Укрощение королевы

– Ага, значит, ты тоже считаешь, что ей нужно замуж?
– Мне кажется, что хороший муж может дать ей возможность размышлять и учиться, служить ему и его стране, – говорю я. – А еще любить его и их детей.
– Ты могла бы подготовить ее к такой перемене в ее жизни. Ты же будешь ей их рекомендовать?
Я наклоняю голову.
– Я сочту за честь поговорить с нею и сообщить ей о ваших намерениях.
– Только сейчас этой темы не касайся, – предупреждает Генрих. – Пока не говори ей об этом ни единого слова. Да, я действительно намерен выдать ее замуж. Но я должен еще удерживать Булонь и не дать Франции развязать войну. И в этом мне понадобится помощь. Мария закрепит браком союз с Германией, сделав его нерушимым. Она принцесса, и она знает, что таков смысл ее жизни.
* * *
Этой осенью с возвращением короля и сопутствующего ему смрада разлагающейся плоти в мою спальню в мои сны вернулись и кошмары. Меня преследует все то же самое видение: я снова вижу себя поднимающейся по сырой винтовой лестнице, одной рукой касаясь холодного камня, другой держа мерцающую свечу. Холодный сквозняк, дующий снизу, напоминает мне, что я здесь не одна и что за мною поднимается кто-то еще. Страх перед тем, кто молча следует за мною, гонит меня вверх, и свеча в моей руке начинает мерцать еще сильнее, угрожая погаснуть совсем. На самой верхней площадке, круглой и тесной, словно ведущей к камерам, я вижу, что на нее выходит шесть дверей. Сначала мне кажется, что они все заперты, но, когда я подхожу к первой и берусь за кольцо, она легко и тихо открывается. Я не решаюсь войти. До меня доносится смрад разложения, словно за этой дверью находится что-то очень плохое и давно мертвое. Но вот я слышу шаги позади себя и понимаю, что мне придется пойти вперед, чтобы убежать от того, кто следует за мной, и делаю шаг вперед. Дверь пропускает меня внутрь и захлопывается, запирая меня внутри. Я попадаю в западню, и в этот момент моя свеча гаснет. И в окружающем меня абсолютном мраке я чувствую какое-то вкрадчивое движение…
* * *
Необходимость в заключении нового союза становится еще острее, когда французы обрушивают яростные атаки на наши корабли. Никто уже не сомневается, что французы будут нападать и грабить наши прибрежные города и порты, может, даже оставаясь в них подолгу. Купцы и шпионы короля доносят, что его вечный враг и противник, король Франциск Французский, вооружает своих рыбаков и торговцев и строит новые боевые корабли. Теперь начинается игра на опережение: кто из королей построит самый сильный флот. И мы проигрываем в этой игре французам, которые везде хвастаются, что вскоре будут править всеми проливами и даже северными морями. В это опасное время Томас не бывает при дворе. Он всегда в Портсмуте, Плимуте, Дартмуте, Ипсвиче, Шорхэме или Бристоле, руководит строительством новых кораблей, переоборудует старые, подбирает и готовит экипажи. Теперь у него появился собственный линейный корабль, и он не сходит на сушу, все время наблюдая за работами на тех судах, которые счел годными для военной службы. Он ищет людей, которых мог бы зачислить военными матросами на шаткие деревянные укрепления, установленные на палубах торговых и рыболовецких судов. С каждым днем солнце встает все раньше, и я представляю себе его, облаченного в теплый плащ, стоящего позади рулевого и вглядывающегося в темнеющий горизонт в поисках вражеского судна, – и шепотом молю Бога сохранить ему жизнь. Двор опасается угрозы с моря, поэтому я учусь сохранять непроницаемое выражение лица и не вздрагивать всякий раз, когда кто-то упоминает адмирала или флот, который он строит. Я слушаю эти слова так, словно меня больше всего интересуют корабли, а не их командир.
В самую непогоду этой осени Томас решает атаковать побережье Бретани, собрав свой флот неподалеку от острова Уайт. Он надеется захватить французский флот, прикрывающий порт, врасплох и разбить их у причалов. Я узнаю об этом плане от жены его брата, Анны Сеймур, которая в свою очередь узнала о нем от мужа, Эдварда Сеймура. Томас направил свой план атаки в Тайный совет на одобрение. Он утверждает, что французов необходимо уничтожить в порту до наступления весны, объясняя это тем, что французский флот состоит из весельных судов, которые, в отличие от наших, парусных, способны сражаться в любую погоду. Следовательно, единственный способ предотвратить вторжение с моря – это уничтожить французский флот до того, как его корабли расправят паруса. Все королевские крепости, расположенные на южном побережье, не смогут нанести ему такого урона, как один хорошо рассчитанный рейд с моря, особенно если удастся захватить неприятеля врасплох.
 
Еще он пишет о новых способах использования наших кораблей. Изначально они рассматривались только как транспорт, чтобы перевозить солдат и оружие с одного побережья на другое. Но Томас пишет королю, что если ему удастся сделать наши суда маневреннее и вооружить их тяжелыми пушками, то сами корабли станут нашим оружием. Тогда, встретив вражеское судно в открытом море, наш корабль сможет обстрелять его с далекого расстояния и подчинить, не дожидаясь ближнего боя. Он докладывает, что французские корабли имеют на борту чудовищно мощные пушки, которые обстреливают нас огромными каменными ядрами, а еще могут пробить борта окованным сталью килем. И когда после этого французы приближаются, чтобы ссадить своих солдат на абордаж, исход схватки уже предрешен. Его брат, Эдвард, отстаивает правоту его слов в совете, утверждая, что Томас прекрасно знает море, много путешествовал и видел кораблестроительные верфи в Венеции, наблюдал за возведением их судов и за тем, как они ведут себя в бою. Но пока он говорит об этом королю, Томас Говард и его сын Генрих разворачивают борьбу за внимание короля и разражаются насмешками, говоря, что корабли хороши лишь для того, чтобы доставлять королевскую армию во Францию или закрывать вход в английские порты, чтобы не пустить туда французов с набегами. Они выставляют идею о морских сражениях на воде нелепой и безрассудной и утверждают, что Томас Сеймур, видимо, пьет там морскую воду и волочится за русалками, что он мечтатель и глупец. Сторонники морских боев почти все оказываются реформаторами, а те, кто настаивает, чтобы корабли использовались лишь по старинке, – сторонники традиций. Спор заканчивается солидным разделением двора, и кажется, что ни один вопрос не может быть решен без возвращения к вопросу о религии. А поскольку вопросы религии неразрешимы, весь спор сводится к перепалке.
– А теперь оказывается, что Говарды были правы, а Томас Сеймур был дураком, – яростно бросает мне Генрих, когда я захожу в его покои перед обедом.
Сегодня он не будет присоединяться ко двору за столом. Разболевшаяся нога доставляет слишком много неудобств, к тому же у него поднялся жар. Я смотрю на его раскрасневшееся потное лицо и понимаю, что меня почти тошнит от страха, как маленького ребенка перед прогневанным родителем. Мне кажется, что я ничем не смогу смягчить его злость или успокоить его. Что бы я ни сказала, лишь распалит его еще сильнее.
– Хотите, я отобедаю тут, вместе с вами? – мягко спрашиваю я. – Я велю накрыть нам стол здесь. Мне совершенно не обязательно идти за общий стол.
– Иди есть в зал! – рявкает король. – Они не должны видеть трон свободным, ибо всем известно, что мои дочери не могут занять мое место, а мой сын всего лишь лишенный матери ребенок. Все мои командующие – идиоты, а Том Сеймур – худший из них.
– Я вернусь сюда, когда обед закончится, – спокойно говорю я. – Но, если пожелаете, могу прислать к вам музыкантов, чтобы они покамест развлекли вас. Они как раз подготовили новый хорал, основанный на вашем…
– Том играет в «блинчики» моими кораблями и может потерять весь мой флот! Ты что, считаешь, что меня развлечет чье-то бряцанье на лютне? Разве ты не видишь, что я в отчаянии? Я в отчаянии, и никто не может мне помочь!
Энтони Денни быстро обменивается взглядами с доктором Уильямом Баттсом. Все замерли в ожидании и надежде, что мне удастся усмирить гнев короля. Я – их единственная надежда.