Укрощение королевы

Я потягиваюсь и имитирую зевок.
– Да, милорд, я уже проснулась.
– И хорошо ли тебе спалось? – Слова кажутся приятными, но что-то в его голосе меня настораживает.
Я тут же сажусь, заправляю волосы под чепец и поворачиваюсь к нему.
– Да, милорд, хорошо, хвала Всевышнему. А как спалось вам?
– Плохо. Меня тошнило, и я чувствовал вкус рвоты. Подушки были плохо взбиты, и я лежал слишком низко. О, это ужасное чувство, когда так подкатывает к горлу во сне… Я мог задохнуться! Меня должны усаживать повыше, иначе я могу захлебнуться желчью. И они об этом прекрасно знают. Ты должна заботиться о том, чтобы они взбивали мне подушки, когда я ночую у тебя или у себя. Должно быть, я съел на ужине что-то испорченное, из-за чего мне ночью стало плохо… Они меня отравили! Должно быть, мне подали плохое мясо… Меня сейчас вырвет.
Я птицей вылетаю из кровати, чувствуя, как липнет к ногам испачканное платье, и хватаю со стола миску и флягу с элем.
– Не хотите сделать глоток эля? Мне послать за докторами?
– Я покажусь докторам позже. Мне было совсем нехорошо ночью.
– О, мой дорогой, – нежно воркую я, словно мать, убаюкивающая больного ребенка. – Может, тогда все-таки выпить немного эля и попробовать чуть-чуть поспать?
– Нет, мне не спится, – брюзжит он. – Я никогда не сплю. Весь двор спит, вся страна спит, а я бодрствую. Я на страже всю ночь, пока дрыхнут эти ленивцы и лентяйки. Я берегу и защищаю свою страну и Церковь! Знаешь, скольких я сожгу в Виндзоре на следующей неделе?
– Нет, – говорю я и чувствую, как у меня все сжимается внутри.
– Троих! – сообщает он уже с удовольствием. – Их сожгут на болотах, а прах их развеется без следа. Это им за сомнения в моей Церкви. Туда им и дорога!
Я вспоминаю о том, что Нэн просила походатайствовать за них.
– Милорд, мой муж…
Он осушает свой бокал тремя огромными глотками и жестом велит снова наполнить ему бокал.
– Еще!
– Нам приготовили еще пирожных, вдруг вы пожелаете их попробовать, – с сомнением произношу я.
– Ну, разве что одно, чтобы успокоить желудок.
Я передаю ему блюда и наблюдаю за тем, как он, не задумываясь, сминает пирожные одно за другим и заталкивает их в свой маленький рот, пока не съедает все. Затем облизывает пальцы и подбирает крошки с блюда, чтобы потом протянуть его мне. Теперь он улыбается: внимание и еда явно смягчили его.
– Так-то лучше, – заявляет он. – Оказывается, я проголодался после ночи нашей любви.
Благодаря элю и пирожным настроение короля чудесным образом улучшилось. Мне начинает казаться, что короля все время пожирает чудовищный голод. И приступы этого голода настолько сильны, что ему приходится наедаться до рвоты, а как только еда переваривается, он чувствует себя больным.
Заставив себя улыбнуться, я тихо спрашиваю:
– Нельзя ли помиловать тех людей?
– Нет. Который сейчас час?
Я оглядываю комнату. Здесь нет часов. Я встаю и подхожу к окну, чтобы раздвинуть портьеры, приоткрыть окно и посмотреть на небо.
– Не пускай сюда ночной воздух! – сердито велит он. – Бог знает, какая в нем может быть зараза… Быстро закрой окно! Плотнее!
Я захлопываю окно, но продолжаю всматриваться через толстое стекло. На востоке не видно и намека на свет. Я старательно моргаю, чтобы избавить глаза от бликов от свечного фитиля, и смотрю снова, отчаянно надеясь увидеть краешек посветлевшего неба.
– Должно быть, еще слишком рано, – говорю я, с тоской думая о далеком рассвете. – Небо еще темное.
Он смотрит на меня, как ребенок в ожидании развлечений.
– Я не могу уснуть, – заявляет он. – И этот эль лег камнем… Он был слишком холодным. Теперь у меня от него будет болеть живот. Ты должна была его подогреть. – Он немного ерзает на кровати и рыгает. В то же самое время от кровати доносится новый запах: у Его Величества отошли газы.
– Послать на кухню за чем-нибудь? Может быть, за теплым питьем?
– Нет, – он качает головой. – Но ты можешь сделать огонь пожарче и сказать мне, что ты рада быть королевой.
– О! Конечно, я так рада! – Я улыбаюсь и подбрасываю в камин щепок и поленьев. Угли еще не погасли, и я ворошу их, чтобы снова пробудить в них пламя. – Я очень рада быть королевой, и я рада быть женой, – говорю я. – Вашей женой.
 
– Да ты хозяйка! – восклицает король, впечатленный моими успехами в разжигании камина. – Ты можешь приготовить мне завтрак?
– Я никогда не стряпала, – меня немного задел его вопрос. – У меня всегда была кухарка и помощницы на кухне. Но я умею управлять кухней; пивоварней и сыроварней тоже. Раньше я даже варила собственные лечебные настойки из трав и мыла.
– Так ты умеешь управлять хозяйством?
– Я управляла замком Снейп и всеми нашими землями на севере, когда муж бывал в отъезде.
– Ты даже жила в осажденном замке, да? – спрашивает он. – Оборонялась от этих предателей… Должно быть, это было очень непросто. Ты, должно быть, очень храбрая.
– Да, милорд, – я скромно киваю. – Я выполняла свой долг.
– Столкнулась лицом к лицу с теми предателями, да? Разве они не угрожали сжечь весь замок с тобою вместе?
Я прекрасно помню те дни и ночи, когда отчаявшиеся обнищавшие люди в рубищах пришли к замку, чтобы умолять о возвращении старых добрых дней, когда церквям не мешали заниматься благотворительностью, а монастыри трудились во славу Господа. Они требовали, чтобы мой муж, лорд Латимер, ходатайствовал за них перед королем, потому что знали, что их лорд согласен с ними.
– Я знала, что им не одержать победы над вами, – сказала я, предав сразу и тех людей, и правду, за которую они пострадали. – Я знала, что мне лишь надо быть сильной и все выдержать, а вы отправите моего мужа домой, чтобы он освободил нас.
Я пересказываю старую историю на новый лад, надеясь, что король уже не помнит, как это было на самом деле. Тогда он и его советники небеспочвенно подозревали моего мужа в сочувствии смутьянам, и, когда волнения были жестоко подавлены, моему мужу пришлось встать на сторону реформ. И тогда лорд Латимер предал свою веру и своих верных слуг ради спасения жизни. Как бы он сейчас радовался, увидев, что все возвращается обратно!.. Церковь снова пользуется королевской милостью, и ее служители вовсю принялись восстанавливать монастыри. Мой муж был бы счастлив, узнав, что его друг, Стефан Гардинер, приобрел серьезную власть при короле. Вот он как раз был бы сторонником сожжения реформаторов на болотах Виндзора и согласился бы развеять их прах, чтобы тот смешался с грязью и эти люди никогда бы не смогли восстать из мертвых.
– А сколько тебе было лет, когда ты рассталась с матерью?
Король поудобнее устроился на подушках, словно ожидая услышать интересную историю.
– Вы хотите узнать о моей молодости?
– Расскажи, – кивает он.
– Ну что же, когда я уехала из дома, я была уже почти взрослой, мне уже исполнилось шестнадцать. Мать пыталась выдать меня замуж с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, но у нее ничего не получалось.
Он кивает.
– Но почему? Ты же наверняка была милейшей девушкой! С такими волосами и такими глазами ты могла бы выбрать сама себе любого жениха…
Я смеюсь в ответ.
– Я была довольно хорошенькой, но вот приданого у меня было не больше, чем у дочки жестянщика. Отец почти ничего нам не оставил. Он умер, когда мне было всего пять лет. Мы все знали, что и я, и Нэн выйдем замуж так, как будет лучше для семьи.
– А сколько вас было, детей?
– Трое, всего трое. Я старшая, затем Уильям, мой брат, и Нэн. Может, вы помните мою мать? Она была фрейлиной, а потом нашла Нэн место при… – Тут я запинаюсь. Нэн прислуживала Екатерине Арагонской и всем другим королевам. Король видел ее за столом во время дворцовых трапез в свите каждой из своих шести жен. – Место при дворе, – поправляюсь я. – А потом она договорилась о браке Уильяма, нашего брата, с Анной Буршье. Это было вершиной ее самых смелых устремлений и воплощением мечтаний, но вы уже знаете, как плохо это закончилось. Эта ошибка нам всем дорого обошлась. Будущее Нэн и мое отошло на второй план, только ради того, чтобы Уильям мог составить удачную партию. Денег у нас хватало только на Уильяма, и, как только наша мать сумела заполучить Анну Буршье, средств на приданое мне и Нэн просто не осталось.