Нелюбезный Шут (СИ)

Я подошла и встала рядом. Вокруг разливался вечерний свет, звенели комары, плескала рыба в воде. Пахло пижмой и полынью. Не сады, конечно, зато комаров отпугивают.
Как же красиво он сказал…  Никогда не слышала такого… 
— Луна цветущих садов? Ты сам придумал?
— Никогда не слышала? — он едва заметно покосился на меня. — Как же вы живёте, Янига?
Я отвернулась, закусив губу. Тихое предвкушение чуда погасло, и хорошее настроение сразу испортилось. Опять он за своё… 
Хорошо мы с Холиссой жили. Она говорила, что в полнолуние самые сильные зелья выходят, а когда луны нет — то и нам отдых от всякого колдовства. А уж как там эти луны называются, нас никогда не волновало.
Только мой ответ ему не нужен. Он его и сам наверняка знает.
— У каждого лунного месяца есть имя, — Шут неожиданно приобнял меня за плечи, и я только вздохнула, прижимаясь щекой к шелковистой ткани на его груди, чувствуя лёгкий запах дыма и трав. И едва уловимый аромат клевера. Он всегда пахнет клевером… 
И всегда такой горячий… 
— И у каждого месяца своя, особая сила. Луна цветущих садов — время расцвета как мира, так и человеческой души. Как бы плохо ни было, хочется дышать полной грудью, жить, любить и радоваться, пусть даже мелочам…  Разве ты сама это не чувствуешь?
Я кивнула, удивляясь и поражаясь и ему, и себе.
Вот как так? И обидно снова слышать, что я ничего не знаю, и так неожиданно тепло и хорошо, потому что Джастер сейчас такой…  открытый. Ни следа его привычной стены… 
Никогда раньше он таким со мной не был.
Эта его неожиданная душевная близость заставляла забыть про все обиды, даря ощущение глубины, уюта и спокойствия…  И удивительной внутренней мягкой силы, полной понимания и любви.
Как бы плохо ни было, хочется жить, любить и радоваться даже мелочам? Ох, Джастер… 
Повинуясь внезапному порыву, я обняла Шута за талию, и он не стал возражать, лишь крепче обняв меня за плечи.
— Любая убывающая луна — хорошее время освободиться от всего, что мешает в жизни. Зелья свои сейчас заговаривай не на красоту и силу, а на уменьшение уродства и освобождение от бессилия, поняла? Хорошо… 
Воин помолчал, но я не осмеливалась даже пошевелиться, чтобы не нарушить это удивительное чувство его близости.
— Скоро наступят три ночи чёрной луны сильных трав. Каждое новолуние — это возможность что-то очень сильно изменить в жизни. Если действительно этого хочется. Люди так часто просят об этом, ожидая чуда, но никто не помнит, что боги дали человеку шанс каждый месяц сделать это самому…  — воин так и смотрел на темнеющее небо, прижимая меня к себе.
И я смотрела вместе с ним, впитывая душой каждое слово и миг удивительного волшебства.
Я не могла объяснить словами, но всей собой ощущала неуловимо тонкую и чарующую силу, которая пронизывала всё вокруг.
И бархатный негромкий голос Джастера творил и усиливал это тихое чудо с привкусом звёзд, клевера и полыни.
Или это пахли собранные и разложенные на просушку травы?
Неважно.
— Затем родится молодая луна сильных трав. Говорят, в её ночи травы обретают особую силу, а в полнолуние расцветает самый чудесный из всех цветов — цветок магов.
— Цветок магов? — Я недоуменно перевела взгляд с неба на Шута.
— Думаю, в книге Аурзуса должна быть эта легенда.
Джастер с улыбкой посмотрел на меня и принюхался, разрушая невидимое волшебство.
— Вот ведь, зараза, подгорает!
Воин кинулся к котелку и, негромко ворча, начал мешать похлёбку, уже ставшую кашей, и в самом деле успевшей слегка подгореть. А я стояла под звёздным небом, обняв себя руками и впитывая осколки неведомого волшебства, и думала о том, что влюбилась в Джастера окончательно и бесповоротно.
— Ладно, не смертельно, — Шут с ухмылкой снял котелок с огня. — Давай миску, ведьма. Поужинаем и спать.
— А читать легенды не будем? — я взяла кашу и села рядом с воином. Почему-то мне казалось, что он совсем не против этого.
По крайней мере, сейчас.
— Успеется, — Джастер выскреб кашу в свою миску. — Мы здесь побудем несколько дней.
 
Я только кивнула, радуясь про себя его ответу и предвкушая не только жаркие нежные ночи и прогулки по лесу, но и много нового и чудесного.
Котелок с остатками подгоревшего ужина Джастер положил в воду, придавив изнутри камнем.
— Объедят за ночь, — объяснил он свой поступок. — И рыбам корм, и отмывать потом легче.
Спать он решил в шатре, со мной. И я была счастлива.
Утром воин разбудил меня совсем не так, как в прошлый раз. Я слышала, что он проснулся, но дремала, надеясь на повторение нежных ласк и «доброго утра».
Однако Джастер считал иначе.
— Вставай, Янига, — в голосе звучали знакомые насмешливые нотки. — Рассвет на носу, а у тебя травы сохнут.
Древние боги! Травы! Я же совсем про них забыла!
Торопливо выбравшись из-под тёплого плаща, я почти сразу застучала зубами от холода: утро было очень ранним и совсем не тёплым. Это у Джастера под боком тепло, как у печки…  А так даже в рубахе и платье не сразу согреешься… 
— Ты только никуда не уходи, — предупредила я воина, с легкой улыбкой наблюдавшего за моими попытками в утреннем полумраке разобраться, где у рубахи перед, а где зад.
— Иди, колдуй, ведьма, — усмехнулся Шут. Закутавшись в плащ, он закрыл глаза и перевернулся на другой бок, заставляя меня тихо ему завидовать.
Я успела собрать травы и намеревалась готовить зелья, когда в утреннем тумане, ещё не покинувшем луговину, почувствовала что-то… 
— Ммммм…  шшшшшш-шиваяяя… 
Я замерла, как стояла, не в силах оторвать взгляда и пошевелиться от неожиданного страха. А с той стороны кострища, из-под ветвей ивы, голодными жёлтыми глазами на меня смотрела водяница.
Полупрозрачная фигура колыхалась на границе света и тени, привлекательное лицо и тонкие руки дрожали, как отражение в воде, туман белой рубахой стекал с плеч, растворяясь в травах.
Я обмерла настолько, что даже позвать Шута не могла. Горло перехватило так, что дышать получалось с трудом.
— Вкуссссссснаяяя…  — прошипела нежить, облизнувшись тонким узким языком, и подалась вперёд. — Ссссссссила-а… 
— Стой, где стоишь, — внезапно раздался за моей спиной спокойный голос, хотя я и так оцепенела.
Но, оказывается, обращался Джастер не ко мне.
— А то развоплощу и мокрого места не оставлю.
Хмурый воин, в штанах и башмаках, встал рядом, и чары водяницы спали, возвращая мне способность двигаться. Но я не успела ничего сказать или сделать.
Водяница кинулась на воина.
Джастер вскинул руку в знакомом жесте, и волна силы как ветром сдула нечисть обратно под ветки ивы.
— Ссссслой! — зашипела тварь, миловидное личико исказилось в ощеренную зубами-иглами пасть, а глаза стали круглыми, как у рыбы. — Ссссссъем!
— Вот тварь безмозглая…  — Шут быстро нарисовал в воздухе какой-то светящийся знак и коротким жестом послал в цель.
— Больноооооо! Пусссссссстиииииии! — пронзительный визг прижатой к иве пурпурным пламенем водяницы взвился над вершинами деревьев, разгоняя утреннюю тишину. — Пустиииииии-и-и-ии! И-И-И-И-И!!!
Визг повышался, и я зажала уши, боясь, что оглохну. Шут же поморщился, что-то проворчал — я видела, как шевельнулись губы, — нахмурился и в два шага оказался возле нежити, ухватив её за горло.
Визг оборвался так резко, что я решила, что всё-таки оглохла.
— Ненавижу, когда орут, — мрачно сообщил Джастер водянице, тщетно скоблившей когтистыми пальцами по воздуху в попытке освободиться. Но достать державшую её за горло руку она не могла: когти не могли пройти невидимую защиту.
— Дурой безмозглой ты была, дурой и осталась. И смерть не помогла.
Хмурый воин без всяких усилий оторвал водяницу от ствола и, по-прежнему держа за горло, потащил к речке. Лицо твари окончательно утратило сходство с человеческим, становясь рыбьим. Из-под туманного подола мелькали то стройные девичьи ноги, то чешуйчатый хвост, а костистые руки с перепонками между пальцев бессильно молотили воздух.