Глиномесы (СИ)

— Старое. Старое здание. Я бы вообще на твоем месте отталкивался от того, что этот салон может стать твоим собственным первым проектом. Хотя нет… Не твоим, — быстро нашелся Добрынин, вспомнив, что у Сереги-то деньги, видно, водятся. — Среднестатистического выпускника. Это должен быть не салон класса люкс, а нормальный салон достаточно раскрутившегося для открытия полноценного бизнеса татуировщика. Так что обозначь себе сразу человеческий бюджет. Экономическая часть у тебя там должна быть — и безупречная. Согласен?
Добрынин мягко улыбнулся, но глядел с вызовом. Сергей же — обиженно.
— Поэтому я вам и говорю не про новое здание, которое предполагает покупку или аренду земли в центре, а об аренде или покупке старых помещений. Так обычно поступают все среднестатистические татуировщики, — неприятно исказив голос на последнем словосочетании, сообщил Серега. — То есть те, кто уже выросли из работы дома или на совмещенный салон и готовы открыть что-то свое. Вот я и хотел реализовать такую потребность… хотел бы… в своем проекте. И бюджет будет человеческий, — с давлением на последнее слово произнес Серега. Странное дело, никогда его не задевали подобные подколы. Но, скорее, даже не это столь раздражило Зайцева. А то, что он не ожидал едкости от Добрынина. Конечно, Илья это заметил. И ему мгновенно стало стыдно… Не хотело сердце враждовать с этим юношей. Ведь то, как Добрынин сейчас говорил — все равно что остальные преподаватели! Та же предвзятость, то же неверие… Конечно, Серега сам все понимал. Его нужно было только выслушать. Добрынин отвел взгляд, сердясь на себя.
Но скреблась и иная мысль. Как еще охладить юношеский пыл, чем не этой провокацией? Если Добрынин станет одним из тех отвратительных преподавателей — у Зайцева не будет резона гоняться за ним в течение семестра. И станет хоть немножечко легче…
— Хорошо. Значит, в таком ключе и будете работать. Времени у нас мало, поэтому на следующую неделю приносите план работы, максимально полное введение, которое вы сейчас можете себе позволить, и список источников. Я от себя также составлю вам библиографию и предложу кое-какие дизайнерские решения… — прохладно ответил Добрыня, рассматривая свои руки и вторую половину речи пытаясь вычистить из-под ногтя глину краешком бумажного листа. Сам себе он казался безразличным и злым в эту минуту. Но на деле даже в непривычном повороте могучих плеч отпечатывалась печаль. — Работу назовем «Имидж современной тату-студии в архитектурном дизайне». Верно?..
— Верно. Все принесу, Илья Александрович. До свидания.
Серый резко поднялся, собрал вещи и поспешил удалиться, попутно прощаясь с каждым преподавателем, кто обращал на него внимание.
Время бежало. И вот уже пронеслась неделя, оставляя о себе только напряженные воспоминания и остывающие нервы. Серый впервые так готовился: с планом он закончил еще в четверг, в пятницу набросал список источников, а в выходные занимался разработкой и даже первыми набросками. Долго выбирал здание для своего проекта, ходил по городу и фотографировал каждый из вариантов с разных ракурсов. Зима вовсю властвовала на улицах, и сугробы казались настолько высокими, что в них можно было утонуть при желании, дворники — несчастными, люди — бледными. И только Сергей горел в работе, в мечтах-слизнях, что непрошеными гостями выползли на дорожку его судьбы, и сыпь или не сыпь на них соль сомнений — оставались живыми и невредимыми.
В понедельник по дороге на консультацию Зайцева не оставляли ни слизни, ни соль. Все прокручивал он в голове слова Добрынина, ставил многогранник памяти и так, и эдак, но не сходился никак в окончательном решении: верно ли, что Илья Александрович просто самый обычный преподаватель с обманчиво восхитительной внешностью? Или это он такой хитрый, что решил Серегу приструнить недружелюбным поведением? Подобные думы раздували паруса студента, и он перемахивал нечищеные дорожки и замерзшие лужи, хищно выглядывающие из-под припорошившего их утреннего снега, на раз. Курилка виднелась впереди, оставалась всего пара шагов до горячо любимого многими пыхтящими дорогую и дешевую медленную отраву здания. И даже своих болванов-друзей Серега обошел бы, не обратив никакого внимания на их мерзкие смешки и вороватые взгляды, если бы не уперся по прихоти пути в кривую надпись на измученной подобными «художниками» стене. Серега остановился, не сразу разобрав. Подошел. Черные буквы ложились поверх трещин и облетевшей отделки, на кирпич, на корку льда, что краска чуть потекла на куртку неосторожного Вити, на засохшую ветку плюща… «Зайцев + Добрынин = ГЛИНОМЕСЫ», — гласила обведенная в жалкого вида сердечко «истина». Кое-кто из курящих-незнакомых уже бросал косые взгляды на эту народную роспись, давил смешки. Кто-то, заприметив Серегу, с любопытством смотрел прямо на него. Единственный верный поступок сделал топчущийся здесь же, вместе с Витей, Руслан — отшатнулся, за спину жирного запрыгнул, чуть не зашипел оттуда.
— О-о-о, гляньте, кто пришел! — завизжал Витя так, что голосок его эхом зазвенел по заледенелым стенам дворика. Он курил, и пальцы у него были черные, как и свежая краска на стене.
— Витек, ты переходишь границы… — сплюнул Серый, желая избавиться от скопившейся во рту горькой жижи. Он не видел ее, но она точно была бы черной тоже. Зайцев сбросил с плеч рюкзак. Снег под его тушей звонко хрустнул. — Ты совсем охуел, гнида? Давно по морде не получал?
— Эй, эй, полегче, Серый… — Самойлов хрюкнул. — Я тут просто несу в массы правду, которую ты умолчал. А то «нормальный мужик, нормальный мужик»… И сам порхаешь к своему Добрынину… Все руководство на уши поставил, лишь бы тебя к нему перевели! Интересно, а твой новый научрук знает, что ты на него так дрочишь? Ну, теперь точно узнает… — дразнился Витя, но сам как-то собрался, отступил, руки перед собой в защите выставил. И не зря, ибо Серый бросился на него тут же. Один кулак прошел в солнечное сплетение, нырнув ровно под локти. Серый не услышал характерного резкого выдоха и решил, что удар затормозил о жир и не добрался дальше. Но Зайцев не позволил Вите очнуться, тут же прибив его сбоку, в ухо или висок.
— Сука, как ты меня бесишь! Сейчас все дерьмо из тебя выбью! — орал Сергей громче любого другого здесь человека. Влетев в Самойлова еще раз, он опрокинул тучную тушу на землю.
— Отпусти! Отпусти! Снимите его, блядь! — резко сменил вектор Витя.
Тут же кто-то подскочил сзади, поднял Серегу за капюшон, удержал руки. Кто-то почти в ухо дышал: «Пацаны, успокойтесь!» — но Витя своими воплями заглушал все. Пока Серега вырывался, он поднял с земли валявшийся рядом баллончик, которым разрисовал стену, и швырнул его Зайцеву в лицо.
— Пидор ебаный!
— Сука!
Серега вскочил, отшатнулся в сторону, сделав несколько неосторожных шагов назад, и, яростно протирая глаза, поскользнулся, упал. Да так, что горячо приложился правой частью лица о стену. Зайцев сам не видел, что его ударило, но почувствовал резкую боль в носу и немоту у брови. Как только проморгался, он вскочил еще раз, навострив кулаки, да людей вокруг стало гораздо меньше. Витя тоже умолк — посетители курилки угомонили его, чтобы окончательно пресечь драку, пока кто-нибудь из работников вуза не прибежал на вопли. Вскоре все совершенно стихло — никто не хотел оказаться ненароком на месте чужого преступления. Серега остался совсем один.
Зайцев еще раз поднял взгляд на несуразную надпись. Стыдно стало. Не от того даже, что это он спровоцировал такую ситуацию. А от того, что он совсем бы не отказался видеть свое имя рядом с Добрыниным. И даже здесь, вкупе со срамным и гадким словом, это казалось почти недостижимой мечтой. Зайцев только вздохнул, утер рукавом белого свитера кровь, что уже окрасила губы, поднял и встряхнул баллончик. Серега был уверен: нельзя так оставить, нельзя дать Добрыне еще один повод нервничать, нельзя унижать его на весь университет, можно только исправлять… И Серый принялся рисовать. Черный силуэт птицы укрыл телом и крылом ругательства, а краска стекала вниз драматичными и живописными разводами. Серега рисовал долго, шмыгал носом и совершенно забыл о времени.