Запрещённый приём (ЛП)
Он улыбнулся и предложил мне рукопожатие, которым мы обменялись так, словно уже были в одной команде. Мне это понравилась и я надеялась, что это чувство было искренним.
— Зовите меня Дюк. Все так зовут.
У себя в голове я подумала: «Тебя зовут Дюк Ледук?», но озвучивать свои мысли не стала. Я не хотела подкалывать его. Учусь понемногу.
— А меня на работе обычно зовут «Блейк». — Сказала я, улыбнувшись. Я не хотела, чтобы он звал меня Анитой. На работе я оставляла свое имя для друзей, или хотя бы для тех, кого знаю лично. Обращение по фамилии помогает держать дистанцию, актуальную для любой женщины в мужской профессии.
— Что ж, Анита… Я могу называть вас Анитой? — Улыбнулся он.
Я хотела спросить, зовет ли он Ньюмана по имени, но не стала. Шериф Дюк Ледук вел себя дружелюбно, и меня это радовало. Он нам понадобится, если мы хотим отсрочить ордер. Я могу пожертвовать своим именем ради этого.
— Конечно. — Ответила я и постаралась, чтобы моя улыбка не походила на оскал.
Ньюман тоже улыбался, но казался вполне искренним. Мы все вели себя чертовски прилично — так, как будто четырнадцать часов назад они не нашли труп истерзанного местного жителя. Наша обходительность казалась почти печальной, словно мы собрались здесь вовсе не потому, что в городе произошло убийство.
— Как там держится Бобби? — Спросил Ньюман. Улыбки всех присутствующих тут же угасли.
Ледук — я не могла думать о нем, как о «Дюке», — покачал головой. Если только вы не Джон Уэйн, вы не можете называть себя так (Джон Уэйн — американский актер, «король вестерна», носил кличку Duke, что переводится как «герцог» — прим. переводчика). Свет упал на него, и он вдруг показался мне ужасно усталым.
— Думаю, если бы мы не приковали его к койке в камере, он бы наложил на себя руки.
— Когда я его опрашивал, он не был в суицидальном настроении. — Сказал Ньюман.
Шериф пожал своими большими плечами, и в этом движении промелькнул размер его тела и, возможно, атлетическое прошлое.
— Полагаю, он начинает верить, что действительно сделал это. Рэй был ему как отец — единственный отец, которого Бобби когда-либо знал. Как бы вы себя чувствовали, если бы проснулись и поняли, что натворили?
— Вы сказали «проснулись», но, насколько мне известно, Бобби Маршан обычно отключается после того, как перекидывается из животной формы в человеческую. — Заметила я.
— Это типично для всех ликантропов… то есть, териантропов. Тот факт, что после перемены оборотни несколько часов лежат в отключке, это наше единственное преимущество в ситуации, когда они начинают убивать людей.
— Не все оборотни отключаются после перемены. — Сказала я.
— Слава богу, Бобби не из их числа. Иначе мы бы до сих пор искали его в лесу.
— Он много времени проводил на природе, как человек? — Спросила я.
Ледук кивнул.
— Он вырос в походах с Рэем. Они обожали выбираться на природу, и часто делали это — еще до того, как Бобби подхватил ликантропию. Парень хорошо знает местные леса.
— Насколько серьезно желание Бобби наложить на себя руки, Дюк? — Поинтересовался Ньюман.
— Сложно сказать. Достаточно серьезно, чтобы я об этом рассказал. За ним сейчас присматривает Фрэнки, так что лучше у нее спросить, как он там. В эмоциях у него полный бардак. Минуту назад он кажется нормальным, а потом начинает бормотать что-то, и ты понятия не имеешь, что он может ляпнуть. Сказал, что если это он убил дядю Рэя, то заслуживает смерти. Много раз это повторил.
— Это не совсем речи суицидника. — Сказала я.
— По моему опыту ребята, которые говорят, что заслуживают смерти, не слишком долго ждут, чтобы наложить на себя руки. Они могут не преуспеть в этом. Это может быть просто крик о помощи, но иногда этот крик заглушить невозможно. Он становится перманентным.
— Перманентное решение для временной проблемы. Я о суициде.
Ледук уставился на меня, сощурившись.
— Иногда. Но Рэй отдал концы насовсем, и Бобби ничего с этим не сделает. И сказать ничего не сможет, чтобы это изменить. Для него эмоции по поводу произошедшего отнюдь не временная штука. Они разрывают его изнутри.
— Прошу прощения за свою формулировку, шериф. Вы правы. Полагаю, вы чаще имеете дело с самоубийцами, чем я.
— Чаще, чем вы могли бы представить в таком маленьком городке. — Заметил он, и внезапно показался поношенным. Не усталым, а буквально поношенным. Он поправил ремень, будто пытался подтянуть его туда, где ему следовало быть. Это казалось привычным движением, которое больше не срабатывало — как когда ты пытаешься убрать волосы с лица, а стрижка у тебя уже короткая.
— Кто бы ни умер пока я исполняю свои обязанности, он умрет не по причине суицида. — Сказала я.
— Моей первой формой была армейская. Я принимал участие в боях. Думал, что там было паршиво, но иногда я скучаю по этому. Это лучше, чем умирать в маленьком городке на болоте. — Дюк показался мне задумчивым, слишком честным для разговора с человеком, которого видел первый раз в жизни.
— Дюк, ты в порядке? — Спросил его Ньюман.
Это против мужских правил — спрашивать о таких вещах, но когда разговор заходит о суициде, и с чьих-то губ слетают такие горькие слова, ты нарушаешь эти правила. Большинство из тех, кто носит форму, рано или поздно понимают, что мы не можем придерживаться кодекса крутых парней, когда кому-то из нас плохо. Слишком много людей мы так потеряли, слишком много мужчин и женщин. Каждый день в Америке двадцать два ветерана кончают жизнь самоубийством, и это не только солдаты, которые едва вернулись домой со стажировки. У ночных кошмаров и депрессии нет сроков давности. При таком количестве смертей очевидно, что нам давно пора говорить друг с другом о чувствах чаще, чем мы это делаем.
Я все еще была рада, что Ньюман не стал форсировать эту тему. Я слишком мало знала Дюка, чтобы вести с ним задушевные беседы.
Он покачал головой.
— Я знал Рэя больше тридцати лет. Я был здесь, когда его сестра и ее муж умерли, оставив Бобби сиротой. Мальчишке было два-три года, а у Рэя никогда не было времени на своих собственных детей. После колледжа он с головой окунулся в карьеру, но поменял свою жизнь ради того, чтобы стать отцом этому маленькому мальчику. Он продал компанию, потому что не мог быть генеральным директором и отцом одновременно. Он мне так и сказал однажды. Продал свою компанию в очень удачный момент и заработал на этом столько денег, сколько прежде не видел, но к моменту аварии все пошло насмарку. Он понятия не имел, что так случится. Мальчишку он любил, как родного, а теперь он мертв. Мертв плохой смертью. Последний раз я такую смерть видел лет десять назад — это было нападение медведя. Рэй не должен был так умереть, а теперь умереть предстоит и Бобби.
Шериф вновь покачал головой. Его глаза чуть поблескивали, когда он снял шляпу и сказал:
— Я отвезу вас на место преступления.
— Дюк, я знаю дорогу. — Мягко произнес Ньюман.
— Я знаю, что ты ее знаешь, Вин, но это ничего не меняет. Я еду с вами.
— Я бы хотел поговорить с Бобби прежде, чем мы уедем. — Сказал Ньюман.
Я не хотела говорить с заключенным, потому что сейчас он был для меня абстракцией — не таким реальным, как Ледук, который позволил мне увидеть свою боль. Я не хотела, чтобы Бобби Маршан становился для меня реальным. Мне нужна была максимальная эмоциональная дистанция, какую я только могу себе позволить, потому что я начала понимать, что в этом городе я единственный человек со значком, который не скомпрометирует себя эмоциональной вовлеченностью. Я по-прежнему верила, что Ньюман выполнит свой долг, но я также начала понимать, какой ценой ему это дается. Это все еще будет его ордер, но если мы оба придем к заключению, что мне будет проще убить виновного, то я буду тем человеком, который выстрелит в заключенного сквозь прутья решетки. Если мне предстоит убить кого-то, кто прикован и даже не способен бежать, я предпочитаю иметь с ним максимальную эмоциональную дистанцию. Дайте мне охоту на монстра, который пытается меня убить, и у меня не будет проблем, но стрелять в того, кто закован в цепи и сидит за решеткой — это что-то новенькое даже для меня. Я не хотела говорить с узником — только не в том случае, если позднее мне предстоит убить его, но Ньюман направился к двери в дальней стене, и я последовала за ним. Это потребовало от меня больше храбрости, чем я могла бы признаться вслух. Мы застряли в ситуации, где ни я, ни Ньюман не могли оказаться в выигрыше. Блять, да в этой ситуации вообще никто не мог оказаться в выигрыше (отсылка к упомянутому выше win — прим. переводчика).