Девушка индиго

Каждый день я видела чудеса и складывала их в копилку памяти.
В начале декабря пришло время считать недели, оставшиеся до моего семнадцатого дня рождения – я посвятила этому предрассветные минуты, нежась в постели, и так задумалась, что, лишь когда последние звезды растворились на фоне посветлевшего неба над нашим домом, вспомнила, что надо бы проверить «почтовый ящик» на причале. Чуть не позабыла об этом вовсе – настолько меня захватила круговерть мыслей. А может, дело было в том, что раньше корзина всегда оказывалась пустой, за исключением тех дней, когда по расписанию доставляли деловую корреспонденцию из города или с двух других наших плантаций.
Кожаный шнурок на крышке ящика-корзины оказался развязан. Значит, в него что-то положили. Вероятно, ночью кто-то бросил туда послание по пути из Чарльз-Тауна к Стоно-Ривер. Перед тем как заглянуть внутрь, я затаила дыхание. Сверху лежало письмо от наших дорогих мистера и миссис Пинкни с плантации Бельмонт. А под ним обнаружился пакет из вощеной ткани, перевязанный лентой с надписью: «Мисс Элизе Лукас, Уаппу-Крик».
От отца!
Задыхаясь от радости, я поспешила обратно в дом – так бежала, что пряди волос выбились из прически, презрев шпильки.
В рабочем кабинете, заложив вираж вокруг стола по полу из гладко струганных сосновых досок, я принялась развязывать узел на ленте – ужасно хотелось ее разрезать, но я решила, что лента пригодится, поэтому дрожащими от нетерпения пальцами ожесточенно сражалась с узлом несколько минут, показавшихся мне нескончаемыми, даже прошипела сквозь зубы: «Дьявол…» Наконец узел поддался, и я быстро развернула вощеную ткань.
В свертке были два письма: одно адресовано мне, второе маменьке, – и несколько муслиновых мешочков с семенами и черенками.
В каком из них индигофера?
«Пожалуйста, – взмолилась я, – пусть хоть в одном будут семена индигоферы!»
Я запустила пальцы в мешочек и достала щепотку черных, продолговатых стручочков, похожих на гороховые, только совсем крошечных. Коробочки с семенами. Некоторые лопнули, и из них высыпались мне на ладонь малюсенькие черные семечки. Индигофера!
 11 
Дожидаться, когда потеплеет и земля прогреется достаточно, для того чтобы можно было высадить семена индигоферы, пришлось бесконечно долго. Потеряв терпение, я велела Того взрыхлить почву, как только выдался солнечный денек в начале марта. Без приглашения явился мистер Дево – «проверить, как живут-здравствуют дамы», – и я обрадовалась подвернувшейся оказии поделиться хоть с кем-то своим проектом.
После чая и прогулки по плантации мистер Дево взял маленькое черное семечко и поднял его к небу на расстояние вытянутой руки, словно хотел получше рассмотреть.
– Кожура у семян слишком уж жесткая. Я вот думаю…
– Что же? – не вытерпела я, когда он замолчал.
– Думаю, не надо ли их замочить или надрезать перед посадкой, как мы поступали с семенами вайды.
– Я ни в коем случае не могу допустить, чтобы семена индигоферы пропали зря, поэтому сделаю все необходимое, – заверила я. – Идемте, покажу вам ваши вечнозеленые дубы, пока вы не уехали.
Следующие несколько дней мы с Того, Квошем и Сони ряд за рядом высаживали замоченные семена индигоферы.
В конце марта решила ненадолго вернуться зима, и я молилась о скорейшем наступлении тепла.
Наш посредник в торговле, мистер Бил, известил меня в письме о том, что выручка за партии риса, которые по моему распоряжению были отправлены ему в город, покрыла часть наших неоплаченных счетов за инструменты, материалы и товары первой необходимости, которые приобретались со дня переезда в Каролину.
До чего же утешительно было узнать, что мне удалось избавиться от части фамильных долгов! И это был результат моего первого в жизни смелого обмана – я заявила приказчикам наших плантанций, что мой отец, дескать, потребовал, дабы отныне целых три четверти всего урожая риса засыпали в мешки и отправляли в город для экспорта и для продажи на местных рынках. Разумеется, папенька ничего подобного не требовал. Себе же самой я сказала, что он наверняка одобрил мы мою инициативу, если бы я с ним поделилась. Теперь, однако, мне предстояло еще наведаться к Старрату, поскольку на плантации Уаккамо мой приказ выполнялся не столь ответственно, как в Гарден-Хилл.
 
Раз в неделю мы, как и прежде, ездили в гости к Вудвордам. После мятежа рабов казалось особенно важным поддерживать связь с окрестными плантаторами. И мы выбирались в город с визитом к миссис Пинкни, когда у маменьки доставало сил.
– Ах! – воскликнула маменька как раз в такой день, когда мы уютно расположились в гостиной супругов Пинкни с хозяйкой дома и ее близкой подругой миссис Клеланд. – Я совсем позабыла! Полковник Лукас, по-прежнему верный своему отцовскому долгу, известил меня о достойном претенденте на руку Элизы.
Я воззрилась на нее во все глаза.
– Ой! – вырвалось у меня, потому что иголка, которой я вышивала, в этот момент вонзилась мне в палец. – Проклятие… – пробормотала я, сунув палец в рот, и поморщилась от сладковато-соленого привкуса крови.
– К чему столько драматизма, Элиза? Тебе же не вечно придется заниматься делами на плантациях. Через несколько лет Джордж вернется, и все мы будем спасены.
Я крепко сжала губы – не собиралась поддаваться на маменькины уколы.
– Смею заметить, ваш брат по возвращении будет весьма доволен состоянием своего наследства, – шепнула мне миссис Клеланд, и я благодарно ей улыбнулась, хотя сердце у меня отчаянно колотилось.
Миссис Клеланд жила севернее нас, ближе к Джорджтауну, и пообещала следить за новостями и слухами касательно нашего урожая риса и того, что с ним происходит. Или, по крайней мере, попросить об этом своего супруга. Она была старше миссис Пинкни на вид, однако они так давно водили дружбу, что по манере общения казались сестрами. Обе были добрейшими леди из тех, кого я знала.
– Расскажите же нам о женихе, – повернулась миссис Клеланд к моей матери.
– О, признаться, мне мало что о нем известно. Зовут его мистер Уолш, кажется. – Маменька закатила глаза, будто бы припоминая. – Да, определенно, мистер Уолш.
Если речь шла о том самом мистере Уолше, которого я мельком видела в гостях у Пинкни в поместье Бельмонт на святках, тогда мне было о нем известно не более, чем ей. Я почти не обратила на него внимания. Довольно приятный господин, вроде бы, но совершенно ничем не примечательный. Что это папеньке взбрело в голову? Он ведь знает, как я отношусь к теме замужества. Оставалось лишь заподозрить, что это маменькины козни.
Миссис Пинкни при упоминании мистера Уолша вежливо улыбнулась, не высказав ни одобрения, ни протеста против его кандидатуры, и это показалось мне весьма многозначительной реакцией.
– Можно мне взглянуть на папенькино письмо, когда мы вернемся домой? – осведомилась я.
Мать одарила меня сладкой улыбкой:
– Разумеется, дорогая. Я думала, он и в письме к тебе упомянул о мистере Уолше.
Конечно же она так не думала. И нарочно дожидалась, что мы окажемся в приличном обществе, чтобы сообщить мне эту новость.
– Я удивлена, что ваш выбор не пал на Уильяма Миддлтона, – обратилась ко мне миссис Клеланд. – Он был совершенно неотразим на святочном балу, разве нет?
Я вспомнила то пышное торжество. Пламенели свечи, и все вокруг сверкало – столовое серебро, начищенные латунные пуговицы на камзолах джентльменов, драгоценные камни в дамских украшениях… Мы с маменькой ради такого случая даже заказали новые наряды у швеи, которую нам посоветовала миссис Пинкни. Уильям Миддлтон, безусловно, был статен и пригож.
– Кроме того, я слышала, что Кроуфилд, плантация Миддлтонов, совершенно великолепна, – подхватила миссис Пинкни. – Вам, как любительнице ботаники, Элиза, наверняка будет любопытно взглянуть на сады, о которых столько судачат. Сдается мне, Уильям был бы для вас идеальной парой. Только представьте: вы садовничали бы там днями напролет или гуляли по окрестностям и ни разу не увидели бы два одинаковых цветка!