Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)

– Значит, не задумает, – сказал Маркел. – Не чует князь отравы, вот и не зовет меня.
– А если позовет? – спросили.
– Тогда, – сказал Маркел, – пойду и на что укажут, того и отведаю.
– А если, – спросили, – там отрава?
– Ну что ж, – сказал Маркел, уже не усмехаясь, – мы к этому привычные, в брюхе поскворчит, поколет и отпустит.
– И всегда отпускает? – спросили.
– Почти всегда, – сказал Маркел. – Мы же, – повторил, – с детства привычные, мне хоть сейчас дай толченый мухомор – и я его съем. И поганку тоже съем, дай поганку.
Но ни мухоморов, ни поганок у них не было, и поэтому тогда один из них спросил:
– А если совсем крепкий яд, тогда что?
– Тогда мы тоже крепкие, – сказал Маркел. – У нас такая порода, нас яд не берет. – А после, помолчав, всё же прибавил: – Но случается, конечно, всякое. Тот, который до меня служил, дядя Трофим его звали, прослужил пятнадцать лет и только после помер. А я еще только восемь лет служу, значит, мне еще семь лет до сроку. А это еще ого! – И хмыкнул.
А эти не хмыкали, просто молчали. Маркел тоже молчал. Но эти ничего уже больше у него не стали спрашивать, а только, было слышно, о чем-то между собой пошушукались. А после затихли. А после и совсем заснули. И так же сделал и Маркел.
Утром они все вместе дружно встали и, не поминая вчерашнего, перекусили (все смотрели, как он перекусывает) и поскакали дальше. И так, с малыми остановками, они скакали до полудня. В полдень им навстречу прискакал конный стрелец (из тех, которые выехали раньше), Шуйский его встретил, выслушал, а после повернулся к остальным и, уже не скрывая, сказал, что в Угличе был бунт, убили государева разрядного дьяка Михаила Битяговского, а с ним еще пятнадцать душ, всё верных царских слуг, но мы им ужо сейчас покажем! И они все вместе поскакали дальше. И скакали так до вечера.
А вечером, уже почти перед самым закатом, может, за час, ну, за два до него, в полуверсте от сказанного Углича, на ямской переяславской дороге, они увидели большущую толпу народа, а впереди троих конных бояр, а сбоку сотню стрельцов, уже пеших, но всех с пищалями почти наизготовку. Га, подумал Маркел, как забавно!
  
3
 
Но никакой забавы дальше не было. А было вот что: в толпе вдруг задудели в рога, забухали в бубны, и всё это очень громко, а от города, и это еще громче, начали звонить в колокола. У них там очень складно получалось: сперва одни частили меленько: «Кто там? Кто там?», а после другие сердито: «Зачем пришли? Зачем пришли?», а после третьи совсем уже грозно: «Каз-нить! Каз-нить!», и опять сначала, и опять! Эх, думал, слушая, Маркел, а ведь так, небось, и будет, и тянул шею, и смотрел вперед, и чем ближе подъезжал, тем лучше видел тех троих бояр и думал, что это, конечно, Нагие, родня вдовой царицы. Двое тех, что помоложе, – это ее братья, Григорий и Михаил, а старший – это кто, думал Маркел, ведь старших Нагих тоже двое, и одного из них, Афанасия, Маркел однажды мельком видел, это когда царь Иван умер и тоже была замятня, и Афанасий был тогда в великой силе и чуть было всех не одолел, а этот, думал Маркел дальше, нет, не тот, а это Андрей Нагой, но тоже царицын дядя. Но рассмотреть его уже не получалось, потому что к тому времени они к ним уже совсем близко подъехали и передние перед Маркелом загородили Нагих шапками. И тут все остановились, и стало еще тесней и хуже видно. Но, правда, Маркел уже успел отъехать в сторону и поэтому его не затеснили и он всё, что хотел, рассмотрел.
А рассмотреть там можно было вот что: когда Шуйский остановился (а с ним и Клешнин, и Вылузгин с митрополитом тоже, и все со своими людьми), Нагие, дядя и племянники, сошли с коней и низко, большим поклоном поклонились, а после старшему из них, Андрею, служки подали хлеб-соль, и Андрей с хлебом-солью выступил, а младшие за ним, навстречу к Шуйскому, и еще раз остановились. Старший Нагой теперь смотрел прямо на Шуйского, а Шуйский смотрел на него, но с коня сходить даже не думал. Старший Нагой держал хлеб-соль и что-то говорил, но слов нельзя было расслышать из-за рогов и бубнов и колоколов, а Шуйский смотрел на Нагого и хмурился. Тогда старший Нагой замолчал и теперь просто держал перед собой хлеб-соль, а молодые Нагие стояли за ним. А за Нагими стояли попы и монахи, а дальше была уже просто толпа всех подряд. А время шло и шло. А колокола опять, уже который раз, звонили: «Кто там, кто там, зачем пришли, зачем пришли…»
 
И тут Шуйский махнул рукой, и мало-помалу смолкли бубны, затихли рога, а после также и колокола, и стало тихо. И только тогда Шуйский, даже немного вперед наклонившись, через старшего, спросил младших Нагих:
– А где ваша сестра?
Но младшие молчали, а ответил старший:
– А ей неможется. Ведь горе же какое! Ведь же единственный сынок, кровиночка, вот кого она лишилась!
– Лишились! Га! – грозно воскликнул Шуйский, глядя теперь уже только на старшего. – А вы куда смотрели?! Не уберегли!
Старший Нагой на это ничего не ответил. Тогда Шуйский спросил:
– А Афанасий где?
Ага, смекнул Маркел, нет здесь Афанасия, верно! И посмотрел на Андрея Нагого. Андрей Нагой, глядя на Шуйского, сказал:
– Он у себя сидит.
– Где это – у себя? – сердито спросил Шуйский.
– В Ярославле, на своем подворье, – ответил Андрей, усмехнулся и прибавил: – Как ему царь велел. А царская воля как Божья!
– А сообщали ему про царевича?
– Сообщали, – сказал Нагой, – как же, сразу, в первый вечер же!
– И что?
– Скорбит, – сказал Нагой отрывисто.
– И… – начал было Шуйский, но передумал, посмотрел на хлеб-соль, которые Нагой по-прежнему держал перед собой, и спросил уже не так громко: – И как там, в Ярославле? Тихо?
– А кому там шуметь? – как будто с удивлением спросил Нагой.
– А здесь? – быстро спросил Шуйский.
– Здесь тоже тихо.
– А говорили – шум! – сердито сказал Шуйский. – Говорили – государевых людей побили! Было такое, а?!
Старший Нагой молчал. И младшие Нагие тоже.
– Где Битяговский? – грозно спросил Шуйский. – Почему его не вижу?! – И тут же добавил: – Убили его! Чую!
На что старший Нагой сказал упрямо:
– Не убили! А покарали.
Шуйский свел брови, помолчал, а потом совсем не громко, но очень твердо сказал:
– Карают только Бог и государь. Ну и я, раб Божий, слуга царский, царской волей, если царь позволит. – И помолчал, и осмотрел Нагих. Нагие опустили головы. А он быстро сказал: – Поехали!
И он, а за ним и все его люди, и с ними и Маркел, разом тронулись дальше вперед. Опять задудели рога и загремели бубны, опять пошли звонить колокола, и так, впереди всех, Шуйский и въехал в город, а хлеба-соли так от Нагих и не принял!
Углич еще и тогда, до польского пожара, был город небольшой. Также там и вал, и частокол по верху вала, и въездные, так называемые московские, ворота тоже были невысокие. Также и Богоявленская улица, по которой все дальше поехали, тоже была нельзя сказать чтобы широкая или богатая. А тут она еще была пустая, то есть никого там вдоль заборов не стояло, так как народ, вышедший встречать приехавших за город, теперь шел немного сзади их и, как думал Маркел, обгонять их и не собирался. Ну еще бы, думал Маркел дальше, если здесь царева дьяка убили, то Ефрем здесь без работы не останется!
А Ефрем, к слову сказать, – это был здоровенный детина, заплечных дел мастер, лучший мастер на Москве, Шуйский на него очень надеялся, как говорили, а теперь он, то есть сказанный Ефрем, ехал в почти самом переду и грозно поглядывал по сторонам и жадно понюхивал ноздрями. Так они проехали по Богоявленской и выехали к Торгу. Торг тоже стоял пустой, или, может, они там попрятались, кто знает, думал Маркел, поглядывая по сторонам. Так же и дальше за Торгом, уже перед самым рвом налево, на кабацком дворе, тоже было никого не видно. В горло не идет, а как же, почти со злорадством подумал Маркел, отворачиваясь от кабака и глядя уже на кремль за рвом.