Люди, дружившие со смертью (СИ)

Но это уже их личные истории…
Встречи и расставания
Звон бубенцов мы услышали далеко. Узкая лесная дорога петляла, и ехали мы медленно. Прокаженный шел, напротив, быстро, — будто не прокаженный он вовсе, а просто человек, который выбрался по своим делам в дорогу. Но он был пешим, а мы ехали, и довольно быстро нагнали его.
Прокаженный, как водится, был облачен в балахон, в руках у него был подорожний посох, на верхушке которого и висели бубенцы. Когда он услышал нас, он сошел с дороги и встал на обочине. За нами он следил из-под капюшона, который почти полностью скрывал лицо.
Мы проехали мимо. Почти сделали это. А потом Ади, будто вспомнив что-то, пустил коня в круг, объезжая прокаженного. Я тоже остановился и повернулся к ним.
Прокаженный отбросил свой посох — он упал в траву беззвучно, и одним движением сбросил свой балахон. В руках он держал саблю. Он мягко отступил назад и вправо, пытаясь обойти Ади.
Он действительно был прокаженным. Лицо было изъеденным болячками, не хватало левого уха, а на руках, сжимающих оружие, едва была половина фаланг.
И тут я услышал, что Ади смеется. Смеется своим беззвучным смехом.
— Привет, Бун! Так-то ты встречаешь старых друзей! Вспомни ту дрянь которую мы с тобой ели из одного котла при осаде Флойда!
Прокаженный отступил еще на шаг и действительно убрал саблю:
— Просто не думал, что ты еще жив, юноша…
Дальше произошло то, от чего я едва не свалился с коня. Ади спрыгнул на землю и обнялся с прокаженным.
-
— Знакомься, это Бун, — представил Ади его. — Если вдруг понадобиться специалист со стороны, то я рекомендую.
Специальность он уточнять не стал, но особого труда догадаться не составляло. Бун был убийцей. Ступал он мягко, его сапоги были без набоек, а саблю он носил в кожаных ножнах, дабы извлекать оружие бесшумно. И даже лезвие сабли было матовым — чтоб не блеснуть, не выдать раньше времени.
— Как ты?.. — спрашивал Ади прокаженного. — Куда выбрался? По делам или…
— По делам…
— И много работодателей? — вступил в разговор я.
— Много. Настолько много, что я могу выбирать себе работу.
Теперь мы двигались медленно. Ади и Бун шли пешком, в одной руке Ади держал уздечку, а второй обнимал за плечи прокаженного. Я ехал с наветренной стороны.
Они вели разговор такой же неспешный, как их шаги. Вспоминали места, людей мне малоизвестных или неизвестных вовсе. И я не мог вмешаться, даже если бы захотел. А я и не хотел.
Общих знакомых у них было много. Но данью их образу жизни было то, что об одних знакомых было достоверно известно, что они погибли, о других уже много лет ни слуху ни духу. О третьих ходили слухи, но уж лучше, если б те так и остались слухами-враками. Лишь мало кто завязывал с ремеслом, оседал на месте, вешал саблю над дверьми, жил под другим именем. Не совал нос в чужие дела, не пачкал других в свои проблемы
Но и судьба последних была незавидна — их тревожили воспоминания, появлялись приятели из прошлого, и с виду добропорядочные граждане прятали под перины баселарды и кортики.
-
— А народец-то в этих краях вымирает… — со злой насмешкой сказал Бун. — Кто от тоски да от пьяной горячки загнется, кого чужие убьют, кого свои же и придушат.
Вторя разговору, будто верстовые столбы вдоль дороги мелькали могилы. В тех краях народ был торговым, переезжим, легким на подъем. Здесь бытовал обычай умершего не в своей постели, не на своей земле, хоронить там, где покойный стал таковым.
Могил было много — у кого-то сердце не выдержало дороги. У кого конь пал в пургу, и нашли их только весной, чтоб рядышком и закопать. Иные умирали от рук грабителей, пытаясь защитить свое имущество.
Как и торговля, грабеж здесь вошел в ремесло. Разве что с бандитов не брали налогов. Но меж тем, редко грабили до смерти — что толку с покойника? А если человечка живым оставить, да лошадку ему сохранить и медяки из мошны не все забрать, глядишь, через год-другой можно его раскошелить опять…
Умирали от старости, умирали, не успев родиться — и их жизненный путь отмечал холмик, обелиск или крест, или просто плита песчаника, с именем нацарапанным ножом — а иногда без пометок. Когда умер — непонятно, когда родился — неизвестно, имени его никто и не знал, а похоронили его такие же, как и он.
 
Редко на могилах лежали цветы. Часто совсем несвежие, грубые, полевые, которые можно было нарвать на ближайшей поляне. Такие цветы быстро утрачивали свою свежесть, но, пережив полусмерть, надолго сохраняли свой вид.
Кто их собирал? Вряд ли родичи умершего — иные могилы были без имен и неухоженные — цветы были единственным знаком внимания к ним. Я думаю, что подобное поклонение примиряло путника со смертью, и самому безродному человеку надо место для скорби. Ибо куда-то должны же ходить сироты — да хоть на могилу неизвестного солдата. Приятней думать, что твой отец — безымянный герой, нежели перелетная птица, коя бросила столько детей, что и сама не упомнит. А герой бы непременно вернулся бы к своему дитю, если бы не необходимость совершить еще один подвиг…
-
Нам навстречу попался рыцарь с эскортом.
Сам рыцарь ехал впереди. Одет он был в исподнее, но в руке держал копье, к которому был приторочен штандарт.
За ним следовали его спутники — слуга и оруженосец. За спиной последнего я увидел гриф лютни. Вероятно, он был трувером и герольдом.
Процессию замыкал лошак, на которого был взвален рыцарский инвенторий — латы, щит, оружие…
Я и Ади кивнули рыцарю. Тот гордо смерил нас взглядом, но здороваться не стал. Мы не стали спорить — я отлично понимал, что мы бы отделали эту богадельню даже не вспотев. Но с иной стороны нам за это не платили, и в этом не было необходимости.
— Здрасти… — прошипел Бун так тихо, что это расслышали только мы.
Затем он резко сделал шаг в сторону слуги.
То вздрогнул, но не побежал, а лишь сжался… Бун тихонько засмеялся.
Когда мы разошлись достаточно далеко, он прокомментировал увиденное:
— Так и вся их армия — машет знаменами, а случись война — задница-то голая…
-
На привал мы остановились у окраины села. Обычно прокаженные обходили села стороной, лишь немного позвенев бубенцами в стороне, дабы жители вынесли на дорогу перед ним какой-то еды. Проказы боялись, но часто жадность побеждала, и прокаженным доставались помои. После ухода прокаженного дорогой старались не пользоваться хотя бы до первого дождя.
Разместились мы под огромным деревом ввиду деревни, не доехав до заборов с четверть версты.
Неведомо как они узнали про нас, но на околице деревни нас ожидали крестьяне с кольями и косами наперевес.
Ади оставил нас и пошел за провиантом. Он купил бутыль самогона, хлеба, сыра, зелени и кружок домашней колбасы.
— Тебе продали? — удивился я.
— Ну да. Я платил серебром — а ведь нет чище его металла… И потом, они узнали меня и решили, что смерть боится меня до смерти.
— А прокаженный?
— Ты разве не знаешь, что палачам, равно как святым и особам королевской крови дозволено общаться с прокаженными… Тем более, если прокаженный — сам палач.
Они рассмеялись. Смех у них тоже был похожий, тихий. Так обычно смеются люди, привыкшие подавлять рефлексы, жить незаметно.
И мы пировали почти целый день, лишь переползая в тень, когда она убегала от нас. Народец из села сначала почти весь собирался на околице, а затем разошелся по делам. Остались только дежурные, которые тут же разожгли костры. Не знаю, что они в них бросали, но те давали столько дыма, что ветер, дующий как раз между нами и деревней, иногда просто скрывал дома.
 
Я не прикасался к Буну, хотя алкоголь съел почти всю мою осторожность.
Но Ади спокойно болтал, чокался, произносил тосты. Как оказалось, знали они друг друга давно. Общих привычек у них было много — сперва я думал, что это издержки их работы, но потом оказалось, что Бун одно время был наставником Реннера.
— Сколько тебе осталось? — спросил меж тем Ади.