Межесвет (СИ)

Интермедия. Украденный сон
Ифа вошла туда, где ей не следовало быть.
В спальне старшей Вираго преобладали оттенки серого, стены были облицованы грубым камнем, кровать благодаря черному пологу напоминала траурный альков. На столе у окна, за которым раскинулся безбрежный океан темноты, горела лампа. Она давала тусклый белесый свет, словно неведомая сила насильно приглушала его и оттого лампа не могла как следует разгореться. Из-за темной занавеси раздавались глухие стоны.
Бесшумно ступая по голому полу в своих мягких тканевых туфлях, Ифа приблизилась к нише, откинула полог и склонилась над спящей. Тело Лайи сжималось, будто от мышечных спазмов, голова металась на подушке, глаза нервно бегали под веками. Во сне Вираго стояла в пустой комнате, такой же холодной и гулкой, как ее спальня. Углы помещения заросли паутиной, и то из одного, то из другого угла подчас исходило шуршание. Лайя оборачивалась на звук, но успевала заметить лишь ускользающую фигуру тени: громадную, многоногую, с выдающимися боками. Он собирался изловчиться и прыгнуть на нее сзади, прилепиться к ее спине и впрыснуть ей в кровь пищеварительный сок, но никак не мог застать жертву врасплох. Лайя всегда знала о его присутствии, и Паук возьмет ее только тогда, когда она позволит. Тем не менее, обороняться было нелегко.
Ифа положила ей на лоб прохладную ладонь. Пальцы охватило слабое свечение. Хмурое лицо Лайи понемногу разглаживалось, губы перестали дрожать, тело расслаблялось. Ифа по кусочкам вытягивала паука из кошмара, пока он не материализовался на ее ладони. Маленькое, безобидное насекомое, которое можно запросто раздавить между пальцами. Вместо того чтобы убить его, Ифа спрятала паука в карман.
 Глава 27 
(Шадрен)
Темное небо озарялось вспышками багрового света. Над городом всходила кровавая луна, поблескивавшая дешевой фольгой, такая же искусственная, как и прежнее светило. Морта стояла на крыше башни, придерживаясь за тонкий шпиль, и обозревала Альдолис с головокружительной высоты. Напрягая зрение, парка могла разглядеть жилки на кленовом листике, прилипшем к камням мостовой, и назвать поименно всех существ, прятавшихся под сенью ближайшего храма. Она запрокинула голову: на лицо упало несколько тяжелых капель. Вся эта мишура предназначалась для смертных — удары бронзового гонга, падающие звезды, кровавый дождь. Миры предпочитали умирать без оглушительных раскатов и угрожающих сполохов, потому что большинство из них были древними стариками, а они, в отличие от младенцев, уходят из жизни тихо. Разве песочница воет от тоски, когда под вечер ее покидают дети, прихватив свои бесхитростные игрушки: ведерки, грабельки и лопатки? Разве умоляет их остаться? Нет. Никто не смотрит вслед угасающим мирам. Даже Богиня.
Она расправляла намокшие перья на капюшоне, когда на крышу башни опустилась большая птица. Струя холодного воздуха ударила Морте в спину, взметнув полы накидки. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто нанес ей визит. Когда-то их называли клятвопреступниками, но это слово состарилось и было забыто, а ему на смену пришло другое — искариот. Ад вымощен благими намерениями, и поэтому парка никогда не осмеливалась посягнуть на святое: взять жизнь у того, кто еще не должен погибнуть, или продлить ее тому, в чей узор уже вплелась смерть.
Ветер усилился и рвал ее одежду, дождь немилостиво хлестал по щекам. Три раза пробил бронзовый гонг. Прокатившись по улицам города, звук оброс раскатистым эхом. Сестра неслышно подошла сзади. Она не положила ладонь ей на плечо, не тронула ее за локоть: они были друг другу чужими.
— Часы бьют три, — сказала Нона.
— Сколько у нас еще времени?
— Предостаточно, — бесстрастно ответила сестра. — Она успеет, если захочет того.
Морта искоса глянула на нее. Нона скрутила мокрые волосы в пучок, выжала из них влагу и откинула на спину слипшийся хвост. Потом ответила ей взглядом на взгляд. У Ноны были глаза Охотника, кусочки льда в белом океане, и Морта невольно залюбовалась ими, предметом своей зависти.
 
— Она уведет их?
— Тех, что еще не нашли себе тела. Остальные не услышат ее зов. — Нона помолчала, взирая на залитые кровью аллеи, не знавшие войны. — Ума не приложу, зачем им вселяться в людей, менять совершенство на нечто, кишащее изъянами? Ты жила в нижнем мире. Ты знаешь ответ?
— Люди хотят быть ангелами, — сказала Морта. — Ангелы мечтают стать людьми.
— Вздор, — фыркнула сестра. — Я не желаю быть человеком.
— У людей есть свобода, которой мы лишены.
— Да неужели? В чем же их свобода — умереть от хвори или шальной стрелы? Сложить голову за короля, лица которого никогда не видел? Оступиться и сломать шею?
— Они поступают как хотят. Мы этого не можем.
Резким движением Нона схватила сестру за шиворот и притянула к себе. Морта чувствовала холод ее тела даже сквозь слои ткани, а льдисто-голубые глаза ввинчивались в нее с такой ненавистью, будто хотели прожечь в лице дыру.
— Можем, — процедила Нона.
— И ты не боишься гнева богов?
— Я ничего не боюсь.
Нона отпустила ее, и какое-то время сестры стояли молча, глядя на раскинувшийся под ними город. Ветер и вода точит камень, его стирают сотни человеческих шагов. Ничто не вечно, все подвергается разрушению. Все, кроме них.
— Ты сама связала себе руки. Поэтому ты бесполезна.
Наверное, в ее словах была доля истины, потому что они задевали за живое. Морта накинула на голову мокрый капюшон, укрыла лицо в тенях. Нона ни перед чем не остановится: может, именно поэтому она была любимицей матери.
— Я искала тебя не ради ссоры.
— Так чем могу помочь? — холодно спросила Морта.
— Нужен сосуд для пролившейся Маны. Выбери подходящий.
Старшая сестра доверяла ей важное дело. Морта немного оттаяла.
— Морвена отправила витару, — напомнила девочка.
— Она рассекает тьму крыльями, но прорехи смыкаются вновь.
— А кто будет черпать?
— Нефела, — сказала Нона. Она решила использовать архиведьму, привычную к работе с токсичными материалами, и таким образом уберечь сестер от ожогов. Впрочем, кому-то из них все равно придется держать наполняемый сосуд, ведь только боги могут вынести его тяжесть. Помолчав, Нона спросила: — Пойдешь одна? Тебе не помешает еще одна пара рук. Может быть, Децима?
— Нет, — отрезала Морта. — Я справлюсь.
— Хорошо. Это все.
Нона шагнула назад, на пологий скат крыши, и в мгновение ока обернулась белой вороной с окровавленным оперением. Она расправила крылья, собираясь взлететь.
— Ответь мне на один вопрос, прежде чем уйдешь. — Девочка машинально стерла капельку, свисавшую с кончика носа. — Зачем ты изменила Узор?
— А ты не догадываешься? — прокаркала птица ей в спину. Морта молчала. — Что я за богиня, если не могу спасти собственную мать?
Она взмахнула крыльями и умчалась ввысь, рассекая красную пелену дождя.
Морта всем сердцем ненавидела сестру, но в этот момент ее захлестнула нежность. Кое-что их объединило: любовь к нерадивой родительнице, оставившей их, бессмертных существ, одних на всем белом свете.
Шадрен не верил своим ушам: богиня пришла к нему с просьбой. Он не мог не отметить произошедшие в ней изменения. Малиновый капюшон был сменен на удобную куртку и брюки, и теперь Морта на вид мало отличалась от подростка, которых полным-полно в любом городе или деревне. Он собирался идти как есть, но девочка предупредила:
— Там холодно и мокро.
— А ты?
Ее выразительный взгляд сказал ему о многом. Не теряя времени, Шадрен накинул рваный плащ, доставшийся ему от Слантьи, и нырнул за девочкой под темную арку: в его комнате не было дверей. По словам Морты, под дворцом располагалось нечто вроде свалки старых вещей, представлявших ту или иную ценность. Девочке понадобилась какая-то особенная амфора или кувшин, и она просила его помочь в поисках. Когда экзалтор поинтересовался, как ему найти нужный предмет, она сказала, что этот сосуд не похож на другие и от него буквально разит колдовством.