Королевские милости

Из десяти тысяч солдат, которых Намен привел с собой через Лиру, вместе с ним сумели перебраться на другой берег только триста.
Несмотря на категорические возражения Куни, Мата выполнил свою угрозу.
– Угроза как обещание: мы лишимся уважения наших людей, если не сдержим слово, – заявил Мата.
– Ты бы завоевал больше сердец, если бы проявил милосердие.
– Показать сострадание солдатам врага – значит проявить жестокость по отношению к собственным.
Куни было нечего на это ответить. Он стоял и беспомощно смотрел, как солдаты Кокру собрали тысячу известных горожан Диму, объявили их сторонниками империи и заставили копать для самих себя могилу.
– Брат, ты совершаешь ошибку.
На сей раз Мата остался непреклонен: по его приказу солдаты затолкали плачущих и вопящих мужчин и женщин в общую могилу и похоронили заживо.
– Не хотел бы я иметь генерала Цзинду своим врагом, – под впечатлением от увиденного проговорил Рато.
Они с Дафиро закрыли уши руками, но не смогли заглушить крики умирающих мужчин и женщин.
«Мой дражайший муж!
Прошу простить меня за столь короткое письмо, но я еще не до конца оправилась и постоянно чувствую усталость, а наш малыш отнимает все мое время.
Ну вот и главная новость – ты стал отцом!
Прошло сто дней после рождения нашего сына, и он совершенно здоров. Пока я называю его „Тото-тика“, а когда он достигнет возраста разума, мы с тобой объявим его официальное имя.
Он маленькая копия тебя, что – и это весьма неожиданно – делает его очень славным и симпатичным. Впрочем, надеюсь, в ближайшее время у него не вырастет такой же, как у тебя, живот. Дамы при дворе короля Туфи то и дело стараются взять его на руки, но если он попадает к кому-то чужому, то моментально начинает плакать и успокаивается только у меня. Я пью настойки, навевающие приятные сны, чтобы малыш получал их с моим молоком. Мне кажется, я все делаю правильно, потому что он все время улыбается во сне.
Я молю Кану и Рапу тебя защитить и надеюсь, что у вас с Мата все хорошо. Возвращайся целым и невредимым ко мне и нашему малышу.
Твоя любящая жена».
– Мои поздравления, брат! Сын – это настоящее чудо, и теперь мы знаем, кто станет следующим герцогом Дзуди. Мне не терпится увидеть его.
– Поскольку он родился в год Хризантемы, тебе придется примерить на себя роль дядюшки!
Мата и Куни осушили свои чаши с манговым вином. Счастливое известие, пришедшее от Джиа, стало приятным разнообразием среди бесконечной череды смертей и сражений.
Куни и Мата стояли в доке Диму и смотрели на имперские корабли, плававшие взад-вперед по реке Лиру, но так, что ни стрелы, ни катапульты не могли их достать. После того как Мата утолил свою ярость, Куни быстро навел порядок в Диму и приказал солдатам следить, чтобы в городе не было мародерства. Куни понимал, что пройдет некоторое время, прежде чем Диму окончательно придет в себя, но по крайней мере горожане больше не испытывали ужаса перед «освободительной» армией.
За кораблями, в устье Лиру виднелись яркие, разноцветные дома Димуши, и Куни с Мата представляли, как они двинутся дальше, мимо Димуши, мимо плодородных земель перешейка Каро, пока не доберутся до пролива Аму, за которым находится остров Аралуджи, с его построенными на воде городами и парящими в воздухе замками, с великолепными доками и изящными кораблями, изысканными традициями и надменными манерами, увековеченными в тысячах поэм и сотнях тысяч картин.
– У Аму отличный флот, – сказал Мата. – Он остановит армаду Мараны, а потом поможет нам перебраться через Лиру и принести нашу войну к дверям императора.
– Будем молиться, чтобы они победили, – ответил Куни.
 
Глава 24
 
Битва на Аралуджи
 
Аралуджи, седьмой месяц четвертого года Праведной Силы
 
Остров Аралуджи – что на классическом ано означает «красивый» – полностью оправдывал свое название: широкие белые пляжи, пологие, будто созданные для отдыха дюны, укрепленные островками берегового тростника, ярко-зеленые холмы, заросшие травой пили, и глубокие долины с лесами зеркальных мангровых деревьев и смоковниц. Похожие на тарелки корни первых выступали из земли точно покрытые лаком ширмы, привезенные из утонченного Гана, а воздушные корни смоковниц свисали с ветвей, словно пряди роскошных волос, которые, сидя перед зеркалом, расчесывает прекрасная женщина.
 
И повсюду цвели орхидеи самых разных форм и оттенков: белые, белее морских раковин, красные – алые, словно кораллы. Днем между цветами порхали золотые колибри, которые по ночам уступали место легким, будто сотканным из воздуха, мотылькам с серебряными крылышками.
Но самым главным сокровищем Аралуджи был Мюнинг, Город Озера. Построенный на крошечных островах мелкого озера Тойемотика – младшей сестры озера Тутутика, – город казался лежащей на воде диадемой. Изящные шпили храмов и грациозные тонкие башни дворца соединяло переплетение узких мостов с арками, бросавших вызов законам тяготения.
Дома и башни Мюнинга строили так, чтобы как можно разумнее использовать ограниченное пространство островов. Узкие, высокие, с гибкими стенами, они раскачивались на ветру, точно бамбуковая роща. Когда закончилось место на земле, дома пришлось строить на воде, и они, словно водомерки, парили над озером на высоких опорах, закрепленных на дне.
Плавучие сады, окружавшие острова Мюнинга, обеспечивали его жителей свежими фруктами и овощами. Дома соединяли подвесные платформы из веревок и планок сандалового дерева, источавшего сладковатый аромат. На платформах лорды и леди в шелковых туфельках танцевали по ночам и пили чай, наслаждаясь чудными картинами медленно занимавшей свое место на небе луны и огнями порта Мюнингтозу, расположенного на берегу, всего в нескольких милях к востоку от озера.
Однако самым восхитительным самоцветом Аралуджи, вне всякого сомнения, была принцесса Кикоми. Ей исполнилось семнадцать, и ее оливковая кожа, роскошные светло-каштановые волосы, которые водопадом локонов окутывали плечи, ослепительно голубые глаза, сиявшие точно два глубоких спокойных озера, стали темой многочисленных легенд и баллад, сочиненных бардами. Она была внучкой Понаху, последнего короля Аму, правившего до Завоевания, и единственной оставшейся в живых прямой наследницей, но, поскольку законы Аму не позволяли женщине занять трон, восстановленным Аму правил король Понадому, сводный брат Понаху и внучатый дядя Кикоми.
В парящих в воздухе чайных домиках иногда можно было услышать, как люди перешептывались, жалея, что Кикоми родилась не мальчиком, но всегда так, чтобы их не услышали солдаты или шпионы короля.
Сидя в своей комнате в полном одиночестве и рассматривая себя в зеркало, Кикоми решила присыпать каштановые волосы золотой пылью, чтобы казались светлыми, и наложить голубые тени на веки, подчеркнув тем самым синеву глаз. И все для того, чтобы как можно больше походить на Тутутику, богиню Аму. Сегодня вечером ей предстояло играть роль символа, а символам жаловаться на свою судьбу не полагалось. Она будет улыбаться, махать рукой и стоять молча рядом с дядей, пока тот, заикаясь и путаясь, произносит речь, обращенную к солдатам и матросам, чтобы поднять их боевой дух. Она станет для них напоминанием о том, ради чего они идут в бой, символом прекрасных женщин Аму и расположения Тутутики, а еще гордости Аму как образца изящества, красоты, вкуса и культуры, не сравнимого с отсталой и невежественной Ксаной.
И все-таки Кикоми не чувствовала себя счастливой.
Сколько принцесса себя помнила, ей постоянно твердили, что она невероятно красива. Да, конечно, приемные родители, семейная пара, верная ее бедному казненному деду, вырастили ее как собственную дочь: хвалили за то, что научилась читать и писать раньше остальных детей, за то, что прыгала выше, бегала быстрее и справлялась с работой лучше своих приемных братьев и сестер. Только вот относились к ее достижениям все вокруг как к дополнительному украшению, чему-то вроде самоцвета в короне физической красоты.