Межесвет (СИ)

'Она сделала свой выбор. Сделай и ты'. Лайя-Элейна завела за ухо прядь волос, выбившуюся из прически. Эти слова возымели свое действие, они нанесли точный, верный удар, определивший судьбу Ланна. Пусть у Вираго была лишь одна здоровая рука, но в этой руке, отмеченной блеклым изображением кокатриса, она крепко сжимала карту короля.
 Глава 3 
(Шадрен)
Он лежал во дворце, возведенном на мертвой земле, в замке из пепла и черного стекла. Под ним была кровать из холодного обсидиана, но мужчина не ощущал ее твердости: ложе изобиловало специальными выемками, в которых сейчас располагалось его измученное тело. Казалось, постель была сделана под него и для него, все это время она ждала, когда он в нее ляжет, и если его сон будет вечным — что ж, по крайней мере он не будет испытывать неудобств. Его веки опускались, в последнем усилии мужчина повернул голову и попытался сфокусировать взгляд на окне, сквозь прозрачную ширму которого просачивались тусклые лучи уходящего дня. Но на что там было смотреть? На бескрайние пустоши, через которые он брел дни и ночи, прежде чем достиг городских врат? На место, наполненное холодом, смертью и теми существами, о которых ему не хотелось вспоминать? На мгновение он почувствовал боль — от многочисленных трещин и отмороженных участков кожи, покрытых темной коркой, от ноющих мышц, которым он столько дней не давал отдыха. Потому что надо было идти, прислушиваясь к собственным ощущениям, идти по ветру, как напутствовала его Алия-Аллор, следовать за девушкой, которая оказалась сгустком концентрированной силы. Ветер колдовства — так называли его в Гильдии, своеобразный отпечаток, оставленный ведьмой. Но он не сумел его распознать, найти среди потоков нужный, ведь в атмосфере пустыни оказалось так много волшебных частиц. Он дышал ими, они наполняли его легкие, словно дым, посылая ему видения как странные и прекрасные, так и те, что заставляли его содрогаться от ужаса и омерзения. Колдовской шлейф, тянувшийся за Морвеной, мог выглядеть по-особому и источать незнакомый дивный аромат, но в равной мере его могло не существовать вовсе. Зачем ей указывать путь к своему убежищу? С другой стороны, сколько угрозы может представлять один-единственный смертный, прокравшийся в царство теней?
Теперь он был здесь, лежал на предназначенной для него кровати, и все остальное не имело значения. Он уже не помнил, чем руководствовался при выборе верного направления. Может, он просто шел наугад — тем путем, который указало ему сердце? Все пережитое осталось в смутных воспоминаниях, немых образах, не могущих облечь форму или даже цвет. Черно-белые тени двигались в его сознании навстречу ветру, который превращал их в пыль. Туда им и дорога, думал Шадрен, когда теплая рука легла ему на плечо.
— Все это неважно, — мягко произнесла она, как будто его мысли и ощущения дымным облаком плавали над головой, и она могла их прочесть или прочувствовать. — Главное, что ты нашел меня.
Она говорила еще, но мужчина уже не слушал. Он остерегался на нее смотреть, ведь она стала такой хорошенькой: совсем не той бесцветной, истощенной до предела девушкой, которой была в их первую встречу. Исчезла болезненная худоба и некрасивая угловатость, сгладились линии тела, белокурые волосы обрели тяжесть и блеск, а глаза полыхали дивным зеленым огнем. Может, темное искусство наполнило ее внутренней силой, и хотя Шадрена никогда не влекло к ведьмам, он чувствовал странное возбуждение и пытался отгородиться от него, словно оно являлось чем-то постыдным. Если она и замечала его жалкие попытки урезонить свою плоть, то не подавала виду. Как он устал, как ему хотелось выспаться! Но одновременно он желал кое-чего совершенно иного. Он хотел, чтобы она, могущественная колдунья, села на него сверху и доставила ему удовольствие, такое, как женщины доставляют мужчинам.
Морвена положила ему на лоб свою прохладную ладонь. Его глаза защипали слезы, какой-то миг Шадрен безуспешно пытался с ними бороться, не дать им скатиться вниз по щекам, но быстро понял всю бесполезность этих стараний. Соль попала в одну из ранок на коже, и один из образов вспыхнул в его мозгу приглушенным синим пламенем: черная мордочка Кат Ши, тыкавшегося носом ему в руку. Зверек запрыгнул к нему на грудь и согрел его теплом собственного маленького тельца, а потом принялся лизать пальцы, покрасневшие от холода. Шадрен знал, что нужно 'белому воротничку'. Он, как и мужчина, тоже был голоден. Кат Ши потоптался по его грудной клетке, то убирая, то выпуская когти, — точь-в-точь как делают коты, когда устраиваются на ночлег.
 
— Что именно? — осипшим голосом спросил Шад, слова давались ему с трудом. Воспоминания имели свой вкус, некоторые из них были слаще меда, другие отдавали горечью, а третьи оказывались жгучими, словно перец. — Какое ты хочешь? — Но он уже знал ответ. Этот Кат Ши был сладкоежкой: ему подавай пирожные с кремом и шоколадные пряники, а от остального он предпочтет отказаться. — Хорошо, — согласился мужчина, улыбаясь.
Зверек позволил себя погладить и даже заурчал в ответ на ласку, приподнял мордочку и уставился на Шадрена ярко-синими глазами с вертикальными зрачками. Мужчина почувствовал, как что-то чужое проникает в его разум и обосновывается там, приготовившись наблюдать. Он вздохнул, не зная, готов ли расстаться с этим воспоминанием: самым ценным из тех, что у него было. Но желания человека не имели значения для Кат Ши. Шадрен мгновенно нырнул в прошлое и сразу же попытался выкарабкаться из омута памяти, заставив себя вспомнить, где он и в какой ситуации находится. Зверек смотрел на него с явным упреком, помахивая хвостом. А потом реальность расплылась, пошла рябью, и кошачья лапа, царапнув по полотну мира, разделила его на рваные полосы. В прорехах зияла пустота, абсолютная, нивелирующая тьма. Кат Ши отрезал ему путь к отступлению, и Шадрен повиновался его воле, не имея другого выбора.
Первым, что он вспомнил, были ее аппетитные ягодицы, туго обтянутые тканью. Опираясь одной рукой на колено, девушка выдергивала сорняки, густо разросшиеся во дворе за время ее отсутствия. Дом тоже изрядно обветшал, но с этим-то она ничего не могла поделать. Соседи не забыли ее, хотя приветствовали довольно вяло, ведь ее история вряд ли могла вызвать сочувствие: не найдя счастья в большом городе, Идрис вернулась домой. У нее здесь не осталось ни родственников, ни друзей, но клочок земли, издавна принадлежавший ее семье, мог прокормить здоровую девушку, которая не гнушалась тяжелого труда.
Шадрен без зазрения совести наблюдал за ней, опираясь на деревянный забор, трещавший под его весом. В экзалторском плаще и с ружьем за спиной он выглядел устрашающе. Идрис была поглощена работой и долго не замечала мужчину. Она вскинула голову и обернулась лишь в тот момент, когда ограда, не выдержав, целиком рухнула на землю, подняв облако пыли.
Он пробормотал извинения, предварительно откинув капюшон на плечи. Идрис отерла лоб и какое-то время рассматривала пришельца, упершись руками в бока. Эту позу она приняла скорее от усталости, чем из желания показаться разгневанной. Девушка сожалела лишь о том, что нарушитель спокойствия оказался неместным — в противном случае она могла заставить его починить забор.
Шадрен откашлялся, переводя взгляд с Идрис на поверженную ограду и обратно. Он не привык вести светские беседы и понятия не имел, о чем следует говорить с девушкой, при этом он ощущал вину за содеянное и хотел как-то оправдаться перед хозяйкой забора, пусть просто словами. Похоже, решил мужчина, еще раз взглянув ей в глаза, одними словами тут не отделаешься. Они с Идрис понимали друг друга с полунамека, их чувства всегда достигали своей цели. Сейчас в ее взгляде светился интерес, и Шадрен, памятуя о ее прелестных ягодицах и поваленном заборе, принял предложение остаться на ужин.
В тот день ничего особенного не произошло. Они сидели за столом, перекинувшись самое большее парой фраз, когда Идрис осведомилась о причине его визита в поселок. Невероятно, тотчас осенило Шадрена, она пригласила его в дом, не спросив даже имени и рода занятий; она либо сошла с ума, либо принадлежит к тем, кому нечего терять. Но он оставил эти мысли при себе и ответил предельно серьезным тоном: