Копельвер. Часть ІІ (СИ)

Игенау задумался. Такое он не то, что не видел, а даже и не слыхал никогда.
— Милостью леса, — ответил Игенау присказкой, которой всегда начинали и заканчивали свои речи жители Подлесья — самых отдаленных и диких деревень увала.
Вида кивнул. Лес, так лес.
— Знаешь, Мелесгардов, — снова начал Игенау после недолгого молчания. — Этот старый пень Ардон клянется да божится, что хоть он и старик, но из ума еще не выжил, а значит, не мог ошибиться. Вида, говорит, точно помер. Дескать, кровь в жилах застыла, а сердце в камень оборотилось. Мертвых, говорит, от живых легко отличить, а ты тогда был мертвее мертвого, как есть…
Об этом Вида не знал — Зора строго-настрого запретила кому бы то ни было поминать при сыне о том, что случилось в тот день, но ему вспомнилась приснившаяся пустая дорога и та легкость, с которой он уходил в пустоту. Может, и не во сне он ее видел?
— Ладно, — встал со своего места Игенау, увидев, как глаза его друга закрываются, а голова клонится на грудь. — Отдыхай да сил набирайся. А как захочешь меня увидеть, так только свистни. Ах! Совсем позабыл. Мать моя желает тебе скорейшего исцеления да передает яблочного варенья. Говорит, ты его любишь.
— Люблю! — подтвердил Вида. — И мать твою люблю. Поклонись ей от меня.
— Обо мне она куда как меньше бы тревожилась, — усмехнулся Игенау, вытаскивая из сумки берестяной туес. — Бывай, друг!
В дверях он наткнулся на Трикке, который уныло бродил по переходу.
— Как поживаешь, малец? — спросил Игенау, подходя к юноше.
Трикке развел руками — что тут сказать, когда и так видно.
— Брат твой больной совсем, — шепотом сказал Игенау, озираясь по сторонам. — Еще долго с кровати не встанет. А у нас обход совсем близко. Не хочешь ли подсобить?
Трикке расцвел.
— Да я мечтал об этом с того самого дня, как Виду… — радостно начал он, но Игенау его остановил:
— Ты уж не думай, что мы далеко пойдем. Лишь посмотрим, что да как. Триста шагов вглубь в редколесье.
Конечно, Трикке мечтал не о таком первом серьезном обходе, но делать было нечего — или так, или его совсем никуда не возьмут еще очень долго.
— Хорошо, — кивнул он.
— Я с отцом твоим поговорю, — добавил Игенау. — Он понять всяко должен. С обходчими у нас нынче туго.
И, сдвинув брови, он пошел искать Мелесгарда.
Зора, услыхав от младшего сына о грядущем обходе, страшно испугалась.
— Нечего тебе там делать, — строго сказала она Трикке. — Твой брат уже все обошел, а злить богов не след.
Трикке насупился. Будь его мать понимающей и не слезливой, то он бы уже давно показал себя в деле. Но разве можно прославиться, коли вокруг тебя, точно наседки, квохчут беспокойные бабы?
Он было решил поделиться своими мыслями с Ойкой, которая всегда слушала его и давала добрые советы, но быстро понял, что и Ойка такая же глупая перепуганная баба, как и его собственная мать.
— Неужто ты не имеешь сердца, Трикке? — гневно всплеснула она руками. — Неужто ты видел мало материнских слез по обоим твоим братьям? Коли ты не жалеешь себя, так пожалей ее и не докучай мне более своими глупостями!
Трикке, который ожидал совета, а не такой вот отповеди, ушел от нее полностью обескураженный.
— Ишь какая! — в сердцах воскликнул он. — Совсем сдурела, так со мной разговаривать!
Однако последнее слово было за Мелесгардом. Выслушав Игенау, а потом и Ванору, он согласился с тем, чтобы отправить Трикке вместе с обходчими в лес.
— Чему быть, того не миновать, — прервал он возражения жены. — Трикке уже не ребенок, чтобы отсиживаться в Угомлике. Пусть сходит. Беды не будет.
А за окнами замка росла и полнела весна. Снег почти сошел, блестя редкими островками посреди бескрайней черной земли, деревья стояли еще голые, но в их потемневших влажных стволах уже можно было уловить новую жизнь. Даже птицы кричали по-весеннему громко и радостно. В эти дни Бьиралла почти не навещала Виду — дороги размыло, и повозка застряла бы еще у подъема на холм, а ехать верхом и забрызгать грязью красивое платье ей совсем не хотелось.
 
Но ни Зору, ни тем более Виду ее редкие приезды не печалили.
— Я чуяла! Чуяла! — повторяла Зора все время. — С самого первого дня, когда он объявил о своем намерении жениться на Бьиралле, я знала, что будет великая беда.
Теперь, когда опасность миновала и Вида медленно, но верно возвращал свои силы, Зора просила богов о еще одной милости — спасти ее сына от нежеланного брака. И даже Трикке радовался отложенной свадьбе, ведь это означало, что ему еще долго не придется делить своего брата с чужими людьми.
***
Заперев ставни и оставив только две свечи, Иль села на лавку и попыталась заплакать, но слезы не лились — она только зря растерла глаза. Со дня казни Уульме прошло уже много дней, а Иль все никак не могла привыкнуть к тому, что больше никогда его не увидит. Было и другое, от чего юной Иль жизнь стала не мила: Беркаим напомнила ей, что по все тому же нордарскому закону, сделавшему ее женой Уульме, оставшись его вдовой она переходит в собственность любому, кто осмелиться заявить на нее свои права.
— Из уважения к мастеру все пока молчат, — шепнула она Иль. — Да приглядываются. А как выйдешь ты из дома, так и хвать-похвать, да к себе уволокут. Будешь ты другому женой…
Иль вспоминала свою клятву прыгнуть из окна на голые камни, только бы не делить ложе с казначеем Даиркарда, и с тоской думала, что пришло время ее исполнить: ни за что не станет она женой против своей воли! Уж лучше смерть! Кинжал Уульме теперь всегда висел у нее на поясе. Вынуть его из ножен да полоснуть по белой тонкой шее — и шакалье, не брезговавшее капать слюной на вдову, найдет лишь ее холодный труп.
Но умирать Иль совсем не хотелось. Слишком недолго жила она на свете, чтобы жизнь успела ей приесться и наскучить.
Решение пришло сразу и такое, что Иль даже охнула от нахлынувших на нее чувств. Она ведь может уехать из Даиркарда, покинуть Нордар и отправиться по миру, своими глазами поглядев на все те чудеса, о которых рассказывал ей Уульме…
Иль достала шкатулку с украшениями — из драгоценностей там было только одно золотое ожерелье с сотней вделанных в него алмазов, в котором она сбежала из дворца, а остальное — переливающиеся на свету стекляшки, подаренные ей Уульме. Защелкнув мудреный замочек, Иль спрятала дорогое ожерелье под платьем, увязала стекло в платок, достала из тайничка кошель с деньгами, прицепила на пояс мужнин кинжал, завернула вчерашнюю лепешку и, помолясь нордарским богам напоследок, тихонько вышла из дома.
Ночью на улицах Даиркарда почти никого не было, только городские стражники делали свой поздний обход. Выбирая самые темные закоулки, так, чтобы не попасться им на глаза, Иль только к рассвету добралась до городских врат и, замотавшись по глаза платком, змейкой проскочила мимо хранителя ключей.
И, едва оказалась Иль за границей Даиркарда, как почувствовала себя зверем, вырвавшемся из капкана лишь за миг до того, как охотники увидят беспомощную и поверженную добычу.
Прикрыв лицо платком, она побежала по рассветной дороге. Любила ли она Уульме или просто благодарила? Не впервой ее мучил этот вопрос. Ведь он спас ее от бесстыжей похотливой толпы, что с радостью разорвала бы ее на куски. Он — чужестранец, имевший в Нордаре прав меньше любого нордарца, не убоялся защитить ее. Но не только благодарность жила в ее сердце. Суровый оннарец, такой далекий и такой близкий разом, разбудил в ней то, что было не под силу ни одному нордарскому мужу. Уульме разбил оковы страха, в которых Иль, казалось, была рождена. Больше она не боялась ни жизни, ни смерти, ни Иркулевых палачей, ни его гнева. Уульме освободил ее раз и навсегда.
Она услыхала скрип колес за спиной и обернулась. По дороге ехал обоз, которым правил сонный купец.
Иль и сообразить еще ничего не успела, а рука ее сама дернулась вверх.
— Остановитесь!
Возница натянула поводья и потер глаза.
— Не провезете ли меня за плату? — спросила она.