Ни конному, ни пешему... (СИ)
— Нас-с-с люди призвали! — не отступали огневки. — Люди, этой земли хозяева, — нас-с-с уважили! На семи холмах наша влас-сть!!! — сычали гадюками.
Яга набрала пригоршню кипящей силою крови, плеснула в огненные пасти. Униженное пламя упало на землю, отползло, злобно затаилось…
Ведьма схватила девочку на руки, на ходу шепча заговор, затворяющий рану. И что есть мочи побежала от огненных духов. Рыжеволосая девушка снова возникла рядом.
— Бежим, матушка! Покуда разум при мне — выведу!!!
Ядвига не помнила обратный путь через полыхающие улицы. Огневица тянула ее, прикрывала, прятала. Потом они брели по темным переулкам, слыша выстрелы, крики, пьяные вопли. На каком-то перекрестке их схватили солдаты.
— Эй, да тут бабы! Неужели?! В этом чертовом городе?!
Чужая речь иглой ввинчивалась в виски...
— Молодые?! Красивые?!
— Одна старуха с младенцем. Страшная, как лошадь капрала, а вторая — ягодка!
— Старуху и ублюдка убей, а красотку сюда тащи.
«Красотка» медленно вышла вперёд, пряча Ягу. Золотые волосы змеями заструились по плечам.
— Зачем тащить? Я девка горячая. Сама к вам пойду, коли зовёте! Прощай, матушка, может, свидимся.
И обнаженное пламя, раскинув руки, хищно шагнуло к заворожённым людям. В сторону доброй поживы…
Гори, Москва!!!
****
— Мы с Катенькой почти месяц в доме прятались. Нашу улицу огонь не тронул, дом на крови давно заговорен был. Его стороной обходили. Мука была, молоко дочке старым способом добывала — нож в дверной косяк, — и готово. Продержались. Савелий в город вернулся с первыми обозами. На ту пору я давно бояться разучилась, а как его седого на пороге увидела — ноги от страха подкосились: за него, за себя, за детей наших, за город сгоревший.
Девочку мою он дочкой считал, баловал ее без меры. Ой, редко когда ведьме везет в любви и достатке вырасти, да при большой родне, да в богатом доме столичного города. Катерину судьба любила, хоть и недолог век дала — только первую сотню разменяла. Зато радости и любви отмерено ей было щедро! Пропала моя девочка в первую мировую на западном фронте. Муж ее был хирургом, а она при нем… помощницей. Вот такая история…
От воды тянуло прохладой, зажигались фонари. Вечерняя Москва расцветала огнями. По реке снова шел теплоход. Яркий, праздничный, сияющий.
— Красиво, — тихо сказал Козодоев. Он обнял прижавшуюся к нему внучку, укутал полой плаща. — Слышь, коза! Мы с тобой, оказывается, не абы кто, а древнего купеческого рода наследники, прикинь!
Лизка тихонько хихикнула, толкнула деда локтем.
— Дурень, ты Степка, — беззлобно ухмыльнулась Яга…
История третья
Василиса
Снега навалило немеряно. Все тропинки замело да засыпало. Метель три дня бушевала. Вековые дубы под напором бурана стонали. Зверьё по норам попряталось. Замер лес, затаился, укутался снежною шубою. Зима — она хозяйка суровая, с ней не забалуешь, — всех на крепость проверит. И людей, и нелюдей. Слабые не доживут до весенних оттепелей. Грозная она — зимушка, — одной рукой жизни срезает, что колосья в поле, другой укрывает, защищает, прячет. От щедрот ее урожай будет, а значит, и жизнь продолжится...
Пятую зиму Яга жила в лесу. После смерти Катеньки решила уйти на год, потом еще на год, потом ещё… Пять полных лет пролетело. Время в заповедной чаще иначе идёт. То летит — не догонишь, то замирает струною натянутой…
Первое время ведьма часто ветру кланялась, допытывалась, что где творится, воду в источниках спрашивала, как люди живут. Потом бросила это гиблое дело. Чернее черного вести шли. Думала — видела все на своем веку, да ошиблась. Стонала земля под копытами, плакала, горела ненавистью вековой. Рушились старые устои, в крови и огне рождались новые. Страшно.
Надолго зареклась Ядвига-Яга в мир людей заглядывать. Лес заповедный стеной стал. И хоть можно в него через самый захудалый перелесок войти, если тропу открыть, — да закрылись наглухо тропы, свернулись клубочками, спрятались в железный сундук в избушке старой ведьмы. Первый раз на лесной памяти хозяйка все дороги обрезала, границу свернула. Нечисть злилась, упыри от голода бесились, а выйти не могли. Как выйдешь, когда все тропинки в сундуке пятый год схоронены…
Старый дом скрипел, жаловался, но стоял крепко. Печь топилась. Дымок над избой исправно вился. Мурза на окошке спала. Ядвига петли наматывала. В каждую петлю память свою вплетала. Много сплела памяток. Одну закончит, — следующую начинает. Ловкие пальцы перебирали пряжу, а перед глазами прошлое мелькало: лица, голоса, имена, дороги… Зачем памятки копила — не знала. Но полный короб за годы наполнила. Вдруг пригодится... Кому!?
Метель наконец угомонилась. Стих ветер. Полная луна стояла над заповедной чащей. Ядвига подошла к заметенному снегом окошку, погладила Мурзу. Черная мерзавка выгнулась, потянулась, мурлыкнула.
— Сходила бы что ли на охоту, бездельница. Мыши в подполе шуршат, на горище сова ухает — спать не даёт.
«Пусть Никифор мышей гоняет. За припасами следить его забота. Мррр…»
Домовик эту зиму хмурый ходил. Не нравилось ему подолгу в лесу засиживаться, к людям хотел вернуться. Молчал, ни в чем не перечил, но Яга видела, — тоскует старый лапоть за большим хозяйством, за лошадьми, за смехом детским…Развернуться ему, хлопотать негде…
Может и правда, пора…
Ядвига медленно подошла к сундуку, открыла тяжелую, окованную железом крышку. Погладила клубочки. Достала один наугад. Колючий, шершавый, смотанный из еловых иголок и промерзшей земли. Накинула на плечи старый тулуп, сунула ноги в валенки. Домовик с кошкой замерли, выдохнуть боялись.
На поляне лежали длинные тени. Лес следил сотнями невидимых глаз. Тихо. Только деревья потрескивают от мороза. Ядвига вдохнула ледяной воздух как можно глубже и что есть сил швырнула клубочек в темноту. Вздох облегчения прошелестел по ветвям. Оживает хозяйка, первую тропку выпустила…
***
— Бабушка, у меня все путается и рвется!!!
Они сидели во дворе под старой яблоней. На столе красовалась большая тарелка спелой черешни. Мурза лениво вытянулась на траве и насмешливо наблюдала за маленькой хозяйкой, прищурив глазюки.
— Давай в лес сходим или поехали на озеро купаться, а? Мишку с Яриком возьмём! Их папа с нами отпустит, я спрашивала! А потом я ещё разочек попробую.
Девочка отложила серую пряжу, подвинула к себе тарелку, набила полный рот сладких ягод.
Ядвига, дремавшая в кресле-качалке, открыла глаза.
— Ну давай, покажи что у тебя там… путается.
Плетушка была неровная, узелки перетянуты, петли спущены. Яга провела по узелкам кончиками пальцев, прислушалась...
— Да все у тебя получилось! Вижу светлую комнату, игрушки на полу, за окном зеленый газон, машина… Слышу твою обиду… так… Это твоя мама, правильно? Вы ссоритесь. Хлопнула дверь. Это твой день рождения, да? В прошлом году?
Лиза молча кивнула. Вздохнула.
— Неприятные воспоминания всегда сложно плести. Ничего, научишься… Пожалуй, ты права. На сегодня хватит. Твой дед обещал приехать вечером. Никифор что-то особенное надумал сварганить. Если хочешь — помоги старику.
Лизка радостно подпрыгнула, чмокнула Ягу и умчалась в дом.
Ведьма задумчиво вертела детскую памятку-плетёнку. Вздохнула, потянулась за брошенной пряжей, положила спутанный моток на колени, закрыла глаза и стала медленно выплетать сложный узор…
****
Утром в дверь настойчиво постучали. Ядвига, не спавшая всю ночь и заснувшая только под утро, резко подскочила. На пороге маячил леший. Волчья шуба шерстью на две стороны, копна длинных спутанных волос, похожих на тонкие прутики, темная морщинистая кожа, глубокие глаза — зимой темно-серые, студеные.
— Ты вчера тропинками разбрасывалась?! Иди гостей встречай, пока мои собачки их не порвали. Снежники человечиной не побрезгуют, а сейчас — и подавно. ЭТИ Черныша ранить умудрились. Кто-то у них с даром, раз младшенького зацепили.