, как и связки надо беречь — иначе ни в быту, ни в драке от тебя не будет толку. Походил по площадке, уселся на скамейку, и несмотря ни на что, стараюсь смотреть на Авдея сверху вниз. Получилось. Авдей чувствует моё превосходство, топчется рядом, не пытаясь «сравнять счёт» хотя бы присев на другую скамейку.
— Давай рассказывай, Авдейка, что вы там удумали с этим громилой. — покровительственным тоном говорю я.
— А то вы не помните, Юрий Сергеевич?
— Не помню. Память отшибло.
— Ото-ж, горе-то какое! Я так и думал, что беда будет, когда Прокопий Семёнович вас по голове пистолетом-то вдарили. — зачастил Авдей, но я резко обрываю его:
— Ты рассказывай-рассказывай.
— Ну, раз не помните, то честь имею сообщить, что батюшка ваш, отставной ротмистр Сергей Юрьевич Булгаков, месяц тому назад приказали долго жить. Отчество своё они вам дали, а вот имя дать, то есть признать своим законным сыном, не смогли. Так что Прокопий Семёнович был в своём праве, когда принял поместье в своё владение, а вас отдал в солдатчину.
Ага. Вот и разница. Моя фамилия Булгаков, но моего отца, царство ему небесное, звали Сергей Петрович.
— Как фамилия того Прокошки?
— Дык это, Прокопий Семёнович Бекетов, поручик лейб-гвардии Преображенского полка. Он прямой племянник Сергея Юрьевича, других наследников у него вроде как нет.
— А я?
— А насчёт вас история смутная.
— Поясни.
— Сынок вы родной Сергея Юрьевича, к тому же, единственный и любимый, но внебрачный. Он без венчания сожительствовал с вашей матушкой, Павлиной Семеновной Булгаковой. Достойная была женщина, но из простого сословия, из дворни. Вернее, из дворян-однодворцев, коих по указу императрицы Екатерины Алексеевны перевели в мужицкое сословие. Батюшка ваш и хотел бы признать вас сыном, но тому противилась евонная жена, а сама она, горе-то какое, детей рожать была неспособна, уж не скажу по какой причине, то мне неведомо. Полтора года тому Артемида Вячеславовна преставилась, и Сергей Юрьевич затеял дело о признании вас законным сыном. Тут вишь ли, какое дело: говорят, что это Прокопий Семёнович кому надо дал на лапу, вот дело и застопорилось. Если по уму, так надо бы ехать в Питербурх, да батюшка ваш занедужил, а вскоре и сам преставился. Да. А завещания Сергея Юрьевича никто не видел.
— Я посмотрю, ты к моему батюшке относишься с большой симпатией, да и мне, похоже, ты не враг. Однако, извини, я тебя вместе с остальным миром не помню Ты представься уж, Авдей Власьевич, поясни кто ты, да что ты.
— Юрий Сергеевич, да не надо ко мне обращаться столь уважительно.
— Я вижу, что человек ты достойный, почему же не уважить? Однако, расскажи о себе.
— Я, изволите ли видеть, писец и порученец при полицейской конторе в Обояни.
— Как там, в Табели о рангах, ты коллежский регистратор что ли?
— Никак нет-с. То звание, приравненное к обер-офицерскому чину, а моё ближе к унтер-офицерскому. Впрочем, на будущий год мне обещали аттестацию на городового секретаря, вот и Прокопий Семёнович в том обещали посодействовать.
Ну-ну… Я рыло супостата рассмотрел и суждение вынес однозначное: Прокошка — конченая мразь. Послужите с моё в Армии, а после поработайте с моё в школе и даже не желая того научитесь физиогномике. На уровне учителей и военных в людях разбираются разве что только милиционеры. Не зря же наш труд, хотя и небогато оплачивается, зато на пенсию мы выходим с выслугой в двадцать пять лет. Почему? Да потому что очень уж несладок хлеб учителя и офицера — взамен опыта служба из нас выпивает саму жизнь.
Что-то я отвлёкся. О чём это я? Да о том, что психологический портрет человека хороший учитель и дельный офицер умеет составлять влёт. Другой вопрос, что не всегда удаётся свои чувства облечь в слова. Но на тот раз могу — видно, что Прокошка лживая и бесчестная скотина.
— Если на него надеешься, то зря. Обманет. — говорю Авдею то, что думаю: уж очень плутоватой показалась мне физиономия мерзавца в зелёном мундире.
— Уж и я думаю что обманет. — вздыхает Авдей — Неверный он человек. Но я и без него имею надежду пробиться в люди. Господин исправник меня ценят и отмечают.
— Погоди, Авдей Власьевич, ты говорил, что исправник меня знает, верно? Получается, ты идёшь против его воли?
— Я и сам в тяжких сомнениях, Юрий Сергеевич. С одной стороны его высокоблагородие исправник, а с другой — такое указание мне дали его благородие секретарь Курского губернатора. Я уж и не знаю, как извернуться, поскольку в любом случае жестоко пострадаю.
— Не понял, с чего это секретарь имеет против меня?
— Известно что, Юрий Сергеевич: они имеют виды получить сердечную привязанность Елизаветы Сильвестровны Ломакиной, а вы ему перешли дорожку.
— Пассаж, однако. Экий он ревнивец оказался.
— И то верно. А когда дело доходит до сердешных дел, то сами понимаете, разум людской напрочь отказывает, человек становится мстительным как сущая тигра.
Что же, первоначальные сведения получены, пора разбираться в деталях. Строго глядя в глаза Авдею даже не прошу, а приказываю:
— Ладно, дай-ка мне мои бумаги, хочу посмотреть что там и как.
— Опасаюсь я.
— Чего ты опасаешься?
— Схватите вы бумаги, да и дадите тягу. Я с вами и не справлюсь.
— Чудак ты человек. Ну, скажи Авдей Власьевич, кто мне помешает прямо сейчас на тебя броситься и отнять? Не трясись. Я тебе слово дал, что не сбегу, значит не убегу. Ха! Беглый я не смогу своим обидчикам отомстить, кроме как поубивать их, а убивать глупо. Пусть они после моей мести поживут и помучаются, авось сами на себя руки наложат. Давай бумаги, Авдей Власьевич, не бойся.
Авдей помялся, подумал, но всё же сходил к телеге, принёс деревянный ларчик. В ларце оказалась стопка бумаг, из которых он взял пять листков, перевязанных суровой ниткой и с поклоном подал мне.
— Спасибо, Авдей Власьевич. Да, скажи-ка мне какое нынче число?
— И того не помните, Юрий Сергеевич? Нынче двадцатое мая одна тысяча семьсот семьдесят четвертого года.
— Благодарю.
Бумаги оказались крайне интересными: выписка из церковно-приходской книги о рождении младенца мужского пола… Выходит мне сейчас ровно двадцать один год. Православного вероисповедания, сомнений в благонадёжности нет, холост, здоров, физических изъянов не имею. День рождения был как раз вчера. Хороший же подарок преподнёс подлец Прокошка. С другой стороны, хорошо что не убил, это тоже своего рода подарок. Другая бумага повествовала о том, что Булгаков Юрий сын Сергеев, из дворовых людей, обученный грамоте, счёту, игре на музыкальных инструментах и портняжному ремеслу, отдаётся в рекруты согласно каким-то там положениям и статьям. Ещё в одной бумаге говорилось, что я кроме русского владею татарским, турецким, немецким и французским языками, изрядно стреляю из ружья, штуцера и пистолета. Ещё одна бумага была выпиской из ревизской сказки о том, что меня забирают в рекруты, и сию бумагу нужно вернуть обратно в уездную канцелярию с отметкой, что меня таки приняли на военную службу, для оформления вычета по налогообложению.