Укрощение королевы

– После смерти? В ту самую минуту, как умирает?
– Я не знаю, когда это происходит.
– Так ты закажешь для меня заупокойные службы? А отпевание?
И как мне ответить на это?
– Я сделаю все, что вы пожелаете, – обещаю я. – Чего бы Ваше Величество ни захотели. Только я не думаю, что это понадобится.
– Смерть, – говорит Генрих, и его маленький рот складывается в трагическую скобочку. – Слава Богу, я ничего не боюсь. Просто никак не могу представить свое королевство без себя. Не вижу мира без себя в нем, без того короля, каким я стал, без такого мужа, как я.
Я нежно ему улыбаюсь:
– Мне тоже никак не представить такого.
– И твоей утраты, – у него даже дрожит и срывается голос. – Особенно твоей.
Его горе не оставляет меня равнодушной, и мои собственные глаза наполняются слезами. Я прижимаю его руку к своим губам.
– Этого не будет еще много-много лет, – уверяю я его. – Если это вообще случится. Я ведь могу умереть раньше вас.
– Можешь, – он тут же оживляется. – Я думаю, можешь. Ты можешь умереть родами, как многие женщины. Потому что ты довольно стара для первых родов, не так ли?
– Так и есть, – подтверждаю я. – Но я все равно молю Всевышнего о том, чтобы он послал нам ребенка. Может быть, летом, когда к вам вернутся силы?
– Силы, чтобы прийти в твою спальню и зачать наследника Тюдоров?
Я опускаю глаза и скромно киваю.
– Так ты вожделеешь меня? – спрашивает он, и я вижу, как его глаза становятся маслеными.
– Да, – шепчу я.
– Так я и думал! – уже совсем радостно говорит король. – Так я и думал.
* * *
Генрих не сдерживает обещания и не справляется с жаром, и нога причиняла ему нестерпимую боль в течение долгого темного месяца. Весной ему тоже не становится лучше. Она и так слишком медленно приходила в сады Гринвичского дворца, но постепенно на деревьях, растущих вдоль дорожек, появляются почки, и птицы начинают по утрам петь так громко, что будят меня на рассвете. Солнце приходит раньше с каждым днем, становится теплее. Появляются и расцветают нарциссы, и их яркие цветы, напоминающие формой горны, звонко и радостно возвещают о приходе новой надежды.
Но король по-прежнему не выходит из своих комнат, и на столе в его комнате становится все больше плотно закрытых бутылочек с настойками и микстурами, мазями и банками с пиявками.
Доктор Уэнди составляет одну микстуру за другой, стараясь сбить жар и не позволить ему снова подниматься; он чистит сочащуюся гноем рану на ноге короля, но она продолжает разрастаться, становясь похожей на раскрытый кровавый рот, вгрызающийся в плоть до кости.
Двух пажей пришлось отпустить: одного за то, что упал в обморок, увидев эту процедуру, а второго за объявление в часовне, что за короля надо молиться, потому что он пожираем заживо.
Друзья и придворные Генриха собрались вокруг него, словно все они находятся под осадой болезни, и каждый из них старается упрочить свое положение на тот случай, если на этот раз королю не удастся встать с постели.
На меня ложится обязанность обедать и ужинать со двором, заказывать развлечения и присматривать за тем, чтобы все в нем шло гладко и без проблем и чтобы придворные докладывали мне так, как они докладывают королю. Я даже беседую с извечными соперниками Эдвардом Сеймуром и Томасом Говардом, дабы убедиться, что в докладах Тайного совета нет ничего сложного или возмутительного, до того как они попадут к королю. Когда прибывают испанские посланники с новыми планами договора против Франции, который позволил бы императору начать кампанию против протестантов и лютеран своей земли, перед тем, как вести их к королю, они посылают за мной в мои покои.
Этим утром они зовут меня снова, чтобы избежать неловкости и не столкнуться там с протестантскими проповедниками-реформаторами. Было бы крайне неловко столкнуться там с Анной Эскью, реформатором и исключительно умной женщиной. Мне горько принимать этих людей с улыбкой, понимая, что они ищут дружбы с Англией только для того, чтобы набраться достаточно сил, дабы начать охоту на людей в Германии, которые думают так, как я, чтобы уничтожить их. Они приходят и делятся своими планами, рассчитывая на то, что я буду в первую очередь служить интересам собственного королевства, поэтому я исполняю свой долг, приветствую их со всей вежливостью и уверяю в нашей дружбе.
 
Во дворце уже хорошо знают, что в полдень у меня начинаются занятия и проповеди. Лучшие проповедники Англии путешествуют вдоль реки, чтобы попасть ко мне и говорить о Слове Божьем и о том, как оно может быть применимо в повседневной жизни и как изгнать надуманные человеком ритуалы, чтобы очистить церковь. В эти долгие недели Великого поста у нас звучат весьма вдохновляющие проповеди. Несколько раз появлялись Анна Эскью и Хью Латимер. Некоторые придворные тоже приходят послушать; был даже один из Латимеров – Том, второй сын старого герцога. Он поклонился и испросил разрешения посидеть и послушать.
Я знаю, что герцог был бы в ярости, узнав, что один из его сыновей разделяет мои убеждения, но дрожжи реформаторской мысли распространяются по тесту двора, и люди начинают стремиться к святости. Я уж точно не стану запрещать молодому человеку стремиться к Иисусу, даже если он носит фамилию Говард.
Мы встречаемся с лучшими теологами в Англии, которые поддерживают связь с реформаторами в Европе, и, слушая их и иногда вступая с ними в споры, я ощущаю вдохновение написать новую книгу. Ту, о которой я не говорю королю, потому что понимаю, что он не сможет ее воспринять. Но я все больше и больше убеждаюсь в правильности взглядов лютеранской Церкви и отдаляюсь от предрассудков и язычества традиционной Церкви. Я хочу писать, я ощущаю в этом потребность.
Когда у меня появляется мысль, или же мои слова складываются в молитву, я тут же хочу увидеть их на странице. У меня появляется такое ощущение, что я могу думать, только когда вижу рождение слов под моим пером, и что они превращаются в точную мысль, лишь получив четкие очертания на бумаге. Мне нравится ощущение зарождения мысли и процесс переложения ее в написанное слово. Мне нравится, что Господь дал миру Слово, и я понимаю, что именно с ним мне и нравится работать.
Король положил начало реформам, но теперь он стар и слаб и не решается идти дальше. Мне искренне хочется, чтобы он шел вперед. Влияние Стефана Гардинера даже на расстоянии способно задушить любую новаторскую мысль.
Мощь Испании не должна диктовать народу Англии, во что ему верить. Король надеется создать собственную веру, идиосинкратическое, противоречивое сочетание всех убеждений христианского мира, вернее, тех их частей, которые ему нравятся, ритуалов, которые трогают его, молитв, которые не оставляют его равнодушным. Но так нельзя служить Господу. Королю нельзя цепляться за атрибуты детства, потому что они ему дороги; он не может сохранять дорогостоящие старинные ритуалы, которые так любит традиционная церковь. Он должен думать сам, должен рассуждать, должен вести свою Церковь к мудрости, а не ностальгировать по прошлому и бояться Испании.
Мне приходится писать с крайней осторожностью, ни на минуту не забывая, что мои недоброжелатели при дворе обязательно прочтут это и используют против меня. Но я ведома потребностью поделиться правдой, такой, какой я ее вижу. Я собираюсь назвать этот труд «Сетования грешницы» – как своеобразную дань другой работе, написанной еще одной образованной женщиной – Маргаритой Наваррской – и называющейся «Зерцало грешной души». У нее хватило отваги написать и издать эту книгу под собственным именем. Надеюсь, однажды это сделаю и я. Маргариту обвинили в ереси, но это не остановило ее, и она продолжила думать и писать. Я поступлю так же.
Я собираюсь сказать, что единственным способом попасть в рай всегда было лишь прощение грехов, обретаемое через личную веру и полное подчинение жизни Христу. Ни сказки о чистилище, ни заученные ритуалы, ни предрассудки и индульгенции, ни паломничества, ни мессы – ничего это не нужно Богу. Это все было создано человеком для того, чтобы выманивать у других деньги. Все, что важно для Господа, уже сказано Его Сыном в Евангелиях. И для того, чтобы понять это, нам не нужны сложные объяснения теологов, магия и трюки монахов. Нам нужно Слово. Только Его Слово, ничего больше.