Возраст не помеха
Попробовал узнать у Родимцева о комиссаре Рыкове, ведь все с него у меня началось, поверил мне и других убедил, хороший мужик. Родимцев не знал о нем, жаль, я с последней нашей встречи (кажется, это было так давно, а на деле прошло несколько дней) ничего о нем и их батальоне не слышал, жив ли он?
Катерина тоже пришла, я был очень рад ее снова увидеть и, обнимая на прощание, взял с нее слово беречь себя и писать мне, хотя и не знал – куда. Девушка смотрела на меня очень внимательно, а я шепнул, чтобы она увольнялась из армии, она не призывник, доброволец, может и уйти. Она возмущенно фыркнула, но я обнял ее и сказал, что не переживу, если с ней что-то случится. Ну, влюбился я, наверное, что тут скажешь? Она улыбнулась и засмущалась одновременно, а в ответ лишь кивнула. Я понимал, что скорее всего больше не увижу ее, от этого становилось очень горько, но вновь я был бессилен что-либо изменить. Вообще, кажется, я начинаю верить в то, о чем часто говорили в будущем. Изменить прошлое нельзя, одному человеку тем более это не под силу. Правы, выходит, были те люди, кто такое заявлял. Что бы я тут ни делал, а чего-то серьезного все равно совершить не удалось. Спасти людей не вышло, да и смешно было мечтать о таком, переломить ход войны тем более не смог. Да будь я хоть трижды самым умным и сильным, как заставить махину истории двигаться в другую сторону? Ну, убил я кого-то, и что? Не я, так его убил бы кто-то другой, а даже если бы тот человек и выжил, может, он был столь незначительной личностью, что история никак не заметит его присутствия. Эх, одна мысль только гложет, для чего меня вообще сюда закинули? Испытать? Дать шанс прожить новую жизнь? Одни вопросы, и ответов на них никогда не найти. Может, все проще, душа умершего скитается в каком-нибудь информационном поле, бывали в будущем и такие теории, и попадает в новое тело случайным образом. Может попасть в будущее, а может в прошлое. Моя вот сюда залетела, а душа того паренька как же тогда? Ведь он тут не умер, я появился в его теле просто во время сна, как тогда? Ой, что-то совсем в ересь залез, надо вылезать, тем более фрицы, вон, обстрел начали, а наш катер едва до середины Волги доплюхал.
И тут бахнуло… Никакой вспышки, столба огня или дыма не было. Просто удар в нос катера – и обломки летят во все стороны. Кораблик моментально начал крениться влево и зарываться носом в воду, а мы все, дружно стоявшие на корме, летим кто куда. Меня сопровождал один энкавэдэшник с двумя бойцами, были тут на кораблике еще и мореманы из экипажа, кто из них куда исчез, не представляю, все смешалось в этой темноте и воде.
Вода была обжигающе холодной, а еще дико болела голова. Проведя рукой по ней, я почувствовал что-то липкое и посмотрел на ладонь. В слабом свете осветительных ракет я разглядел лишь что-то темное на пальцах и ладони, понимание пришло сразу, кровь, конечно. Я не помню, чтобы ударялся обо что-либо, но по всей видимости, это было именно так. Паника нарастала, еще сильнее забилось сердце, когда появилась боль в теле. Крутясь в воде, я вдруг почувствовал, что держаться на плаву мне очень сложно, и это не из-за одежды. Сильно болела нога, правая. Посмотреть, что с ней такое, я не мог, все же в воде нахожусь, да и темно вокруг, будь я хоть сто раз гимнастом, даже если умудрился бы задрать ногу так, чтобы она оказалась перед моим лицом над водой, все равно бы ничего не разглядел.
– Братишка, Захарка! – вдруг донеслось до меня, и я вздрогнул. Голос Малыша, но какой-то слабый, уставший. Меня прямо передернуло от предположений.
– Малыш, ты где? Малыш! – заорал я, и в голову от крика как будто молнией ударило. Чуть не захлебнувшись, я отплевывался и пытался смотреть по сторонам одновременно. Никого вокруг, никого. Черт возьми, ведь я же не один был, где же люди, хоть кто-нибудь?
– Братишка… Помоги…
«Господи, да где же ты, Малыш?» – лихорадочно крутясь, я вглядывался в темноту волн. Сил было мало, нога, висевшая как плеть, тянула вниз, одной ноги мне мало, руки тоже устали и ныли от боли.
– Да где же ты, чертов здоровяк, кричи! – заорал я, вновь заглатывая новую порцию холодной волжской воды. Волна била в лицо, реку здорово так лихорадило, да еще и ветер приличный.
И наконец, я увидел его. Точнее их. Малыш вяло трепыхался, держа кого-то одной рукой, а второй пытаясь удержаться на плаву. Делая ослабевшими руками неловкие гребки, я очень медленно приближался к ним, вроде и рядом, метров двадцать всего, точнее не разглядеть, а никак не могу доплыть.
– Малыш, я не могу, сил нет, нога не слушается, – я чуть не заплакал от бессилия. Я видел, что бойцу очень плохо, возможно, он тяжело ранен, а сделать ничего не могу. И мелькнула мысль: «А может, именно вот это, то самое важное в моей никчемной жизни, что я должен сделать?»
– Держись, братка, я плыву к тебе! – и я вновь и вновь начал работать руками. Осознание себя придавало сил, боль в ноге и голове ушла куда-то на задний план, появилась цель!
Взмах, еще взмах, блин, ну почему так тяжело руки из воды поднимать? А, одежда мешает! Куртка, на хрен ее, вылезаю из рукавов, становится гораздо легче. Вот, уже совсем немного осталось.
– Малыш!
– Братишка, подсоби чуток… – И Малыш закатывает глаза.
Со всей дури хлещу ему по лицу, раз, второй, глаза открываются. Я пытаюсь схватить лейтенанта, это был именно командир разведчиков, тот без сознания и никак не реагирует. Малыш вяло трепыхается, сплевывая воду на каждом выдохе.
– Малыш, куда ранили? – спрашиваю я, пытаясь понять и рассмотреть.
– Ноги, брат, – еле слышно шепчет большой человек. – И рука почти не работает, сломал, похоже.
– А командир?
– Не знаю, он дышит, но не приходит в себя, я его уже в воде нашел. Лешку не видел. Когда рвануло, все полетели за борт кто куда, тебя я вообще не видел, сам-то как?
– Головой, видно, обо что-то приложило, и ноги правой как будто нет, висит просто и болит, зараза. – Вспомнив о ранах, я невольно поморщился, и боль вернулась. Бездействующая нога, казалось, тянет камнем вниз, приходится прикладывать много усилий, чтобы остаться на плаву. Говорить тяжело, сердце бьется, как отбойный молоток, пытаясь выскочить из груди, дыхание сбито напрочь и никак не успокаивается.
– Вот же гадство, как выбраться-то теперь? До берега охренеть сколько, – выругался Боря-Малыш.
– Потерпи чуток, я поищу что-нибудь плавающее, попадались тут доски всякие, пока к тебе плыл. – Это правда, мусора в реке много, наверное, и от нашего катерка, который скоропостижно утоп, тут шмурдяк плавает.
– Доска не удержит, – Малыш вдруг подбородком кивнул куда-то в сторону, – а вот бочка подойдет.
Точно, бочка плавает. Не огромная, к каким я привык в будущем, тем, что на двести литров, а маленькая. В такую, я думаю, литров сто если войдет, и то хлеб. Вновь пытаюсь плыть, выходит с трудом. Почему-то совсем не думаю о глубине, а ведь подо мной метров десять, наверное, Волга есть Волга, глубины разные бывают, может и двадцать быть. Кое-как добираюсь и начинаю толкать железную бочку в направлении бойцов, в емкости что-то плещется, но хорошо, что вроде неполная, на воде держится хорошо. Выходит с трудом, тяжело мне, нога тянет вниз, перед глазами пятна какие-то, башка раскалывается…
– Молодчик, братишка, теперь не утонем, – услышал я Малыша, стало быть, добрался.
– Боря, ты хоть пулемет свой выкинул, или еще и его тащишь? – улыбнулся я, пытаясь отвлечься.
Смешок вызвал приступ кашля у нас обоих и сильную головную боль у меня лично.
– Да он на палубе лежал, улетел вместе со всеми за борт. Вот Лешка наверняка со своей винтовкой в обнимку кувырнулся, он же свою оптику никогда не выпускает из рук.
– Снайпер же, ему нельзя, – кивнул уже я.
Сколько мы так барахтались, не знаю, нас сносило течением, причем довольно сильно. Еще при встрече с Малышом я заметил краем глаза, что мы уже ушли от переправ метров на триста, а теперь и вовсе где-то далеко, скорее всего. Интересно, вынесет ли нас к берегу когда-нибудь или нет? А если вынесет, то к какому?