200 дней на юг: автостопом из Москвы в южную Африку

Но не успел я съесть два приобретённых там пончика, как послышался шум машины. О, джинны, рабы Аллаха! из дождя выплыл "Лендровер" с кузовом! Я выбежал из чайной комнаты, побросав чай и пончики, и было это очень вовремя. Лендровер имел надпись "Police", спереди из него торчала трёхметровая антенна, а в кабине ехало трое танзанийцев, один из которых был с автоматом, а другой, англоговорящий строгий господин в форме, наверное, местный полицейский генерал. В кузове машины сей сидело уже шесть замёрзших, мокрых пассажиров, и я пристроился седьмым. Мы прорубались сквозь стену дождя, как подводная лодка, вода была сверху и снизу, а трёхметровая антенна ещё и выколачивала воду из мокрых веток деревьев, смыкавшихся над узкой дорогой.
Это была единственная машина на Кигому в этот день, ведь там 360 км — фантастическое расстояние! По пути мы встречали застрявшие в грязи грузовики, которым проехать это расстояние дай Бог за двое-трое суток. По сторонам дороги шли редкие мокрые деревни и лагеря беженцев из Конго-Заира; кузова с гуманитарной помощью, направлявшиеся к ним, тоже тонули в грязи. Моя полицейская машина ехала даже чуть дальше Кигомы, в посёлок Уджиджи, куда я и прибыл, абсолютно мокрый, в весьма позднее тёмное время.
Здесь, в Уджиджи, за 130 лет до меня побывал Давид Ливингстон, известный исследователь Африки, передвигавшийся по ней не автостопом, а пешим ходом. В 1840 году он начал путешествовать по Африке и бродил там почти всю оставшуюся жизнь (с двумя небольшими перерывами). Он впервые в истории науки пересёк Африку в южной её части, от Анголы до Мозамбика, открыл несколько больших африканских озёр, и всё мечтал отыскать истоки Нила. Величайшие дожди, превращавшие всю твердь в жидкость, вражда арабов и европейцев с местными племенами, делали путешествия утомительными: от побережья до Танганики нужно было тогда добираться почти год. Эпидемии делали безлюдными целые местности. В 1871 году Ливингстон застрял на берегах Танганики, не в силах продолжать дальнейшие путешествия из-за болезней и отсутствия припасов; ящик с хинином (единственным в то время средством от малярии) у него кто-то украл, а новые лекарства достать в глубине континента было нельзя. В Европе многие думали, что Ливингстон уже давно умер — несколько лет от него не поступало вестей. Но тут на поиски оного отправился другой первопроходец-исследователь Африки, Стэнли, и обнаружил Ливингстона, привёз ему всякие припасы и хинин. Встреча их произошла здесь, в Уджиджи.
В честь этого здесь должен был быть так называемый "мемориал Ливингстона". Но найти мемориал сегодня не удалось, было весьма темно, а местная уджиджинская молодёжь задиристо предлагала мне поделиться шиллингами, на что я не соглашался.
Решил найти церковь и переночевать в ней. Так как было уже поздно и церковь была закрыта, местные помощники повели меня домой к священнику. Католический священник лет сорока оказался весьма передовым человеком и принял меня в своём доме, предварительно изучив паспорт. Так я впервые оказался в доме у танзанийца. Причём гостеприимство у этого человека было традицией: он достал огромную книгу записи гостей и попросил записаться и меня. За последний год гостей набралось всего на полстраницы, и оставшейся книги ему хватит на запись гостей лет на двести.
В кирпичном доме у священника было несколько комнат, в коих проживали его жена и многочисленные дети. Была мебель — старые креста и диваны, а в ванной комнате стояла даже ванна, а туалет был во дворе. Всем детям был очень интересен дядя-иностранец, я достал фотографии и рассказал о России и о своём путешествии. Чай не предложили, вероятно, за поздностью часа все уже успели поужинать. Для ночлега мне выделили отдельную комнату, где я разложил на столе множество своих мокрых вещей и бумаг на просушку.
  
17 ноября, пятница. Уджиджи и Кигома
Утром я покинул священника и пошёл искать Мемориал Ливингстона, не найденный мною вчера. Я казался себе таким опытным танзанийцем, отмахав по Танзании аж 4276 км — это очень много, если учесть, что дороги здесь не всюду хороши и всё это пройдено впервые в истории автостопной науки. А ведь каково было Ливингстону, который был здесь за 130 лет до меня!
Стэнли, отправившийся на поиски Ливингстона, добрался с побережья океана до озера Танганьика всего за семь месяцев (невиданная тогда спешка!), а припасы его несли сто пятьдесят носильщиков. Сам Ливингстон, как уже упоминалось выше, уже много лет находился в Африке, и можно представить, что и он, и Стэнли по пути довольно сильно обтрепались. Тем не менее, в мемориальном музее фигуры Ливингстона и Стэнли (изображённые в момент их встречи в Уджиджи), сделанные из папье-маше, были очень цивильными, Стэнли был в пиджаке и в галстуке-бабочке, а Ливингстон в пиджаке и бритый, хотя известно, что он был к тому времени с седой бородой.
В музее, помимо фигур Ливингстона и Стэнли, висело по стенам пять картин следующего содержания: 1) доктор Ливингстон; 2) Стэнли сидит в Англии и думает: а где же Ливингстон? 3) он отправляется на поиски Ливингстона; 4) встреча г-од Стэнли и Ливингстона; 5) г-да Стэнли и Ливингстон вместе тусуются в Уджиджи. Кроме этих пяти картин и двух фигур, в музее была ещё краткая история г-од Ливингстона и Стэнли, написанная на двух тетрадных листах по-английски корявым детским почерком, эти потрёпанные листочки, являвшиеся, вероятно, школьным сочинением, выдавались всем посетителям миссии для прочтения, чтобы не заботить сторожа пересказом.
Снаружи, на улице, росло манговое дерево, потомок того самого дерева, под которым и произошла столь знаменательная встреча; стоял некий мемориальный камень; кроме этого, ничего занимательного в Мемориале Ливингстона не было выявлено. Я записался в огромный гроссбух — книгу посетителей (мемориал посещали представители всех стран, кроме России) и завершил осмотр миссии, уклонившись от выдачи пожертвования неожиданно активизировавшемуся сторожу.
Из исторической деревни Уджиджи я направился в соседний городок Кигому. Дорога между ними была асфальтовая, и я сразу уехал на маршрутке, заплатив 100 шиллингов.
Кигома оказалась довольно длинным городом, растянутым вдоль одной главной улицы. В Кигоме был железнодорожный вокзал, построенный немцами в 1914 году и с тех пор довольно облупившийся; рельсы железной дороги и металлические шпалы, все — начала XX века и с тех пор не менявшиеся. Поезд на Дар-эс-Салам обещали завтра. Рядом с ж.д. станцией был порт, порождающий гидропароходы по водам озера Танганьика в соседние страны: Замбию, Бурунди и Конго-Заир. В Кигоме были консульства Бурунди и Заира, и я даже навестил одно из них, заирское. Но ничего хорошего мне там не сообщили: на том берегу озера местность контролировали повстанцы, а посольство представляло интересы правительства.
Озеро Танганика было велико и прохладно. По глубине это второе озеро мира, после Байкала, и такое же, как Байкал, длинное и узкое. Противоположные гористые берега Конго-Заирской стороны виднелись вдали. На моей стороне была даже песчаная полоса, напоминающая пляж, но купаться я не стал, памятуя страшные рассказы врачей о заразе, живущей во всех африканских реках и озёрах.
18 ноября, суббота. Шиллинги куми, хамсини, ашрини!
Сегодня день долгожданного поезда. Я выбрался на станцию заранее, чтобы увидеть момент прибытия состава и оценить, сколь много зайцев окажется на его крыше. К прибытию поезда на станцию сбежались носильщики, помощники и продавцы; я купил у одного из них ножик взамен своего утерявшегося, сопровождавшего меня от Болгарии до Танзании. В таких путешествиях часто привязываешься к вещам, они становятся такими привычными, что их утрата огорчает (а ведь умом знаешь, что все вещи не вечны, на то и вещи, чтобы их терять). Нож из Кигомы оказался плохим и уже через несколько дней покрылся ржавчиной.