Укрощение королевы

– Да, они превосходят нас количеством, но мне кажется, мы превосходим их в оружии, – кричит он и берет Чарльза Брэндона за плечо. – Тебе так не кажется? А, Чарльз?
– Да, мы превосходим их в оружии, – с уверенностью подтверждает тот. – Только они превышают нас количеством в два раза.
– Ты укрепил Портсмут, – говорит король.
– Да, у меня теперь везде стоят орудия, даже тут, – мрачно соглашается Чарльз. – И если они подойдут достаточно близко, вы сможете выстрелить по ним собственноручно.
– Они не смогут подойти ближе, – заявляет король. – Я не позволю им войти в английские воды. Я запрещаю им приближаться к английским землям. Я король! Они что, собираются бросить мне вызов на моей земле? В моем собственном замке? Я ничего не боюсь! Я всегда практически бесстрашен!
Я замечаю, что Чарльз Брэндон старается не смотреть на меня, словно подавая пример: не обращать внимание на самолюбивое бахвальство короля. Я оглядываюсь, ища глазами доктора Баттса, и натыкаюсь взглядом на его бледное лицо среди дальнего ряда придворных. Я киваю, и он подходит ближе.
– Его Величество очень возбужден, – тихо говорю я ему.
Доктор наблюдает за тем, как король кричит пажу, чтобы тот помог ему дохромать от одного края башни к другому, как он опирается на стены и хлопает артиллериста по плечу. Он ведет себя как человек, готовящийся к легкому сражению со слабым врагом, уже чувствуя близкую победу. Он выкрикивает угрозы так, словно французы могут его услышать, а его слова – возыметь какое-то воздействие на них, и ведет себя так, словно его ярость на врагов может помешать молчаливому приближению тысяч кораблей и ровного ритма барабанов, который теперь доносится и до нас.
– Теперь его не остановить, – говорит доктор Баттс.
Я понимаю, что сейчас мы увидим нечто ужасное. Французский флот подходит все ближе, а маленькие английские корабли, выходящие из гавани, не могут принять хоть какое-нибудь построение. Весельные лодочки напрасно пытаются вытянуть их вперед, чтобы они поймали ветер. Какие-то корабли успевают поднять паруса и быстро начать отходить от берега, кто-то пытается навести орудия на низкие французские посудины. И вот неотвратимо приближаются французы: сперва низкие гребные суда, а за ними огромные корабли.
– Вот, вот сейчас вы увидите! Увидите! – предрекает король. Он опирается на самую выдающуюся в море часть стены, поворачивается и кричит мне, но его слова тонут в реве пушечных залпов, когда первые английские корабли приближаются к французским на расстояние выстрела. Затем отвечают английские пушки. Мы видим, как на корме у них открываются квадратные люки, в которые выкатываются орудия, и с каждого из них срываются облачка дыма. После выстрела орудия снова прячутся в люк на перезарядку.
– «Мэри Роуз»! – кричит Генрих, как мальчик, возвещающий имя своего любимого участника состязания. – «Благодать Господня»!
Я вижу, как «Мэри Роуз» готовится ко вступлению в бой, ее орудийные шлюзы уже открыты. Сначала мне кажется, что на этом корабле сотни орудий, расположенных рядами между верхней палубой и ватерлинией. Я могу различить людей на первой палубе: штурмана и боцмана возле штурвала – и мне кажется, я вижу Томаса… да, эта крохотная фигурка в красном плаще и есть тот человек, которого я обожаю. Он стоит прямо позади них.
– Господь сохрани их! О Господи, помилуй! – тихо шепчу я.
Я вижу оба боевых укрепления, выстроенных на корме и на носу корабля. Там толпится множество солдат, и солнечные лучи отражаются от их шлемов. Я вижу, как они поднимают свои пики, словно ожидая случая броситься на абордаж. Томас поведет их на вражеские корабли, как только придет время. Он перепрыгнет на французское судно и криком и примером позовет свою команду за собою. Ниже уровня боевых укреплений посередине открытой палубы вдоль кормы натянута сетка, чтобы защитить судно от высадки на него вражеских абордажников. Я вижу под сетью выстроившихся солдат. Как только они достаточно сблизятся с французским судном, то солдаты бросятся в бой.
 
– Огонь! – кричит Генрих, словно там, на корабле, могут услышать его распоряжение. – Огонь! Огонь! Я приказываю!
По направлению к покачивающемуся на волнах прекрасному английскому кораблю идет гребное судно, и его весла напоминают ножки огромного насекомого. С его носа неожиданно поднимается облако черного дыма. Теперь мы даже можем различать запах сгоревшего пороха, расстилавшегося над водой. Тут же «Мэри Роуз» ощетинивается всеми пушками, разворачивается левым боком и стреляет из всех орудий. Раздается оглушительный грохот одновременного залпа многих пушек. Маневр выполнен волшебным образом и напоминает эффектный ход на шахматной доске. На наших глазах французский флагман начинает погружаться в воду. Итак, потрясенному врагу предстал план короля и блестящая стратегия Томаса. Корабль вступает в схватку то с одним судном, то с другим, и солдатам на его палубах не остается ничего другого, как встречать каждый залп радостными криками и грозно потрясать мечами. Стреляя из орудий по правому борту, он укрывает левый борт, чтобы перезарядить орудия в пушках на нем.
Внезапный порыв ветра исторгает из развевающихся знамен звук, похожий на треск рвущейся ткани.
– Огонь! Подойти ближе и стрелять! – вопит король, но ветер слишком силен, чтобы его услышали.
Я стараюсь удержать свою шляпу, а Анна Сеймур выпускает из рук чепец, который, как птица, взмывает вдоль стен башни и отправляется в море. Кто-то смеется над ее конфузом, и до нас не сразу доходит: что-то на водах сражения пошло не так. «Мэри Роуз» рифит паруса и разворачивается против ветра, чтобы выстрелить с правого борта, но тут в его маневр вмешивается ветер. Корабль кренится на бок, опасно низко, его паруса почти соприкасаются с волнами, обвиснув на мачтах беспомощными уродливыми пузырями.
– Что вы делаете? – кричит король, как будто ожидает услышать ответ. – Какого черта вы творите?!
Флагман теперь походит на лошадь, которая решила слишком круто развернуться. Вот она еще скачет, но уже видно, как ее ноги подводят ее, и то, что должно произойти дальше, приближается с неумолимой неотвратимостью.
– Выровняйте корабль! – Генрих уже не кричит, он воет. Теперь к нему подбежали почти все придворные, торопясь давать верные указания, будто они могли сейчас что-то изменить.
Кто-то безостановочно кричит: «Нет! Нет! Нет!» Но прекрасный горделивый корабль со все еще реющими на ветру стандартами постепенно кренится на бок все ниже, как подстреленная птица, постепенно погружаясь в неспокойные волны. Нам не слышны крики тех моряков и солдат, запертых в трюмах, в которые сейчас хлынула вода. Но мы знаем, что они не могут выбраться по узеньким лестницам на палубы и сейчас тонут в большом общем гробу, который, мягко покачиваясь, увлекает их на дно.
Однако мы слышим то, что происходит на верхних палубах. Солдаты и матросы цепляются за сеть, которая теперь стала для них ловушкой. Те из них, что стояли возле орудий, оставили свои места и бросились мечами и ножами рубить тугие канаты, поддерживавшие сеть, но им не сладить с такелажем, и они не могут выпустить несчастных. Наши солдаты и матросы погибают, как пойманная в сети макрель, судорожно борясь за каждый новый вдох. С надстроек люди сыплются вниз, как оловянные солдатики, с которыми играет Эдвард, а тяжелые кожаные куртки тут же тянут их под воду. Некоторые из них не успевают даже отстегнуть ремни, которыми крепятся на голове их шлемы. Коварными оказываются и тяжелые сапоги, и нагрудники, наколенники, и все защитные приспособления – теперь они отнимают жизни, вместо того чтобы защищать их.
В ушах продолжает биться чей-то крик: «Нет! Нет! Нет!»
Кажется, все смешалось в одну невыносимо долгую агонию, но события разворачиваются всего за несколько минут. Время потеряло смысл. Оставшаяся на плаву корма недолго покачивается на воде, словно уснувшая птица. С нее спрыгивает не более горстки людей, бросаясь в бурлящие вокруг волны. Воздух продолжает сотрясаться от рева канонад: бой все еще продолжается. Лишь мы замерли на месте, скованные ужасом, наблюдая, как погружаются в воду мачты с парусами, как киль приподнимается вверх, словно в последней попытке, а затем движением, пропитанным странной погибающей красотой, грациозно уходит под воду.