Тайный знак

Она провела Клаву в родильный зал:
– Так, ложитесь на кресло. Думаю, хорошо, если к обеду родите, а то и к вечеру.
Но Клава решила по-своему: она издала еще один утробный вопль и поймала что-то, вдруг появившееся у нее между ног. На пол лилось…
– Ой! – растерялась акушерка. – Кирилловна, каталку живо, набор стерильный.
– Батюшки, да как же это, да не может такого быть. – Гремя каталкой, почти бегом одышливая Кирилловна понеслась к роженице.
Акушерка взяла наконец родившегося крепыша, довела Клаву до кушетки и уложила. Тут она увидела Мишу, который непонятно как в родильный зал просочился и оцепенел от увиденного.
– Мужчина, а вы что здесь делаете? – озлилась на него. – Ну-ка, марш отсюда!
Миша ретировался за дверь. Жена больше не кричала, и от этого было легче.
«Пойду напьюсь, все-таки сына родил!»
Победная мысль о законности пития вытеснила остальные, тревожные, мысли из его головы.
Клава отдыхала: живот не давил больше, дышалось легко.
«Господи, счастье-то какое: сыночек родился. Лёней, конечно, не назову, а Вольдемаром точно. Интеллигента растить буду, музыке учить, языкам иностранным. Маленький мой!»
Она заплакала вдруг – это были слезы облегчения.
Утром позвонила мужу, Михаил на звонки не отвечал.
«Бухает где-то», – отчаялась Клава и набрала номер свекра.
– Михаил Александрович, Клава это. Родила, да. Мальчика, четыре сто, пятьдесят пять сантиметров, богатырь. Спасибо, спасибо за поздравления. Выпишут к пятнице. Да, утром, часов в десять. До свидания, Михаил Александрович.
Позвонила заместительнице своей, спросила, все ли в магазине гладко, потом соседке по дому. Жаль, Карпинская сейчас на съемках в Крыму, а так бы точно организовала «сцену у роддома» с музыкой и цветами. Соседка к выписке обещала привезти все, что заранее подготовлено. На мужа надежды нет. А что поделаешь? Жалко его – слабый, бесхарактерный, зато свой в доску, не то что его папаша. Хотя, если бы спросили, на кого хочешь, чтобы сын был похож, когда подрастет, ни на минуту не задумалась бы – конечно, на деда.
В пятницу в роддом приехали все, кто только мог: муж, на удивление трезвый, дед Михаил, сотрудницы, соседки. Миша забрал кулек с синими бантами и сунул по традиции червонец в карман акушерке, которая вынесла мальчика. Расселись по машинам. Клава отобрала ребенка уже на выходе из роддома. Стало понятно, что маленького она никому не доверит и в обиду не даст. Дома, к ее изумлению, уже был накрыт стол. На кухне суетилась Серафима, которая, казалось, помолодела. Она приняла у Клавы ребенка, перепеленала и уложила в детскую кроватку. Дед расстарался: приготовил дорогое приданое для внука.
Выпили за здоровье новорожденного. Клава пила слабый чай с молоком.
– Ты вот что, Клава, скажи, как моего внука зовут? – спросил Михаил Александрович, наливая себе и дамам еще вина. – За кого пить будем?
– Вольдемаром назову, – с вызовом ответила Клава. – Интеллигентное имя, и судьба будет хорошая. Вольдемары в жизни завсегда устраиваются.
– В общем, так. – Михаил Александрович сделал паузу. – Моего внука зовут Михаил. Разве ты не помнишь, что во сне Настя сказала? Михаил Третий.
– Да что же это, да как же? – всполошилась Клава. – Я родила, я и имя дам.
– Дело твое, – спокойно ответил Михаил Александрович. – Но дачу тогда отпишу Дворцу пионеров. Пускай дети там биостанцию устраивают.
Клава замолчала, насупившись, но потом прикинула, что дачу жалко терять.
– А что, я согласна. Давайте за Михаила Третьего выпьем!
Когда гости разошлись, Клава, покормив маленького, подсела к Михаилу Александровичу:
– Я, это, сказать хотела, что год мне, так или иначе, с ребенком посидеть надо. А потом отправила бы его к вам на дачу. Фима присмотрит, а вы хорошему научите, языкам там всяким, да? – Она заискивающе посмотрела новоиспеченному деду в глаза. – Так ведь правильно будет, Михаил Александрович? Хочу, чтобы он на вас был похож – интеллигентный, умный. Лучше, если он от своего отца-алкоголика подальше будет.
– Да, Клава, это хорошее решение. Только я думаю, что его отцу надо дать еще один шанс. Но вы привозите мальчика, когда посчитаете нужным.
 
– А когда мы дарственную на дачу составим, Михаил Александрович?
– Да хоть завтра. К нотариусу съездим и сделаем все.
– Зачем же ехать? У меня знакомый нотариус на дом приезжает. Прямо сейчас можно позвонить.
Михаил вздохнул: торговая жилка невестки не давала ей покоя, все нужно делать сразу, чтобы шанс не терять, чтобы товар не ушел.
– Зови, Клава, своего нотариуса, зови сейчас.
Весть о рождении Михаила Третьего застала Таню Карпинскую в Ялте. Она снималась в очередном фильме старого друга-режиссера, который давно ее тянул не только на съемочную площадку, но и в творческо-семейный союз. От ролей юных женщин, переживающих пылкие чувства, она перешла на роли мам этих самых женщин, перестав играть любовь как на экране, так и в жизни. Выглядела она в свои «чуть за пятьдесят» роскошно, но пленка фабрики «Свема» – вещь жестокая, как ни свети, как ни гримируй, крупные планы почти все улетали в корзину, и ее лицо все реже мелькало на экранах.
Режиссер убеждал Татьяну, что гражданский брак с Константином – прекрасный фантом, которому все же пришло время исчезнуть. То, что у Коти кто-то есть, понятно всем, даже самой Тане, и пора признать это. Если бы Костя любил ее по-прежнему, не торчал бы сейчас в Москве или на своем Урале, а приехал бы сюда, в Ялту.
Таня, вдыхая аромат голландского табака – режиссер курил трубку – и внимая сладким речам про неизменную к ней любовь, все же ждала вестей от своего Котика. Когда ей позвонили и сказали, что пришла телеграмма из Москвы, она чуть ли не закричала в трубку: «Читайте, читайте же скорее!» Ассистентка режиссера прочла: «Клава родила мальчика. Назвали Михаилом. Все счастливы. Ждем Москве». Ей стало грустно и радостно одновременно. Захотелось сообщить об этом Коте, но она опять не дозвонилась.
А Константин не отвечал, потому что рожала Даша, и он боялся, как бы все это плохо не кончилось. Роды были довольно тяжелые и проходили они в домашних условиях, так как у роженицы не было документов. Родила она девочку и назвала Анастасией – в честь бабки. Молодой матери недавно исполнилось восемнадцать, но выглядела она гораздо старше – рослая, крупная, располневшая за время беременности. Акушерке за молчание и профессиональную помощь были заплачены большие деньги, почти годовая зарплата.
Наконец, когда все тревоги улеглись, Котя позвонил Тане, поздравил с наступающим Новым годом и узнал, что у Степановых родился внук. Ему очень хотелось рассказать о дочке, но, по понятным причинам, он этого сделать не мог. Татьяну он по-прежнему любил, но все же не так, как раньше. Когда все начиналось, они были на равных, несмотря на разницу в возрасте, но постепенно Таня, следуя неизрасходованному материнскому инстинкту, превратила его в «сынка», что здорово раздражало, ну а собственные комплексы несостоявшегося отцовства подбросили Коте влечение к женщине-ребенку.
Замену Татьяне он не искал специально – Даша появилась в Котиной жизни как давно существующая ее часть, открывшаяся внезапно.
Прошлым летом вместе с коллегами из министерства Константин поехал в Сибирь для утверждения на месте объемов по закупкам древесины. В доме лесника приметил статную и рослую девчонку, которая, что бы ни делала по хозяйству, напевала себе под нос. Голос у нее был очень красивый, и песни странные, тягучие. Отец ее, Николай, как-то под рюмочку с закусочкой разоткровенничался с гостями, что семь лет назад внезапно овдовел и с тех пор один с ребенком мается. Обычно он был немногословен, а тут его как прорвало:
– Все бабы – дуры, им всем город подавай. Только Катька моя могла в лесу жить, потому что зверье любила. Может, даже больше людей. Если находила тварь какую пришибленную – птицу, там, с крылом оторванным, лисицу, в капкан угодившую, – то вылечить могла. Сам видел. Что-то пошепчет, руками помашет, и кровь через минуту останавливается. Заговаривать кровь умела, вот… Говорила, дед научил. И меня с того света вернула, когда медведь подрал. Хорошая женщина была, но со странностями, упрямая, как ослица. Ежели чего решит, ни в жисть не отступит. После войны с ней сошлись. Я-то сам из Тобольска буду, а она в селе Покровское жила. Как-то приехал я навестить сестру, которая замуж вышла за покровского мужика. Их двор неподалеку от распутинского стоял. Да это не того Распутина, не Гришки, а Катерины моей. Тот Распутин тоже был родом из Покровского. У них там, куда ни плюнь, везде Распутины. Дворов десять, не меньше. Ну вот, значит, встретились мы с Катюхой на базаре. Оба молодые, горячие, только она из семьи поганой. Хрен их там разберешь, кто такие – одним словом, сектанты. Через слово крестятся, песни поют, а дед Катькин – тот вообще как умалишенный: и плеткой мог себя отхлестать, и заставлял внучку ночь на коленях простоять, чтобы молилась. Катька боялась его как огня и рассказывала, что дед заставлял ее по сто раз на дню целовать икону, на которой что-то было написано рукой самого Григория Распутина. Он-то деду ее и подарил. Меня они сразу невзлюбили. Поняли, что чужой и что на дух не переношу все их поповские бредни. Я хоть и беспартийный, а за родную КПСС готов жизнь отдать. Наливай, Константин, выпьем за победу коммунизма во всем мире! Эх, хорошо пошло… Ну вот, значит… Замуж за меня Катерину не пускали, но она полюбила и решила по-своему. Сбежала со мной в Тобольск. Родня потом порог обивала, что только ни делали – угрожали, подкупали. А мы расписались и айда в лесничество, хозяйство налаживать. Егерем предложили стать, я и пошел. Дом, старую развалюху, подновил, веранду выстроил, а после уж и баню поставил. Сами видели, какая баня вышла складная, можем сегодня опять попариться. Когда прознали в округе про наше с Катькой хозяйство, стали возить сюда большое начальство из района, а потом и столичных. Рыбалка тут знатная и охота. Только недолго той радости было. Как-то пришло письмо из Покровского от сестры моей, в котором та писала о беде страшной, что случилась с Катиной родней. Ночью загорелся дом, и все погибли – мать, отец, брат с золовкой, только деду удалось выскочить на улицу в одних портках и с иконой в руке. Побежал по дворам людей будить, но мало кто этому психу верил – надоел всем пророчествами про геенну огненную. Пока до людей дошло, что дед не врет, дом сгорел, а старик от горя скончался. Поехала моя Катерина на родину. Вернулась другим человеком. Крепко ее это горе скрутило. Привезла с собой ту икону, которую дед из дому вынес, и стала день и ночь на нее молиться. Ух, и разозлился я тогда! Ни работы, ни еды в доме, только поет и крестится. Не выдержал, выхватил как-то из ее рук икону и об стену с размаху. Тут Катька на меня с топором поперла. Убила бы, но увернулся. С того дня не было больше покоя. Что ни день – драка. Тут еще с иконой хрень какая-то случилась. Думал, Катька ее слезами обливает, а все не так просто. На доске деревянной прям капли красные проступали. Слегла моя Катерина. Лежит, в потолок смотрит, губами шевелит, а со мною – ни слова. Так и померла тихо, с иконой в руках. С нею и похоронили. Вот я теперь думаю, что яблоко от яблони, как говорится… Если бы не родня сектантская, то и жил бы человек нормально. Сама же от них сбежала, а потом тем же боком и вернулась. Если с детства задурить мозги, так это ж на всю жизнь. Вот и за Дашку боюсь. Она – копия мать, и голос от нее достался. И песни эти – не песни, а молитвы. Мать научила. Когда Катерина померла, Дашка замолчала. Ей тогда чуть больше десяти было. Дома молчит, в школе молчит. Я взял да перестал возить в школу. Так на меня сразу РОНО наехало, требовало определить ее в школу-интернат, пугали, что одичает, что должна с детьми расти. А чем зверье хуже детей? Дашка сама по учебникам начала учиться и экзамены сдавать. Худо-бедно восьмилетку закончила, больше и не надо. Дел и так по горло. Спорая она, толковая, все умеет: и стряпать, и за скотиной ходить. Сюда, почитай, каждый месяц кто-то приезжает, и не скучно, всё с новым человеком поговорить можно. Только не до разговоров ей: надо корову на выпас погнать, потом подоить, кур накормить, поросенка, а еще в доме прибраться, обед приготовить, а если приезжие, то и готовки и хлопот больше. Она теперь и баню затопить умеет. Но есть у нее мечта: желает в белом халате ходить, уколы делать и людям помогать, кто заболел. В общем, хочет на медсестру выучиться, в больнице работать. А если ей что в голову взбрело, не удержишь. Вся в мать. Тьфу, тьфу… Пока не сбежала, потому как знает, что нужны женские руки в доме. Самое правильное – найти ей в мужья парня рукастого, чтобы жил тут и хозяйствовал. Есть один сплавщик леса на примете, только горазд выпить. А где теперь других найдешь?