1917: Государь революции

– Когда?

Когда… Да, это самый сложный вопрос. И никакая разведка мне не сможет дать ответ на этот вопрос. Мы можем, а точнее, я могу, лишь строить предположения, поскольку никто не может спрогнозировать реакцию толпы на известие об убийстве посла в Париже, на известие о «Ста днях для мира», на известие о Червищенской катастрофе. Три дня и три известия. По одному в день, и каждое из них может перевернуть все с ног на голову и взорвать перегретый котел общественных настроений в России вообще и в столице в частности. Точнее, в каждой из столиц.

Да и чем мне помогут мои аналитики, если о возможности Червищенской катастрофы они ни сном, ни духом? А это событие может вообще обрушить всё.

– Пока не могу сказать, Александр Павлович. Пусть будут в постоянной готовности. Возможно даже придется устраивать смотр по частям. Может, придется устроить нечто типа дефиле Дикой дивизии по Бульварному кольцу.

– Может, объявить какой-нибудь праздник? И под эту марку подвигать войска по городу?

– Может быть. Надо подумать. И дайте приказ полковнику Шулькевичу передислоцировать мой собственный бронедивизион в Кремль. Только пусть не двигаются по улицам всем составом сразу, это будет совсем уж перебор. Не привлекая особенного внимания, в разное время, по разным улицам, в разные ворота Кремля по одной бронемашине за раз.

– И пушечные?

– Все.

Кутепов козырнул и удалился.

Что ж, напряжение нарастает, и это чувствует все мое окружение. Уверен, что я знаю не обо всех подготовительных мероприятиях, которые скрытно проводят мои подчиненные. Иной раз эти мероприятия попахивают просто паранойей. Так, например, Климович совместно с профессором Стеллецким лично и спешно проинспектировали старый подземный ход из Кремля в Дом Пашкова. Их доклад ввел меня в изумление, честно говоря. Так оказалось, что считающийся аварийным подземный ход оказался не таким уж и аварийным! Выяснилось, что во времена Александра Второго были тайно проведены работы по укреплению перекрытий и сводов туннеля, а сам тайный ход, оказывается, не заканчивался в нынешнем Доме Правительства, а имел ответвление в старый особняк на углу Воздвиженки и Моховой, в котором располагалось скромное учреждение, именуемое архивом МИДа. То есть достаточно протянуть туда электричество, и я получу возможность покидать Кремль незаметно для посторонних, выходя «на поверхность» как раз на том самом месте, на котором в мое время располагалась Библиотека имени Ленина. Так что чудеса еще случаются!

Но сам факт такого исследования указывал на то, что уровень паранойи достиг максимальных значений и Климович вполне серьезно готовит вариант моей эвакуации из Кремля. А убийство посла в Париже лишь плеснуло масла в огонь всеобщего напряжения.

Я кивнул Климовичу, и генерал пропустил спешащего ко мне Суворина.

– Какие новости, Борис Алексеевич?

– Все крупные газеты Москвы и Петрограда печатают экстренные выпуски в связи с убийством нашего посла в Париже, так что к вечеру новость станет общеизвестной.

– Вижу, вас гложут какие-то сомнения.

Министр информации поклонился.

– Да, государь. Не слишком ли мало времени мы отводим на пропагандистскую кампанию в связи с убийством посла? Хорошо бы дня два-три тему помусолить для вящего эффекта. Но если мы уже завтрашним утром выпустим «Сто дней для мира», то эффект будет смазан, и мы не сможем многое из истории с послом выжать. Возможно, следует отложить публикации по мирной инициативе хотя бы на пару дней?

Я и без Суворина это все понимал, но видел проблему и контекст значительно шире. Завтра утром мы должны дать это в прессу, тем более что в иностранные столицы новость по официальным каналам уже ушла. Причем для меня важнейшие адресаты находились отнюдь не в Лондоне и Париже.

– Нет, Борис Алексеевич, новость должна прогреметь обязательно завтра утром. Как там американские журналисты? Нет накладок?

– Все в порядке, ваше величество, через два часа в Екатерининском зале. Я подготовил основные тезисы вопросов, которые могут быть заданы, а также некоторые варианты ответов, если на то будет ваша милость.

– Хорошо, я посмотрю. И вот что, Борис Алексеевич, исхитритесь, как хотите, но обеспечьте мне предельно жесткую работу военной цензуры в ближайшие дни. Никакие вести с фронтов не должны попасть в прессу в ином виде, кроме официальных сводок, а сами сводки только через мое личное утверждение. Никаких рассуждений и комментариев в прессе. Грозите чем хотите – закрытием газет, поголовным арестом, отправкой на фронт или на каторгу, расстрелом, чем хотите, но ни одной буквы о возможных проблемах на фронте не должно просочиться в прессу.

– А могут быть такие проблемы?

– Проблемы могут быть всегда, – отрезал я, – но нам они сейчас особенно ни к чему.

– Понимаю. Сделаем.

– Константин Иванович!

Генерал Глобачев подошел ко мне.

– Слушаю, ваше величество!

– Начиная с сегодняшнего дня на неделю переведите полицию на усиленный режим несения службы. Отменить все выходные и прочие отпуска. Это касается Москвы, Питера и Киева. Имейте в виду, что сегодня вечером газеты опубликуют новость об убийстве посла в Париже. Я не исключаю каких-то стихийных демонстраций и прочих эксцессов. Возьмите под усиленную охрану дипломатические учреждения Франции, а заодно и Британии.

– Понял, ваше величество. Сделаем.



Париж. Посольство Российской империи.

19 марта (1 апреля) 1917 года

– Проклятье!

Мостовский отложил на стол бумагу. Что ж, все пошло не так. Черт возьми! Совсем не так!

Гибель посла стала для Мостовского настоящей катастрофой, которую никто не мог предвидеть. Да и кто мог предположить, что кто-то (кто?) так быстро среагирует на арест генерала Иванова? Да так, что пойдет на нападение на посольскую машину, да и еще и с самим русским послом внутри? А ведь эта инициатива Извольского встретила горячую признательность со стороны Мостовского, которому казалось, что они так будут гарантированы от непредвиденных вмешательств со стороны французских властей. Но чтобы «непредвиденное вмешательство» было вот таким?

Разумеется, многочасовой допрос вскрыл некоторые весьма пикантные и щекотливые подробности относительно участия посольств Великобритании и Франции в мятеже 6 марта и их роли в подстрекательстве к перевороту, но, на самом деле, знал Иванов про эти дела не так уж и много, общаясь в основном с российскими заговорщиками. Вот про них да, он рассказал много всего и всякого, обозначив довольно широкий круг участников мятежа и им сочувствующих среди генералитета, а в особенности высшей знати империи. А вот про ту же Францию новым было разве что бегство генерала во французское посольство и показания, которые он охотно давал в обмен на убежище и нелегальный вывоз из России в Париж.

Но попытка выполнить директиву «срочно и тайно доставить Иванова в порт на русский корабль для препровождения в Москву для дачи показаний» встретила препятствие в виде притормозившего впереди автомобиля с откидным верхом, из которого внезапно появился человек с пулеметом Шоша, открывший огонь в упор по их машине…

…Дальнейшее Мостовский помнил смутно, придя в себя в изрешеченном пулями автомобиле. Впереди завалился на бок посол Извольский, рядом Иванов весь в крови, но еще дышащий, и унтер Урядный, вырывающий заклинившую дверь со стороны арестованного генерала.


Мостовский кинулся было к Иванову, но тот успел произнести лишь два слова:

– Где благодарность…

…И вот теперь он сидит в кабинете покойного Извольского и читает горячую бумагу из Москвы. С одной стороны, он прекрасно понимал причину, по которой из Москвы пришел именно такой вариант назначения. Вероятно, ни у кого из работавших во Франции русских дипломатов не была настолько велика дистанция между собственным сознанием и окружающей внешней действительностью. Каждый из дипломатов или сотрудников русской военной миссии имел во Франции какие-то личные связи, привязанности, обязательства, стереотипы, представления о границах допустимого, о самой возможности вдруг оказаться с французами чуть ли не в состоянии войны. Разумеется, в такой ситуации был риск того, что любые распоряжения из Москвы нивелировались бы осознанным или несознательным, но саботажем, корректировались бы исходя из прежних договоренностей и личных отношений.

Да, лично он был в этом плане абсолютно чист и свободен, не имея во Франции никого знакомых и не имея на душе груза прошлого. Но неужели государь прогнозирует, что дела пойдут настолько плохо, чтобы эти соображения имели такое решающее значение? Как он может действовать, имея весьма смутные представления об окружающей обстановке, о расстановке сил и общих политических раскладах, об интригах, сплетнях высшего света, о слухах, циркулирующих на базарах, о настроениях в различных воинских частях, о сотнях и тысячах других вопросов?

От такого назначения попахивало так, что впору было отдавать приказ готовить здание посольства к отражению штурма. И вообще, готовиться к такому, что не дай бог никому. И придется ему, капитану Мостовскому, до этого командовавшему лишь полковой разведкой, командовать дипломатами, полковниками да генералами! Нет, разумеется, он не просто капитан, все ж таки он флигель-адъютант при Особе Его Императорского Величества, назначенный в чин зауряд-полковника, и имперский комиссар на минуточку. Но все же, все же…

Как же все паршиво!

Что ж, сама возможность получения этого назначения оговаривалась, и Михаил Второй давал довольно пространные инструкции на разные случаи. Вот только никто не предполагал, что ситуация обернется именно таким образом. События после убийства посла вышли полностью из-под контроля, смахнув со стола все оговоренные варианты. Да, он готовился и к этой своей роли, но вообще-то предполагалось, что это будет самый крайний и экстренный случай, случай, при котором посла Извольского потребуется отстранять от руководства посольством, в случае каких-то безумных выходок с его стороны. Но и этот вопрос мог возникнуть только через несколько недель, а не прямо сейчас. И предполагалось, что к тому моменту в Париж прибудет профессиональный дипломат, который и должен будет сменить Извольского на посту посла России во Франции.

Но пока не прибудет новый посол, ему, Александру Петровичу Мостовскому, придется быть временным поверенным в делах Российской империи во Французской Республике. А события сейчас развиваются с такой скоростью, что неизвестно, прибудет ли новый посол в Париж вообще.

А пока задача получена и ее надо выполнять, а это значит, что предстоят сложные согласования с союзниками, которые вряд ли обрадуются желанию русских перебросить свои бригады с французского фронта на далекие Балканы.

И что-то подсказывало ему, что вопрос с убийством посла в Москве также не спустят на тормозах…



Москва. Большой кремлевский императорский дворец.

19 марта (1 апреля) 1917 года

– Его императорское величество Михаил Александрович, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая! – Барон Корф провозгласил мое явление и отошел в сторону. В кабинете все встали. Служители в ливреях распахнули двери, и я энергичной походкой вошел в свой официальный императорский кабинет. Да, в кои-то веки мне и этот кабинет вдруг пригодился.

– Добрый день, джентльмены!

Я говорил не просто по-английски, но и к тому же с американским акцентом. Быть может, мой «американский» английский и отличался от языка столетней давности, но могу предположить, что не так уж и сильно, ведь в свое время я учил академический язык, а не сленг трущоб.

Присутствующие склонили головы в неком демократическом варианте поклона. Я уселся в кресло у жарко пылающего камина и милостиво позволил:

– Присаживайтесь, джентльмены.

Все репортеры расселись, а фотографы, операторы и прочие хроникеры занялись своим прямым делом. Затем старейший из американских журналистов поднялся и сказал:

– Ваше императорское величество, от имени своих коллег по цеху я хотел бы выразить вам глубочайшую признательность за то, что вы согласились лично дать интервью ведущим изданиям Соединенных Штатов. Уверен, что нашим читателям будет чрезвычайно интересно узнать из первых уст о происходящем в России, а также о ваших планах на будущее. Признаюсь – новости из вашей страны уже несколько недель не сходят с первых полос крупнейших газет Америки.

Я кивнул.

– Что ж, джентльмены, я рад принимать вас в своей резиденции и рад, что события в моей стране вызывают интерес среди ваших читателей. Впрочем, может ли быть по-иному? Ведь Россия – ближайший сосед США, и не так уж много стран, с которыми у Америки есть общие границы. Пусть водные границы, но ведь Россию от США отделяет лишь каких-то полсотни миль, не так ли?

Репортеры неопределенно закивали, делая пометки в своих блокнотах.

– Итак, джентльмены, – взял слово Суворин, – кто задаст первый вопрос?

– Ваше величество, господин министр, с вашего позволения. Тим Бэнкс, «Вашингтон пост». Вначале я хотел бы поздравить вас с началом вашего правления и пожелать вам лично успехов в этом деле, а вашей стране всяческого процветания!

Усмехаюсь.

– Благодарю вас, мистер Бэнкс. Хотя я не уверен, что меня нужно именно поздравлять, тут скорее подошло бы выражение сочувствия. А вот можно ли будет поздравить Россию с моим царствованием, это, думаю, покажет время.

Репортер изобразил понимание.

– О, да, начало вашего царствования выдалось непростым. Волнения, попытки государственных переворотов, покушения, одно время было даже ощущение, что вот-вот случится революция. Москва бурлит. Вам, вероятно, непросто.

Качаю головой.

– У императора не бывает простых времен, мистер Бэнкс. Даже если со стороны может показаться, что быть императором это сплошные балы, выезды, приемы и развлечения. Лично у меня никогда не было иллюзий на сей счет. Я вырос в императорской семье, я внук императора, сын императора и брат императора. Пять лет я сам был официальным наследником престола, да и остальные годы был вторым в списке престолонаследия. Так что я ясно себе представлял, какой это тяжкий крест быть императором. Признаюсь, я не стремился к этому, не желал этого и всеми силами старался этого избежать. Но, увы, долг есть долг.

– И каково это возглавить столь огромную державу в столь бурное время?

Яркая вспышка озарила кабинет. Один из фотографов явно подгадал снимок под эпичность момента. А может, у меня было в этот момент что-то с лицом?

– Если Провидению было угодно, чтобы в России сменился монарх в столь бурное время, вероятно, это было не просто так, вероятно, так было нужно. Я рассматриваю это как некий знак, как шанс, который дарован моей стране. Эпоха потрясений, как правило, это одновременно и эпоха огромных возможностей. Все новое рождается в муках, а совершенно очевидно, что пришло время рождаться новой России. И роль мудрого правителя в том, чтобы увидеть и понять это, и сделать все для того, чтобы рождение новой жизни прошло успешно.

– Благодарю вас, ваше величество.

Тим Бэнкс углубился в свои записи, а Суворин передал слово следующему американцу:

– Стивен Макнамара, «Нью-Йорк таймс». Ваше величество! Граждане США с большим интересом следят за бурными событиями, которые происходят в вашей стране. К сожалению, далеко не всегда американцам понятны тонкости русской политики и нюансы происходящих событий. Как бы вы сами описали для наших читателей происходящие в России процессы?