Добыча хищника (СИ)

– Не искушай меня, Эля, – от его интонации по моему телу проносится волна жара и устремляется вниз живота.
– Шевелится можно?
– Еще слово, и я действительно тебя отшлепаю.
Он склоняется и целует меня.
Ох… я жалею только о том, что этот поцелуй скоро прервется. Мои руки приподнимаются, и я сжимаю пальцы в кулаки, помня о предостережении.
– Тай, я… – выдыхаю коротко, – уже хочу прикоснуться к тебе. Можно?
Его взгляд падает вниз на мои обнаженные ноги. Он поддевает пальцем ворот моей футболки и тянет вверх, заставляя тоже встать на колени. Теперь мы лицом к лицу и, кажется, полностью принадлежим друг другу.
Его «да» пронзает мое сознание раскаленной иглой, и мое дыхание учащается.
Тянусь к его лицу под грохот собственного сердца. Мои пальцы прикасаются к его подбородку и скользят по слегка колючей щеке. Под моей ладонью – весь смысл жизни.
Тайгет резко тянет воздух сквозь стиснутые зубы, и я отдергиваю руку.
– Тебе не нравится?
Он кусает нижнюю губу:
– Продолжай.
Я прикасаюсь смелее.
– Так? – веду пальцами по его шее вниз.
– Да, – его кадык дергается, он закрывает глаза.
Демонстрация его наслаждения сводит меня с ума.
Мои ладони оказываются у него на груди, а затем прикасаются к животу.
– Твою мать…
Его пресс напрягается, четко очерчиваются косые мышцы – он резко перехватывает мои руки и укладывает меня на спину, а сам нависает сверху в одной из самых страшных своих ипостасей. Его взгляд, в котором бьется яростная всесокрушающая жажда, заставляет меня замереть.
Тишину комнаты разрывает лишь наше хриплое дыхание.
Тай несдержанно впивается мне в губы, а затем сладко лижет мой рот, и это хорошо настолько, что я едва могу сохранить выдержку.
Порхание бабочек в животе слишком быстро перетекает в адское томление, требующее умелых мужских ласк.
Его ладонь замирает под моим подбородком – Тай коротко шипит от ощущения кровотока под своими пальцами. Мой бешенный пульс лучше самых громких стонов.
Я снова стискиваю кулаки, потому что опять хочу касаться его.
– Спокойнее, Эля, – звук его голоса напрочь лишает меня разума. – Не шевелись.
Он выпрямляется надо мной и смотрит сверху вниз с желанием, способном пробудить блудницу в любой женщине. Поздно думать о нравственности и долге. Поздно беспокоится даже о собственной безопасности.
Тай расстегивает ремень, и я зажмуриваюсь и прикрываю глаза предплечьем. Сердце бьет с оглушительной силой.
– Я не запрещал тебе смотреть…
Не слушай, Эля.
Не смотри.
Не влюбляйся в него без памяти!
Не падай в эту бездну окончательно.
Горячие губы снова накрывают мой рот. Широкая ладонь прикасается к моему бедру и скользит выше, под футболку.
Я не дышу и покрываюсь мурашками. Мое тело реагирует остро – я готова к нашей близости. На самом деле, я уже растворяюсь в грезах и почти улетаю в чертов космос от одного лишь предвкушения.
Тай снимает с меня футболку и накрывает собственным телом. Плотно прижимает к полу, позволяя почувствовать…
О, черт…
Он убирает пряди растрепавшихся волос с моего лица, освобождая себе доступ к мои распухшим от поцелуев губам:
– Спокойнее, Эля. Расслабься, – его язык касается моего подбородка. – Я попробую тебя… вот так, – слегка прикусывает мою нижнюю губу, и в следующую секунду слизывает выступившую капельку крови и умопомрачительно стонет.
– Пожалуйста… Тай… я…
Кажется, теперь он просто обожает мои губы, не желая освобождать их из плена болезненных поцелуев.
Я чувствую напряжение его мышц и тяжесть его тела. Он просовывает ладонь мне под ягодицы, укладывает удобнее, подминая под себя, и я чувствую его горячую, твердую плоть… Боже…
Сглатываю.
Страх так плотно мешается с желанием, что я крупно дрожу и забываю обо всех предостережениях, касаясь его разгоряченной кожи.
Его движения стремительно теряют мягкость. Но даже его грубость мне нравится. Нравится в нем все. И хорошее, и плохое.
Я ощущаю сумасшедшую потребность ему отдаться – мне почти больно, какая-то часть меня жаждет быть наполненной.
 
– Девочка… – его голос хрипит.
Несколько сладких, коротких поцелуев, и Тай обездвиживает меня, прижимается губами к уху и шепчет:
– … замри…
Он разводит мои бедра шире, с нескрываемым наслаждением входит в меня и, когда я шиплю от боли, останавливается.
Его взгляд затуманивается от удовольствия.
Теперь каждый его поцелуй – посягательство. Каждое его движение – безжалостное присвоение. И он, пожалуй, теряет голову…
Его ладони становятся влажные, на лбу блестит испарина, он стискивает зубы и сдерживает себя, не желая сорваться.
– Тай…
Звук моего голоса действует на него, как спусковой крючок. Он ослабевает контроль.
На секунду.
Всего секунда, и я принадлежу ему всецело.
Он входит в меня. Сразу и полностью.
Я коротко вскрикиваю, и Тай вновь останавливается, опускает голову и тяжело дышит.
Его пальцы впиваются в ворс ковра – он дрожит и облизывает губы, его ресницы прикрыты, мышцы на руках и груди играют под лоснящейся от пота кожей. Он делает еще одно движение, вынуждая меня ахнуть.
– … как же, сука, приятно, – шипит тихо.
Меня пронзает его взгляд – он резко вскидывает ресницы. Янтарь в его глазах отливает кровью.
Еще одно движение, и Тай смотрит мне в лицо напряженно.
Он собирает в кулак мои волосы на затылке и начинает неспешно двигаться, давая мне привыкнуть.
– …вот так – да, – обхватывает пальцами мой подбородок и целует: глубоко, жарко, безжалостно.
Его движения задают ритм. Наше дыхание вторит этим толчкам.
«Я исполнителен», – в отношении него это верно на все сто процентов. А может и больше. Он исполнителен в каждом движении.
Я ловлю раскаленный воздух губами.
Боль уступает место терпкому наслаждению. Мы соединяемся тесно, горячо и потрясающе сладко.
И я не хочу ни о чем жалеть.
Мне слишком хорошо, чтобы даже думать об этом.
***
Постоянный свет стал извечным сопровождением любой деятельности для Севастьянова. Он забыл, когда спал в темноте. Стыдно признаться, но темноты он боялся до чертиков. Еще с детства. А теперь, в своем почтенном возрасте, он убедился окончательно – во мраке живут самые настоящие чудовища.
Он проснулся от требовательного стука в дверь.
Севастьянов мог поклясться, что задремал всего на секунду. Он потянулся за очками и свесил ноги с дивана, который стоял у стены в его рабочем кабинете.
По ту сторону двери уже отчаянно ругались. Ругались грязным солдатским матом, принадлежность которого можно было определить сразу – к Севастьянову пожаловал Петр Шилов. В отсутствии дам полковник никогда не стеснялся в выражениях.
Распахнув дверь, Алексей Станиславович надел очки и, наконец, слабое зрение позволило ему увидеть подполковника Шилова, выражение лица которого говорило само за себя – случилось нечто ужасное.
– Эля? – спросил Севастьянов, вдруг испытав, как холодное беспокойство проникает ему в кровь и разносится по всему телу.
– О девочке нам ничего не известно, – без утаек выдал Шилов. – У нас ЧП. Наш объект уничтожил другого чужака.
– Уничтожил?
– Убил.
– Боже, – Севастьянова хватило лишь на вдох. – Они могут убивать друг друга… – он скрылся вглубь комнаты, чтобы взять экранирующий комбинезон. – Их регенерация не действует друг на друга, следовательно, мы были правы. Из крови Эли можно извлечь компоненту, чтобы научится их истреблять. Господи, мы должны продолжить исследования!
Он снова вышел в коридор, тщательно приглаживая седые волосы, растрепавшиеся во время сна.
– Как насчет крови других девушек с меткой? Мы могли бы… – произнес Шилов, но Севастьянов позволил себе бестактность, прервав его на полуслове.
– Другие не подойдут. Слишком мало времени скихр воздействовал на их организм, чтобы они могли навредить чужакам. За пять лет мы тщательно исследовали кровь различных женщин, получивших метку. Дело в том, что Эля – особенная девушка. Она продержалась с меткой почти шесть дней. Но сейчас без скихра ее кровь не имеет для нас экспериментальной ценности.