Мое непреклонное сердце

— Вы помните, мы же с вами с утра говорили, что я пойду к Тейерам, чтобы отнести корзинку с подарками… для малыша. Я думала, вы поняли, куда я пошла, когда вы провожали Хлою и Сильвию в деревню. Разве это не было ясно?
Мерседес знала, что это ее основной козырь и что он явно забыл об этом. Она готова была улыбнуться. Ей было очень важно сейчас напомнить ему о его небезгрешности.
— И вы пробыли там все это время?
— Мне не показалось, что я была у Тейеров так уж долго.
Это была правда. Она отдала им корзинку с поздравлениями и пожеланиями счастья, но отказалась от чая, так как время было уже позднее. Они с пониманием приняли ее отказ.
— Миссис Тейер была прямо в восторге от подарков. Она ахала от восхищения при виде каждого нового платьица. Они ждут, что вы окажете им честь и будете присутствовать на крестинах у Коллины.
Все это была чистая правда.
— А мистер Тейер? Как он оценил бренди?
Левая рука Мерседес сама по себе поднялась и потерла висок, по которому прошлась фляжка. Граф не оставил в домике свое грубое оружие. Мерседес пыталась найти ее, но лишь зря потратила драгоценное время.
— Очень положительно! — сказала она. — Кажется, он собирался оставить ее на торжественный случай.
Мерседес тут же пожалела о том, что приукрасила свою ложь ненужными подробностями. Колин вполне может напомнить мистеру Тейеру об этой бутылке в день крещения Коллины. Теперь ей нужно было или отговорить его от посещения Тейеров, или как-то договориться с мистером Тейером, чтобы он не выдавал ее. Пол у нее под ногами стал зыбким и ненадежным, как болотная трясина.
— Действительно! — весело согласился Колин. Мерседес вспомнила поговорку — на воре шапка горит. И хотя в голосе Колина, в его словах она не заметила никаких признаков недоверия к своему рассказу, ей было как-то не по себе. Она ждала, что он вот-вот скептически поднимет бровь и слегка усмехнется уголком рта. И ей даже показалось, что в том, как он медленно протянул это одно-единственное слово, был слишком явный скепсис.
Она взглянула на него из-под опущенных ресниц. Он все еще смотрел на нее, терпеливо и даже снисходительно. Заметил ли он ее усталость и смятение? Как ей хотелось, чтобы он бросил ей спасательный круг!
— Хотите горячего шоколада? — спросил он. — Миссис Хеннпин почему-то решила, что я его очень люблю.
Мерседес почувствовала, как выравнивается ее дыхание. Под ногами уже не было трясины, и она поверила, что сможет покинуть библиотеку, лишь слегка осквернив душу ложью.
— Я возьму его в свою комнату, — сказала она. — Миссис Хеннпин приготовила для меня ванну.
На этот раз он действительно поднял брови. В его глазах, несомненно, появился самый живой интерес. Мерседес знала, что если бы она умела легко краснеть, то щеки ее уже пылали бы от смущения.
Колин протянул ей чашку.
— Вот, — сказал он, — приятного аппетита. Впрочем, ванна вам тоже не помешает. Вид у вас такой, будто вы откуда-то упали.
В своей комнате Мерседес оглядела себя в высоком зеркале. У нее не было времени долго любоваться собой, да этого и не требовалось. Ей сразу стало ясно, почему и миссис Хеннпин, и Колин так пристально ее разглядывали. Платье ее после падения в домике было все в пыли и в пятнах, на левом виске красовались грязные отпечатки пальцев — она растирала его, пыталась унять боль. Ее прекрасные волосы цвета темного шоколада клочьями торчали в разные стороны. Не так-то просто будет пригладить длинные выбившиеся пряди. Недобрый внутренний голос, не желающий молчать, как она его ни унимала, сказал ей, что она похожа на Медузу.
Она вспомнила свою реакцию на последний взгляд Колина. То, что она ошибочно приняла за живой интерес, было всего-навсего острым любопытством. Она опять почувствовала, как жар заливает ее щеки, — на этот раз они горели от стыда.
Отвернувшись от зеркала. Мерседес быстро разделась. Она была уже в просторном домашнем платье, когда подоспела горячая вода. С плохо скрываемым нетерпением она следила, как служанки наполняют лохань, и отослала их, прежде чем вода дошла до половины. Как только они закрыли за собой дверь, Мерседес, не обращая внимания на лохань, быстро помылась над тазом у кровати. Она расчесала волосы, так что каждый завиток улегся на свое место, и просто подвязала их красной лентой. Она взяла из шкафа ночную рубашку без рукавов — белую полотняную рубашку с глубоким круглым вырезом без оборок и вышивок. Она специально выбрала такую и, подойдя к зеркалу, увидела, что выбор сделан правильно. Простота рубашки подкупала, а красная лента в волосах создавала нужный контраст.
 
Мерседес не рассчитывала на то, что ее кто-то увидит, но специально оделась так на случай, если произойдет обратное. Она сбросила свое платье в ногах постели и специально оставила у кровати комнатные туфли.
В северном крыле стояла тишина. Все двери были закрыты. И Мерседес без всяких препятствий прошла весь коридор. Лампы в маленьких нишах вдоль стен освещали ей путь. Свет как бы растворялся в мягкой ореховой обшивке, искажая бегущую рядом с ней тень. Она считала двери, как вехи на пути из Уэйборн-Парка в Лондон. Расстояние от северного до южного крыла показалось ей почти таким же далеким.
Мерседес почувствовала некоторую неуверенность только около площадки главной лестницы, соединяющей оба крыла. Она прислушалась, надеясь уловить хоть какой-нибудь шум, подтверждающий, что Колин находится в библиотеке. Но услышала лишь стук собственного сердца.
Но она не вернется, нет… Как граф и предполагал, замаячившая впереди свобода заставит ее пойти на все. Она торопливо пересекла площадку и бесстрашно углубилась в темные переходы южного крыла.
Мерседес с Колином сразу, без всякого обсуждения, решили, что ему следует выбрать комнату именно в этой части дома. Это было удобно для всех. Мерседес была спокойна, что ему не будут слишком уж надоедать близнецы своей возней или девицы своими просьбами и заботами. Да и сама она не опасалась наткнуться на него каждую минуту где-нибудь на повороте. Северное крыло всегда было ее святилищем и прибежищем, а северная башенка — колокольней. Присутствие там Колина было бы для нее как вторжение в ее пределы и заставило бы усомниться в собственном желании жить в Уэйборн-Парке.
И как ей казалось, он тоже считает, что устроился в этом доме вполне удобно. Ему должно нравиться, что он избавлен от детских выходок Бриттона и Брендана, предсвадебных приготовлений Хлои и болтовни Сильвии. И он должен оценить, что может проводить время на расстоянии от нее. Так считала Мерседес. Он привык к обществу мужчин, и наверняка иногда его может раздражать даже звук ее голоса.
Дверь в комнаты Колина была закрыта. Замирая от страха, она крепко прижала ухо к двери из темного дерева и прислушалась. Ей пришлось призвать на помощь все свое мужество. И, только убедившись, что в комнате никого нет, она вошла. Дверь закрылась за ней с мягким щелчком.
На тумбочке у кровати горела масляная лампа. Фитиль был почти до предела закручен, испуская маленький, не больше ногтя, язычок пламени. Но Мерседес для ее дела было достаточно и этого света.
Она знала, где у него хранятся банковские чеки. Он уже несколько раз просил ее найти в его комнате и принести к нему в библиотеку бухгалтерскую книгу. Когда-нибудь выяснится, вполне возможно, совсем скоро, что он напрасно так ей доверился. В душе Мерседес чувствовала глубокое раскаяние, но не позволяла себе расслабляться и рассуждать на тему, на что же она идет. Ей гораздо проще было думать, что раскрытие этого преступления не будет для него откровением, а лишь еще одним подтверждением его первого о ней впечатления.
Кроме кровати с пологом и комода, в комнате Колина был письменный стол и большое кресло с подголовником. Для удобства под письменным столом обычно стояла деревянная скамеечка. Мерседес заметила, что, с тех пор как Колин поселился в этой комнате, скамеечка постоянно была на месте, так что он мог вытянуть под столом свои длинные ноги и откинуться в кресле. С начала его заключения в их доме он написал несколько писем. Мерседес знала об этом, потому что отсылать письма стало ее обязанностью. Одно из них было на имя мистера Абернэйти, поверенного Колина в Лондоне. Другое было отослано в его банк. Больший интерес представляли письма, адресованные некой мисс Джоанне Ремингтон в Бостоне. Эта фамилия вертелась у Мерседес в голове, пока она не вспомнила, что большой клипер Колина Торна называется «Та-инственный Ремингтон». Похоже, что Джоанна Ремингтон — дочь хозяина корабля. И Колин, очевидно, послал ей лично письма, которые не мог доверить Обри Джонсу.