По ту сторону тьмы (СИ)

От неожиданности я свалилась с кровати. Перед глазами закружился белоснежный резной потолок, и я какое-то время пыталась сообразить, где нахожусь. Довольная птица распахнула огромные чёрные крылья и слетела с подоконника. «Чёрт бы побрал всех ворон», — сонно проворчала Мира. — «Лада, где мы?»
Хороший вопрос. Я захлопала глазами, прогоняя остатки сна. Дорогая светло-золотистая мебель с резными узорами, пушистые ковры и огромное зеркало в тяжёлой раме. Белоснежный камин с мраморной полкой, на которой стояли милые статуэтки и внушительного размера бронзовые часы. Тюль цвета слоновой кости и тяжеловесные золотые портьеры. Казалось, пространство дышало светом и роскошью, но без излишеств. Похоже, что человек, которому принадлежала эта комната, любит окружать себя дорогими и красивыми вещами, при этом не скатываясь в безвкусное собирательство.
Я вздохнула и выглянула в окно. Аккуратно подстриженные туи и клёны, ярко-жёлтый барбарис и кусты алых роз и агавы, между которыми вились серые кирпичные дорожки. Такой сад можно было увидеть в «Садовых хитростях» в разделе «Образцовые участки». Подобные журналы покупала бабушка, пытаясь довести скромный участок в ранг образцовых.
В груди недовольно забилась Душа.
— Мира, подожди, — я села на кровать, почесала лоб и бессмысленно уставилась в стену. Тело казалось тяжёлым, непослушным, хотелось завернуться в покрывало и заснуть. — Я пытаюсь собраться с мыслями… Помню, что ночью мы находились в библиотеке. Ты меня разбудила с невообразимой идеей…
«Это и я помню, — фыркнула Душа. — Я сказала, что нашла про Наагшура».
— Именно, — я зевнула и потянулась. Мышцы сладко заныли. — А потом… появился сам Наагшур…
Сонливость исчезла, и воспоминания завертелись мрачным калейдоскопом: вот я читаю «Малефикас». Вот из темноты зала выплывает жутковатая фигура Риваана: заострённые черты лица покрыты щитками змеиной чешуи, золотые глаза с чёрными щёлочками зрачков и мелькнувший в свете раздвоенный язык — ни дать ни взять змея, готовая атаковать. А дальше реальность превратилась в кашу.
— Мира, мы… у Наагшура, — слова застряли в горле, а в животе неприятно свело от страха.
Однако Душа промолчала.
— Мира?
«Я тебя услышала ещё с первого раза», — медленно отозвалась она и стукнулась о рёбра. — «Как думаешь, прежде чем спустить с нас шкуру, нас здесь покормят?»
— Ты сейчас серьёзно? Мы находимся дома у ведьмолова, а тебя интересует покормят нас или нет?
«А что не так? Сколько мы нормально не ели? Дня три? Четыре?»
— Почти неделю.
«Вот то-то и оно! Одевайся и пойдём искать столовую. Не могу соображать на голодный желудок».
Я закатила глаза и выдохнула. Кажется, ночью Душа истратила весь свой запас истерики, и теперь рассуждала с присущим ей цинизмом.
Вопреки ожиданиям в доме стояла непривычная тишина. Ни слуг, снующих туда-сюда по коридорам, ни горничных, усердно наводящих порядок в доме и следящих, чтобы ни одна пылинка не села на предметы дорогого интерьера. Однако в доме царила такая чистота, какой не бывает даже в музеях.
Комната, где я проснулась, находилась на втором этаже. Я неслышно скользнула в коридор и направилась туда, где по нашим с Мирой соображениям могла находиться столовая. Однако не успела я взяться за ручку, как дверь сама распахнулась.
— Ой! Барышня! Проснулись! — вытаращился на меня домовой. — Как здоровьице?
— Да вроде всё хорошо, — замялась я, совершенно неприлично уставившись на того. Соломенные волосы торчали в разные стороны, точно воронье гнездо. А густая борода, как у крестьян из нашего уезда, была запрятана за кушак. Глаза светились доброжелательностью, а от домового исходили волны уюта и тепла.
— Вот и чудненько, — он шмыгнул носом, и толстые губы расплылись в добродушной улыбке. — Меня Тихоном кличут. Я тутошний домовой. Барин вас заждался в трапезной.
Длинный узловатый палец указал на арочный проход и скрылся за дверью.
Столовая встретила яркими солнечными бликами на белоснежных стенах. Изящный узор флондрийских фресок дополнялся резной мебелью — светлым столом с белой скатертью и шестью стульями с высокими спинками. В больших напольных вазах даманской династии Юнь стояли длинные ножки чёрной западной орхидеи.
 
Стол был накрыт на две персоны. На фарфоровых блюдах лежали запечённые перепела на овощных подушках. Жареная рыба, щедро посыпанная зеленью, таращила белёсые глаза. Буженина, нарезанная тоненькими пластами, и печённый картофель с солеными грибами. Хрустальный графин с тёмно-бордовым вином. Над глубокими тарелками с супом поднимался пар. При виде еды в животе заурчало — до неприличия громко, заставив залиться краской смущения. Барышням не полагается выказывать голода. Даже если за всю предыдущую неделю из еды был только чай с булочками и вареньем.
Ведьмолов сидел за столом и листал трёпанную коричневую папку. На какой-то миг показалось, что господин Наагшур не заметил моего появления.
— Надеюсь, вы хорошо выспались. Змеиный гипноз — штука не всегда деликатная, но действенная, — голос звучал ровно, спокойно, но мне сделалось не по себе. — Полагаю, вы голодны. Так что прошу к столу. Можете не стесняться.
Бабушка говорила, что негоже есть, как будто прибыла с голодного края. Правильно воспитанные девушки едят аккуратно и сдержано. Но я ничего не могла с собой поделать. Голод одержал верх над воспитанностью. Аромат, поднимающийся от золотистого супа, оказался настолько восхитителен, что я невольно прикрыла глаза и вдохнула его с наслаждением. «Хвала всем Богам!» — возопила молчавшая до этого момента Мира. — «Наконец-то нормальная еда!» «Мира!» — мысленно возмутилась я. — «Ты не из трущоб выползла! И давай спокойнее. Неприлично жрать как свинья!» «Меняю стыд на харчи», — парировала Душа. — «И, вообще, ни воспитание, ни совесть нас ни разу не накормили. Так что не мешай наслаждаться едой».
Когда тарелка незаметно опустела, а желудок наполнился приятной, тёплой тяжестью, стало стыдно за собственную несдержанность, словно я ела руками, да ещё и размазывала остатки еды по лицу. Я исподтишка покосилась на ведьмолова. Но тот по-прежнему сидел, уткнувшись носом в папку.
В столовую бесшумно скользнул Тихон. Окинул взглядом нетронутый суп и заворчал:
— Опять, батюшка, капризничать удумали? Нешто решили себя голодом извести?
Риваан посмотрел на домового поверх папки с таким видом, будто мебель осмелилась заговорить. Тот недовольно качнул головой и сгрёб тарелки.
— Чай подавай, — отмахнулся ведьмолов и снова уткнулся в бумаги.
Вскоре на столе стоял пузатый белый чайник и две изящные фарфоровые чашки с голубой росписью. К ним подали воздушные пирожные и даманскую пастилу. Молчаливый обед перерос в чаепитие, сопровождаемое беседой. Как и полагается по всем правилам.
— Давно ли вы в Пересвете? — весьма по-светски обратился ко мне Риваан. Он положил папку справа от блюдца и теперь, откинувшись на спинку стула, потягивал чай.
— Три недели, — ответила я, стараясь не вспоминать о том, как прошли эти три недели. — Я приехала из Роднивича, что неподалёку от Южного Вала.
Он кивнул, будто бывал в том городе.
— Но ваше произношение не как у южан. Похоже, но всё же отличается.
— Я родом из Привосточного края. Моя семья давно переехала в Роднивич. Я не помню родины, но тем не менее отличаюсь от местных… Впрочем, не только от них, — сдержанно добавила я, и тотчас опомнилась: — Странно, что вы не спросил как меня зовут.
Ведьмолов усмехнулся, раскрыл папку и зачитал:
— «Ладамира ауф Вальд, тридцати лет, уроженка города Вышнегорска, Привосточного края. С трёх лет проживала в городе Роднивич, Южновальского уезда. Является ведьмой-двоедушником. Впервые способности проявили себя в возрасте семи лет. С одиннадцати лет находилась на попечении бабушки по отцовской линии, Агны ауф Вальд. В четырнадцать успешно сдала экзамены по истории искусств и литературному делу, в связи с чем была принята на кафедру Истории искусств и Искусствоведения в Столичную Академию Истории и Философии в Пересвет Мирском…» Мне продолжать? — мне показалось, что в ровном голосе проскользнула издёвка.