Его М.Альвина (СИ)

– Сходил…
Данил прячет взгляд и быстро отвлекается на лекарства, разложенные на тумбочке. Какие-то откладывает, какие-то открывает и внимательно изучает инструкцию, буравя взглядом сотни мелких букв. И так показательно сводит широкие брови к переносице, сверяя написанное с назначением врача, что невозможно не улыбнуться. Может, не чувствуя, как будто меня рубят изнутри по костям топором, то я бы подарила Данилу парочку едких и задевающих комментариев, но просто смотрю. И внимательно наблюдаю, как его длинные пальцы колдуют над блистерами, отмеряя нужные дозы таблеток.
После вчерашнего взрыва эмоций между нами теперь такая спокойная и практически молчаливая обстановка. И это слегка напрягает…
– Держи… – Сухо бросает Данил и протягивает мне раскрытую ладонь.
Выставляю в ответ свою, и на нее тут же высыпаются разноцветные колеса.
– Надеюсь, ты собираешься меня отравить и занять эту квартиру. – Все-таки срывается у меня с языка, и я тут же сжимаюсь в комок.
Глаза Данила вспыхивают, а скулы заостряются одновременно с недовольным вздохом:
– Я за водой.
Когда широкая мужская спина, обтянутая футболкой, скрывается в коридоре, я растерянно кусаю обсохшие из-за температуры губы. Продолжаю сидеть под одеялом с раскрытой ладошкой, наполненной таблетками. Медленно воспринимаю мысль, что сейчас кое-кто пытается проявить обо мне заботу. Это, конечно, приятно, но даже своим плохо соображающим мозгом, понимаю, что ощущение напряжения между нами будет лишь расти, как снежный ком. Нам бы поговорить, о том, что было вчера…
– Запивай. – Перед моим носом возникает стакан с водой, а я вздрагиваю, едва не рассыпав цветные колесики на одеяло.
– Спасибо, – шепчу я, но от жара и пота прилипшие к лицу волосы мешают нормально закинуться таблетками и поднести стакан к губам.
Пытаюсь сдвинуть их прочь тыльной стороной ладони то одной, то другой руки. И попутно стараюсь не рассыпать лекарства и не расплескать воду. Выходить так неуклюже, что я раздраженно фыркаю в ответ на свои же нелепые размахивания руками.
– Стой, – слышу насмешливое цоканье низкого голоса, а матрас подо мной чуть проседает.
Я замираю, когда Данил подсаживается ко мне недопустимо близко. Опершись одной рукой о кровать, второй ему не составляет никакого труда коснуться моего лица. Он осторожно проводит подушечками пальцев по очертанию моих губ, вверх по щекам, описывает линию скулы и убирает мешающие пряди волос мне за уши.
Жар, кипевший до этого из-за температуры, теперь кажется неощутимым по сравнению с тем, во что превращают мою кровь прикосновения Данила. Я не горю, а растекаюсь лавой, с трудом держась в сознании. Мне хочется закрыть глаза и провалиться в саму себя.
Но даже после этого жеста Данил не отстраняется. Его пальцы по-прежнему очень медленно скользят по моей щеке вниз, к подбородку, огибая его контур. Наши лица снова неприлично близко. И я не могу не смотреть на эту маленькую родинку над четкой линией верхней губы. А взгляд Данила в ответ застывает на моих губах. В таком состоянии, в котором я сейчас, мне много и не нужно. Еще пара секунд таких гляделок и свалюсь в обморок второй раз за день.
– Не надо так близко, – с трудом нахожу в себе силы прошептать, проглатывая глубоко в себя все напряжение. А ведь в голове ярко горит: «Надо. Близко. Хочу». – Заразишься и заболеешь.
Данил расслабленно усмехается, прикрыв слегка затуманенные глаза.
– Может оно и к лучшему. Заболею и сдохну в конце концов, – кривится в какой-то жестокой улыбке, а его ладонь безвольно соскальзывает с моего лица.
Эти слова жестко режут слух, как и вновь возникшее притяжение между нами. Я так и застываю в одеяльном коконе, держа в руках стакан с водой и таблетки, когда Данил просто поднимается и собирается уйти из спальни. Но неожиданно задерживается на пороге. Запускает в свой беспорядок на голове ладонь, ухмыляется, словно пытается подобрать нужную фразу, но произносит лишь одно. Даже не обернувшись ко мне.
– Выздоравливай.
Мое слабое «спасибо» летит уже в закрытую дверь комнаты. И мне почему-то становится обидно. Аж до нового прилива жара по телу, но я послушно выпиваю все разноцветные пилюли и просто лезу в свою берлогу, созданную из одеяла, с головой.
 
И где-то между сном и явью точно понимаю, что нам надо поговорить. Потому что я уже путаюсь в поступках Данила. Путаюсь сама в себе. И я поговорю. Прямо завтра. Все лекарства подействуют и беседы не избежать.
Но ночью становится только хуже…
  
Глава 22
 
Данил
Диван неудобный. Подушка жесткая. Покрывало колется. И я, блять, как принцесса на горошине. Второй час ночи, а я упорно дырявлю взглядом потолок. Не спасает даже приглушенная музыка в одном наушнике, потому что вторым ухом я, так или иначе, прислушиваюсь к происходящему за стеной. И внезапно затихшие звуки надрывного кашля начинают почему-то напрягать. Меня даже не так беспокоит мысль, что после всех дневных сообщений я свернул на полпути в сторону аптеки, а не в сторону своих проблем.
Мальвина затихла. Башкой понимаю, что, наверное, все-таки отключилась. Но грызущее чувство заставляет через полчаса такой тишины поднять свой зад, натянуть домашние спортивки и выйти из комнаты. Не хуже самого Бонда протискиваюсь в кромешной темноте в соседнюю спальню. Застываю между дверью и стеной, вглядываясь в сумрак. На двуспальной кровати вижу свернувшуюся калачиком фигурку.
Вроде дышит. Вроде уснула. Разворачиваюсь, чтобы свалить спать или хотя бы попытаться это сделать. Но тихий протяжный стон заставляет меня сначала замереть, потом шагнуть назад и быстро оказаться у кровати Альвины.
Включаю ночник на тумбочке и склоняюсь над хрупкой фигуркой в коротенькой пижаме. И не успеваю поднести ладонь ко лбу Мальвины, как понимаю, что она горит, как огонь. И это совсем не комплимент. Мальвина горит.
С нехорошим предчувствием слегка трясу ее за плечо:
– Аля, проснись.
В ответ получают нечленораздельное мычание.
– У тебя походу фигачит температура, – присаживаюсь на кровать и пытаюсь разыскать в тусклом свете ночника очертания градусника на тумбочке. – Надо померить.
– Не надо. Высокая, – слабо хрипит ее голос.
– Сколько?
– Тридцать девять.
Напряженно вздыхаю и смотрю на скрючившееся и трясущееся на подушках тело:
– И?
– Девять. – Едва могу расслышать беспомощный лепет.
– Бля-я-ть, – вырывается громче, чем нужно. Взлохмачиваю себе волосы ладонью, понимая, что светит только одно. – Я сейчас вызову скорую.
Какими-то деревянными руками начинаю шарить в карманах спортивных штанов, пытаясь не растерять остатки здравомыслия. И попутно проворачиваю в голове варианты, что мне делать пока сюда будут ехать медики.
– Не надо скорую. Пожалуйста.
– А если ты мне здесь ласты склеишь?
– Я напишу в записке, чтобы тебя ни в чем не винили.
– Дура! – жестко одергиваю причитания Мальвины. – Не неси дичь, поняла?
Смотрю на девчонку, по-сиротски сжавшуюся на простынях, с такой бурей в груди, что хочется дать ей по губам за подобные выражения. Что за характер у нее, а?! Но меня тут же окатывает холодом, когда в ответ слышу тихий всхлип.
– Не буду. Ты только не звони никуда…
– Аля… – Несогласно качаю головой, а она вдруг хватается за мою ладонь.
Я едва не отдергиваю руку. Ее пальцы жгут нездоровым жаром.
– Дань, пожалуйста. Не надо скорую. Я только что выпила все-все лекарства. Сейчас подействует, и все пройдет… – сипит Аля хриплым голосом через всхлипы.
Ну, пиздец. У меня внутри все надрывается и летит куда-то в пропасть, когда вижу, как блестят от слез ее щеки. А тоненькие горящие пальчики крепко-крепко держатся за мои руки.
– Не звони. Пожалуйста. – Мальвина режет меня своими причитаниями по живому.
Продолжая впиваться пальцами в мое запястье, она с трудом, но настырно, приподнимается с подушек и подтягивается ближе ко мне. Растрепанная и дрожащая, Аля смотрит испуганно распахнутыми глазами и еще глубже закапывает меня куда-то под груз ответственности.