Возраст не помеха
– Я не служу немцам, а числюсь в спецкоманде, это разные вещи. Как только получил шанс, воспользовался и бежал, – покачал я головой. Блин, дадут ли мне высказаться, столько всего в голове держу, что лопнет скоро.
– Нестеров, почему не доложил, опять хотел «языка» расстрелять? А ну, дай мне бойца, я забираю этого пленного!
Вот, может, все же что-то выгорит…
Через полчаса меня развязали наконец и посадили на табурет. Как он сохранился тут, в городе, удивительное дело. Находился я, судя по всему, на небольшом командном пункте где-то среди развалин города. Из того, что видел и слышал у немцев, командование Красной армии располагается на берегу Волги, в различных пещерах и штольнях, а тут мы явно были где-то в паре кварталов от передовой. Передо мной сейчас находились сразу три командира, один из них был явно представителем НКВД, знаки различия соответствуют, кстати, именно он меня и увел из-под расстрела. Этот военный был ужасно усталого вида, будучи когда-то жгучим брюнетом, сейчас блестел серебром на голове. Сильный и крепкий, возможно, спортсмен бывший, он вызывал уважение своим внешним видом, в первую очередь опрятностью этого самого вида. На остальных, кого удалось видеть уже тут, форма вся выгоревшая, побелевшая от пота и солнца, а у особиста, буду звать его так, хоть и старая, но видно, что за ней следят. Педант, не иначе, а может, просто запасную недавно надел, кто его знает.
Внезапно появившись в том подразделении, которое меня поймало, офицер потребовал сопроводить меня к нему в блиндаж. По пути я не пытался разговаривать, информации нет, но я слишком давно к этому шел, чтобы сейчас лихорадочно обдумывать свое поведение.
– Итак, кто ты, зачем шел в расположение наших войск, как вообще в таком возрасте оказался у врага? Рассказывай всё, – спокойно потребовали у меня.
– Захар Горчак, – решил я начать с самого начала, так будет правильнее, – проживал с родителями в Кобрине. Мне почти двенадцать, я не маленький. К немцам попал в начале войны. На второй день войны потерял отца, во время бомбежки города. Когда пришли немцы, сбежали с мамой в лес, она убила одного, пришедшего к нам в дом грабить. Он хотел изнасиловать маму, я его ударил и сам получил по голове. Мама успела воспользоваться моментом и свернула ему шею ухватом. Ночью убежали, встретили в лесу четверых наших бойцов, что выходили к своим. По пути на восток нарвались на войска. Я успел убежать, мама вовремя крикнула, чтоб бежал, остальных положили. Мама погибла… – я шмыгнул носом, вспоминал я эти моменты часто, хотя и не был, можно сказать, родным для мамы, все же я попаданец.
– Это не объясняет того, как ты стал служить врагу, – терпеливо, спокойно спросил особист.
– Меня поймали, у немцев были собаки, убежать не получилось. Я бы не назвал свои действия службой врагу. Обучением у врага да, но это только в плюс. Убивать меня немцы тогда не стали, отправили в лагерь.
– Что, вместе с нашими пленными? Тебя, пацана? – удивился еще один командир, лейтенант вроде. Молодой парень совсем, лет двадцати на вид, соломенные волосы и светлые глаза не внушали страха от слова совсем. Такой скорее всего только прибыл на фронт, бравада, удаль и презрение к смерти, скоро это пройдет или закончится вместе с жизнью.
– Нет, там только такие, как я, вернее, были и младше, и старше. Самому взрослому шестнадцать, сколько было маленьким мальчишкам, не знаю. А мальчишкой я перестал быть двадцать третьего июня, а уж в плену и вовсе забыл, каково это, быть ребенком. В бараке почти не кормили, все отбирали старшие. Когда терпеть голод не было сил, мне удалось дать отпор и отстоять пайку. Били толпой, человек шесть, и непременно убили бы, но вступились немцы. Сначала удивился, думал, повезло, на нормальных людей попал, но это было не так.
Командиры курили как три паровоза, в землянке дышать нечем. Видя, что я прервался и набираю воздуха, особист приоткрыл полог, которым был завешен вход, и стало чуть легче.
– Продолжай.
– Немцы устраивали нам поединки…
– В каком смысле? – все трое удивленно округлили глаза. Что, не слышали еще о таком?
– В самом прямом. Не станешь драться, пристрелят или забьют до смерти, причем свои же, те, кто согласился служить врагу.
– С кем драться?
– Между собой. Точнее, тебя выводят в круг, против тебя ставят кого-то еще из барака, сами пьют и развлекаются. В первом же бою, отказавшись драться, я был сильно побит, но немцы решили, что победивший меня мальчишка сделал это нечестно.
– Каким образом?
– Ударил меня между ног, а потом лежачему сломал нос ногой. Пацана немцы застрелили, а мне приказали встать, дали минуту. Если бы не встал, застрелили бы. Как узнал чуть позже, им понравилось мое упрямство и меня решили сломать.
– Встал? – командиры Красной армии слушали меня так, словно я им сказку читал, интерес на лице неподдельный, даже азарт какой-то.
– Встать-то встал, но только для того, чтобы вновь получить в лицо. Они выставили против меня еще одного парня, этот был старше, лет четырнадцати. Он был из тех «шестерок», что били меня в бараке. Гнида, к нему у меня было только отвращение, не больше. Пропустив один удар, увернулся от второго и ударил сам. Попал нехорошо, в горло, парень был выше меня, так и получилось. Он умер почти сразу.
– Ты убил нашего, советского человека? В десятилетнем возрасте? Да еще так спокойно об этом говоришь? – в голосе особиста звучало скорее удивление, чем осуждение, но я решил, давно для себя все решил, что говорить буду только правду, может, не всю, но правду.
– Так вышло. Я не оправдываюсь, но тот парень обязательно бы убил меня. Там все выживали, и эти, собравшиеся в банду, были готовы на всё.
– Что дальше было?
– Через какое-то время (я был в лагерном госпитале, там наш врач служил, лечил нас, мальчишек) мне сообщили о новом поединке. Выдернули внезапно, а уж когда увидел, против кого… Это был предводитель лагерной шайки, шестнадцатилетний парень. Он уже с кем-то дрался и ему досталось немного. Этот мог убить меня свободно, если бы был полностью здоров. Я воспользовался его травмами и бил в одно место. Удалось свалить его, но немцы его не добили, унесли в госпиталь.
– Как же ты смог одолеть такого, это ж почти взрослый мужик? – сомнение в голосе, не верят, конечно, да и трудно в это поверить.
– Меня с детства отец учил защищать себя. Я хорошо знаю, куда и как бить. А теперь и подавно, – добавил я. – Видя, что противник прижимает руку к ребрам, стал уклоняться от его ударов и бить по этим самым ребрам.
– А кто у тебя отец был?
Черт, тут меня поймать могут, мама почти ничего не успела рассказать об отце, только то, что он милиционером был. Тогда, на складах он занимался тем, что присматривал за распределением продуктов, как бы не поперли.
– Милиционером.
– Ага, как ты сказал, твоя фамилия?
Вот сейчас и пошлют запрос…
– Горчак. Отца Александром звали.
– Минуту, товарищи, отправлю запрос, чтобы время не терять.
Я сидел, командиры смотрели на меня, но ничего пока не спрашивали. Особиста не было минут десять, а когда вернулся, на удивление, дал мне воды из фляжки.
– Где тебе так лицо изуродовали? – Вот, сейчас будет самое главное в рассказе. Утаивать, что убил красноармейца, я не собирался, – старлей, сидевший напротив, не сводил взгляда с моего лица, было видно, что ему неприятен мой вид, а кому приятно смотреть на изуродованного человека, тем более ребенка? – Сколько ты уже воюешь против Родины? – Блин, начинается.
– С чего начать, с лица или с того, как на фронт привезли? – уточняю.
– Ты на чем закончил, на драках своих? Вот и продолжай.
– После того, как уронил того хмыря, бандита, немцы решили меня проверить по полной программе. Привели избитого красноармейца и дали нож…
– Ты подумай, вот же суки конченые! – воскликнул один из командиров, тот самый старлей, что смотрел постоянно на лицо. – Пацана заставлять убивать своих же!