Здравствуй, 1984-й
Родные тоже времени не теряют: бабка нашила потайных карманов, в том числе по теперешней моде в труселях, в которых я поеду, отец учит жизни, разумеется, по пьяной лавочке, хотя советы дельные, хоть записывай – про баб, про драки, про бухло.
– Если бьешь кого-то, лучше без свидетелей… тогда его слова против твоих! – делится жизненным опытом он.
В Ростов я еду как белый человек – на машине. Отец договорился с колхозом. В город направляется по делам агроном, и меня возьмут за компанию. Выезжаем в четверг рано утром. Накануне вечером пробежался по корешам и попрощался со всеми с обещанием писать письма. Такая вот нелепость здесь – пишут друг другу письма! Я и сам в прошлом теле, например, в армии писал одноклассникам и одноклассницам. Бабуля, как и ожидалось, расстаралась с едой – сумка забита под завязку, плюс сетка с овощами и фруктами. С собой мне дают двести сорок рублей – бабулины сто сорок с нелегальных молочных заработков и отцовы два полтинника с Лениным и гербом. Уверен, тот специально их разменивал – любит он крупные купюры. С учетом моих пятидесяти трех (я все-таки сдал свои бутылки) вышло почти три сотни! Однако надо учесть, что мне еще кроссовки выкупать. Может, ну их? Да неудобно, человек уже заказал. Родственникам бабуля передала коробку с теми же овощами и фруктами и мяса килограммов пять от отца. Им уже отправили телеграмму, чтобы брат Генка дома был и встречал меня. Вот прикол будет, если дома у них никого не окажется. Куда я с кучей вещей денусь?
Утром прощаюсь со своими родными, хоть и до зимы всего, в худшем случае, но все же надолго мы так не расставались.
– Батя, ты не пей, побереги себя, – прошу я.
– Дык как не пить, сынок, если наливают? – удивляется тот.
– Вот так. Не пей и все. Ну, или хотя бы дозы уменьшай, – спорю с ним.
– Нет смысла уменьшать, я, если выпью мало, то трезвый. Зачем переводить спиртное? – говорит алкаш со стажем.
– Пей раз в неделю, да хоть через день начни, не хочу, чтобы с тобой что случилось, – серьезно говорю ему. – Да и бабуле помогать надо по хозяйству.
– Ничего не надо – свиней не будет, поросят продадим по осени, телка тоже продадим или забьем, а с коровой я привычная, – спорит бабушка.
– С огородом пусть помогает. Слышь, пап? – обращаюсь к сидящему и не знающему, куда деть свои руки, здоровому мужику.
А ведь он расстроен моим отъездом. Скотина я – увел сына от отца. Хотя, стоп! Толик через год или два должен был застрелиться, а я не собираюсь, так что не надо жалеть! В этот момент я простил отцу и тумаки, и прочие пьяные выходки. Подхожу и по очереди обнимаю бабушку и отца.
– Ты не болей, а ты не бухай, – даю последние цэу своей новой семье и важно сажусь в «Волгу».
Главный агроном – не маленький начальник в колхозе, и директорскую «Волгу» ему выделили под задницу.
– Привет, Толик, а вещей-то у тебя, будто на зимовку собрался, – ржет Акакий Петрович, дядька лет под шестьдесят, тоже фронтовик.
Они еще молодые сейчас, фронтовики. Петрович был борт-стрелком, вроде в штурмовике. «Двадцать шесть штурмовок, два сбитых», – всплыло в памяти у меня. Петрович как-то рассказывал нам о войне в классе четвертом. Да, как раз был юбилей Победы – тридцать пять лет.
«Волга» едет не в пример быстрее «Жигулей», и часа за три, или даже меньше, мы доберемся до города. За час до города по пути встречаем на дороге «уазик» с копающимся в машине молодым пареньком в форме милиционера. Рядом машет, привлекая наше внимание, персонаж гораздо солиднее – целый майор – спортивный дядька лет сорока.
– Товарищи, подвезите меня до города, вызвали в управление, и выехал заранее, а сломалась машина, – просит майор.
Возражений нет. Я перетаскиваю свою задницу на левую сторону машины, а справа садится пассажир в форме. Знакомимся и беседуем. Возникает вопрос: чего там срочно надо в городе?
– Я из Шахт, у нас вчера труп нашли молодой девушки, истерзанный, – бьет нас обухом по башке майор и, не стесняясь меня, говорит со злом: – Ножом потыкал, падла, глаза, соски отрезал и прочее.
Я сразу понял, что это незабвенный Чикатило. Суки, я же им писал! Или не дошли письма, или не поверили. В машине сразу воцарилось молчание, а потом Петрович ожесточенно говорит:
– Мне бы эту гниду, да на войне, да в прицел моего ШКАСа, уж я бы не промахнулся.
Обсуждают, кто это мог быть? Сижу молча, в разговоры не лезу, злоба душит на растяп, которые, поймав, выпустят его на свободу. Я подстраховался и подготовил заранее еще один вариант поимки маньяка. Он опаснее для меня – могут разоблачить, да и просто взять на карандаш и приглядывать, чего не хотелось бы. Но делать нечего. План железный, подготовленный мною дома.
До города добрались в девять часов утра. Меня высаживают около дома дяди Миши. Быстро выгружаю сумки, чтобы не задерживать спешащих людей, прощаюсь со всеми по-взрослому – за руку, и иду кидать камушек в окно. Вещи-то не бросить без пригляда. Все-таки Ростов-папа, не абы что. Кидаю один, другой – никакого эффекта. Беру камушек приличного размера и швыряю в кухонное стекло, чуть не разбив его. Зараза! Неужели не получили телеграмму? Задницей чуял, что подстава будет. А еще некстати захотелось по-маленькому. А где? В подъезде не хочу, а придется, если не достучусь в ближайшее время.
Аллилуйя! В окошке показывается заспанная морда брательника.
– Окно разобьешь, – ворчит он и, узрев количество вещей, добавляет: – Ну и Плюшкин же ты, набрал-то сколько!
– Вот эта коробка и эта сумка – ваши, например, – босяцкий подгон от бабушки и отца, – возмущенно говорю брату, – Булками давай шевели быстрее, в туалет хочу.
– Как? Босяцкий подгон! Ржу, не могу. Сейчас выйду, спасу тебя, босяка, – хохочет Генка.
Вдвоем мы утаскиваем все в квартиру, я щедро делюсь бабкиной выпечкой – ее столько, что не съесть мне все и за три дня.
У Генки есть и морозильник, и холодильник. Холодильник полупустой, и свои припасы я, не разбирая, ставлю снизу, убрав стоящее там на другие полки. В морозилке имеется тощая синюшного цвета курица, частично расчлененная, но места много. Мясо без труда поместилось на пустых полках, а к курице присоединились две откормленные домашние тушки от нас.
– Ген, мне в обком надо, побудешь дома? – прошу я брата.
И, дождавшись согласия, достаю «план Б» из рюкзака. Капут тебе, маньячелло.
Глава 33
Выхожу в подъезд и наклеиваю на подушечки пальцев лейкопластырь. В кармане у меня лежат двадцать два подготовленных листка – обычные тетрадные листы, с наклеенными словами, вырезанными из газет с текстом:
Внимание! Шахты и Ростов.
В городе появился убийца-людоед – его фамилия Чикатило, отчество – Романович.
Да, вот таким прямым текстом я решил сообщить информацию. Расклею в малолюдных местах на улице штук двадцать. Потом зайду к Виктору Семеновичу и спрошу, что за убийца? Мол, сорвал объявление на улице.
Нарезаю круги по городу, расклеивая бумажки, выбираю безлюдные места, арки, проулки. Основной принцип – не засветиться. На центральных улицах ловить нечего, а по небольшим расклеить можно без проблем. Вот сейчас иду вдоль дома – кирпичная пятиэтажка, первый этаж без балконов, хотя и высоко у него окна расположены, выше моего роста. Чем мне глянулся этот дом? А с другой стороны улицы глухой забор хлебокомбината, значит, никто на меня не смотрит, а со стороны этого дома меня просто не видно – ну иду под окнами и иду. Ловлю момент и клею за пару секунд бумажку. На улице по-прежнему никого, да и меня уже там нет. Это последняя, двадцатая. Еще две, якобы оторванные со стены, – у меня в кармане. Хотя почему якобы, я их реально приклеил и тут же оторвал, во-о-он в той арке, ведущей во двор дома. Выкидываю клей в дырку люка для сточных вод и снимаю лейкопластырь, он завершает свой жизненный путь мятым комком в ближайшей урне.
Время идет к обеду, а не перекусить ли мне? Город я знал неплохо, но тот, будущий, а этот мне знаком не очень хорошо. Толик тут и не был ни разу, а взрослая моя память не сохранила воспоминаний о нем при СССР. Где это я сейчас? Проспект Ворошиловский, вижу Дом профсоюзов. О! Тут на углу с Красноармейской была пельменная!