Охотники и ловцы рыб (СИ)

— Не хочу с ним драться. Он раньше, как напьется, так подраться был здоров. И Марьяна далеко. Что теперь будет!
Всеслав вспомнил Харальдову историю о разнесенной Творимиром в мелкие щепки корчме и, не говоря ни слова, отправился искать нужное снадобье.
— Любава, попробуй вмешаться, — тихо продолжил Харальд. — Он тебя любит. Ты ему как дочка.
Любава осторожно подошла к понуро сидящему на скамье Творимиру. Тот поднял на нее мутный взгляд и снова потянулся к кувшину.
— Уйди, Любава, — тихо сказал он, — горе у меня.
— Творимир, хватит, — чуть ли не плача сказала девушка, пытаясь отобрать у него кувшин с настойкой. — Так горю не поможешь.
— Нет, я буду напиваться, — затягивая слова, ответил новгородец, крепко держа кувшин. — Мне сказали, что я скотина. И я буду пить, раз я скотина. И не говори мне сейчас о Марьяне, — с яростью добавил он.
— Я не говорю, — испуганно сказала Любава.
— Вот и хорошо. Уйди.
— Действительно, отойди, Любава, — сказал Всеслав, подходя к столику Творимира с еще одним кувшином с настойкой и еще одной кружкой. — Подвинься, Творимир, вместе выпьем.
Он снял Творимирово зелье со стола, поставил на скамью рядом с собой, оставив на столе только кувшин с принесенной им настойкой.
— Так что у тебя случилось? — спросил польский рыцарь, наливая себе и Творимиру пахнущий травами самогон. Тот наблюдал за его действиями с интересом, понюхал настойку у себя в кружке, внимательно посмотрел на Всеслава. Рыцарь сделал большой глоток из своей кружки. Тогда Творимир махнул рукой и залпом выпил почти половину кружки. Поморщился.
— Мать моя здесь, — медленно выговаривая слова, проговорил он. — Меня узнала. Ругалась. На отца своего, мол, похож, на насильника, — он говорил все тише и тише. Всеслав молча смотрел на новгородца. — У нее здесь семья новая. Дети. Нос она мой, видишь ли, ненавидит. Ее вообще от носов с горбинкой тошнит.
— Да, нос в угоду ей ты вряд ли сломаешь, — глубокомысленно заявил Всеслав, подливая новгородцу в кружку свою настойку.
— Она бы все забыть хотела. И тут я, — Творимир отхлебнул питье и вдруг стал заваливаться на бок. Всеслав быстро вскочил и еле успел удержать его от падения на пол.
— Помогите, — резко сказал он. — Это снотворное питье. Я сам его иногда пью. При бессоннице.
Харальд с Любавой бросились ему помогать, оттащили Творимира на постель, сняли с него обувь, расстегнули пояс и уложили поудобнее.
— Лапушка, как же я тебе благодарна, — Любава, вытирая слезы все тем же мокрым и в саже рукавом, размазывая сажу по лицу, устремилась к Всеславу, чтобы его обнять. Тот удержал невесту на расстоянии вытянутой руки, сообразив, что она тоже выпила в городе какое-то дармовое хмельное питье.
— О, Господи! — неожиданно с чувством сказал он. — Какое счастье, что наступает Великий Пост.
— Аминь, — с лавки отозвался сонным голосом Творимир и засопел, заснув окончательно.
***
Великий Пост начинался в этих краях с Пепельной Среды. Вся скоромная еда была к тому времени доедена, христиане переходили на питание журом и киселем.
Любава сходила во Вроцлавский собор на Богослужение. Собор представлял собой грубовато сложенную базилику: длинное здание с плоской крышей, со входом посредине длинной стороны. По бокам от входного трехступенчатого грубоватого портала находились две башенки. Из мощных дверей в глубине портала была изъята квадратная вставка с резным изображением святого Вита. Любава покаянно подумала, что это из-за нее Вроцлавский собор встретил начало Поста с дырой в дверях. Целый день-деньской накануне жители Вроцлава ходили к собору и спорили, действительно ли святой Вит держит в руках гусли на длинной ручке, или нет. К утру, по распоряжению епископа, спорное изображение изъяли и направили переделывать.
Войдя в двери собора, молящийся упирался взглядом в противоположную стену базилики, ему нужно было повернуть направо или налево, чтобы занять свое место в соборе. Так строили базилики в Германии, так была построена церковь и здесь. Непонятная служба очень утомляла, но Любава честно отстояла положенное время, прежде чем отправиться к себе. Но по дороге новгородку догнал Сольмир и передал слова отца Афанасия, что у того есть текст Великого Канона Андрея Критского, и он ждет новгородцев-христиан к себе в келью. Ведь в то время как в польских землях еще царил карнавал, по греческому уставу уже шел Великий Пост. Пепельная Среда была третьим днем поста по Восточному обряду.
 
Любава с Творимиром, тщательно скрывавшим признаки похмелья, если они у него были, с радостью направились в деревню Вершичи. Весна вокруг вступала в свои права. Сережки на деревьях и набухшие почки листьев. Первые цветы на пригорочках, там, где подсохла земля после разлива Одры. Деревня Вершичи казалась похожей на другие славянские деревни. Только загороды тут были с закругленными углами, чтобы "не проник вупыряка".
— Я пока поживу у отца Афанасия, — тихо говорил Сольмир по дороге. — У него так хорошо, душа чувствует что-то глубоко родное. Так же хорошо мне было и у тебя, Любава, в Муромле. У отца Афанасия есть греческие книги. Я ему не спеша помогаю по хозяйству, а в свободное время читаю. Что непонятно — он мне объясняет. А кругом тишина и такой глубокий покой…
Семья, приютившая афонского священника, состояла из уже немолодых мужа и жены. Звали их Стах и Тэкла. Детей у них не было, но Стах не стал брать вторую жену не потому, что христианам это было запрещено, когда кому было сильно нужно — запрет преспокойно нарушали. Не стал, потому что любил свою Тэклу и не хотел иметь рядом никакой другой женщины даже ради рождения ребенка. Чернобровый седобородый почти уже совсем лысый крепкий поселянин отличался редкостным добродушием. Иногда только на него нападало благочестивое настроение, он долго молился, а потом ходил сурово-мрачный, на всех ворчал, и все ему не нравилось. Жена в это время от него пряталась. Потом все проходило, и Стах опять возвращался к своему природному добродушию.
Сольмир, как вошел во двор, сразу отправился искать хозяина, узнать, не надо ли чем сейчас помочь. Отец Афанасий посмотрел ему вслед.
— Сольмиру здесь очень нравится, — тихо сказала Любава, решаясь поделиться своей сокровенной надеждой. — Может быть, он уверует и крестится.
— Не все с ним так просто. Он не усидит здесь в тишине и покое, — ответил ей монах, не сводя глаз с дровяного навеса, куда пошли Стах с Сольмиром. — И не то плохо, что он любопытен, любит узнавать все новое. Его еще потянет прошлое.
— Из-за того, что он клялся Велесом и нарушил клятву?
— Нет, конечно, — сразу же понял девушку отец Афанасий, показывая, что те печальные события, о которых вспомнила Любава, ему известны. — Что значит в его случае какая-то вынужденная клятва. Он же бывший волхв. Ему сие ой как откликнется. А хороший парень какой…
Хороший парень решительно направился в их сторону, и они замолчали.
А потом было чтение Канона, сочиненного древним поэтом, святым епископом Андреем, пристальное вглядывание в глубины своей души, подробная исповедь грехов опытному духовнику, долгие постовые службы с земными поклонами и молитвой Ефрема Сирина. Тишина и безмерный покой маленькой избушки на окраине деревни, согревающейся ярким весенним солнцем. Вечность, еле слышно зовущая тех, кто может услышать ее зов.
***
Из-под Глогова вернулись опытные Вроцлавские соглядатаи. Теперь, когда они знали, где и что нужно искать, разобрались довольно быстро. Оказалось, что несколько месяцев назад произошло вот что. Новгородский посол Рагнар вместе со свитой отправился в Краков не по Висле, как все от него ждали, а зачем-то подался на Одру. В одном местечке, неподалеку от Глогова, новгородцев, а по характерному говору новгородцев с легкостью отличали от прочих братьев славян, споили. Когда четыре дружинника пришли в себя, оказалось, что сам посол исчез, деньги, бывшие при его дружинниках, — тоже, а их самих обвиняли в несусветной порче имущества по пьяни. Сами за собой они ничего такого не помнили, но мало ли…